КамТугеза

«Небо… Какое же оно бездонно?прекрасное… Что там за ним? Как мы можем понять замысел творца, если нашей куцей фантазии не хватает даже представить, что такое бесконечность. Да нам до понимания Бога дальше, чем муравью… – Тихон, улыбаясь, посмотрел на руку, по которой бежал маленький черный муравей. – Этот, по крайней мере, делает свое дело и не сомневается. Может, он все лучше нас понимает. А мы возомнили себя сапиенсами, а такое вытворяем…»

На вчерашний митинг Тихон приехал, чтобы посмотреть на племянницу. Слушая выступление Лизы, он думал, что, наверное, вот так же эмоционально и настойчиво больше ста лет назад призывала рабочих к борьбе за свои права ее прабабка на подмосковных ткацких фабриках.

«Почему борьба с несправедливостью так часто заканчивается  обычным погромом и банальным грабежом? Как только человек начинает сам судить, где добро и где зло, получается сплошная путаница. А как все хорошо начиналось… И зачем Еве было есть эти яблоки? Она?то что, собственно, хотела узнать, вкусив в раю плодов с древа познания? Вот и узнала, каким трудом хлебушек достается… Ой, боже, прости за мысли ненужные и бестолковые!»

Тихон встал с травы. Отряхнул одежду и, перекрестившись, продолжил свой путь.

По дороге он вспомнил возникшее вчера чувство стыда и бессилия, когда увидел, как на митинге люди быстро теряли те качества, которые и отличают их от зверей. То, что тысячелетиями с культурой и религией пытались вытравить из человека, мгновенно выскочило наружу. Наверное, то, что складывалось миллионы лет, уже не изменить.

Вот и не получается никакого общества справедливости, потому что за красивыми призывами вождей, прячется обычное тщеславие и жажда власти. А за надеждой людей на эту самую справедливость, часто скрывается  зависть и желание отнять домик у соседа… вместе с молодой женой?красавицей.

«Может, правы коллеги?даосисты со своим принципом недеяния? Лучшая добродетель – это плыть по течению, так как попытки что?то изменить, мало того, что бесполезны, но и являются причиной несчастий и для отдельного человека, и для государства. Вот и Лев Николаевич так считал… А как же идея, что без дел вера мертва? Да… Вот только, пытаясь делом доказать свою веру, Авраам возложил под нож на жертвенник своего сына Исаака. Разве не под знаменами веры совершилось столько преступлений? И всякий раз новые праведники называли свою веру единственно правильной. Люди, которые громили церкви, разве сомневались в истинности своей новой веры? А вот Нонна Викторовна, ветеринарный врач и глава сельсовета, неверующая. И никогда не надеялась переделать человека».

Тихон вспомнил один разговор. Они сидели вечером перед сельсоветом: обычным деревянным зеленым домом, каких в деревне больше половины. Отсюда улица спускалась к реке. И слышно было, как шумят и веселятся дети, купаясь в холодной воде. Он приходил попросить немного денег, но так и не решился. Дожидаясь окончания приема деревенских жителей, он час просидел у неё в кабинете. Почти каждый приходил просить денег: кто на крышу, кто на лечение, кто на учебу. И почти всем приходилось отказывать.

– Знаете батюшка, что я сейчас подумала, – погревшись на солнышке, спросила уставшая Нонна Викторовна. – Когда народу хорошо – банкирам смерть. Ведь тогда не пойдут к ним за кредитами. А банку без кредита, что щуке без пескаря. Вот в России всегда – только люди жить более?менее начинают, так жди войны, революции или эпидемии какой…

Потом она встала, чуть отошла от крыльца к хлипкому штакетнику и, глядя на деревенскую улицу, продолжила:

– А судя по всему, хорошо уже мы не заживем, пролетели мы точку невозврата и не заметили… Растворимся, как сахар в чашке чая. А потом перепишут книжки, и как не было России. Только если чудо какое нас спасет, – Тихон хорошо запомнил как она повернулась к нему, мягко улыбнулась и добавила: – Так что молитесь за нас получше, батюшка… А мы и дальше свой крест нести будем. А там… может и воздастся.

Тихон был уверен, что бог милостив. И когда кажется, что света впереди уже нет, то что?то происходит.

Он хорошо почувствовал тот момент, когда почти дойдя до наивысшего накала, бунт вдруг стих и что?то на вчерашнем митинге изменилась. Это было видно по лицам людей, хорошо читалось в их глазах. Перемена произошла еще до приезда армейских подразделений. Мятеж самоликвидировался. Люди остановились. Может быть, они смогли заглянуть в бездну, в которую летели, и ужаснулись? Успели зацепиться за что?то и не сорваться. Когда армия заняла площадь, ей почти не пришлось ничего делать. Люди, стыдливо опуская глаза и боясь смотреть друг на друга, в ужасе от того, что они вытворяли полчаса назад, быстро разошлись по домам. Куда?то исчезли и провокаторы.

«Уж точно Россия под Покровом Богородицы, если столько бед пережила».

С этими мыслями Тихон подошел к Валун?горе. Река здесь тысячи лет срезала с нее метр за метром, и образовался огромный обрыв, который  начинался почти от самой вершины. На обрыве четкими рядами обнажились хорошо выраженные слои серого песка, красной глины, известняка с окаменевшими в нем моллюсками. Обойти гору было нельзя. Со стороны леса на вершину вела узкая извилистая тропинка. На тех участках, где подъем был очень крутой, в земле были сделаны ступени, закрепленные небольшими чурбачками. Хотя гора и не была очень высокой, но иногда вершину закрывали облака, и тогда с земли казалось, что по этой лесенке можно забраться на небо. Поэтому Тихон про себя называл эту дорогу «лестницей в небо». Каждый раз помолившись перед подъемом, он по дороге вспоминал не «Лестницу» преподобного Иоанна, а напевал «Stairway to Heaven» песню Led Zeppelin – «Лестница на небеса».

Чем ближе Тихон подходил к монастырю, тем острее понимал, насколько он по нему соскучился. Ему хотелось побыстрее подняться на вершину, потому что с нее уже хорошо был виден его монастырь, стоявший чуть дальше за изгибом реки. На солнце купола двух отремонтированных  храмов за белыми каменными стенами должны были сверкать яркой позолотой.

Он знал, что на горе есть смотровая площадка, где можно немного передохнуть. Когда до нее осталось совсем немного, Тихон почувствовал запах дыма и понял, что там кто?то есть. У костра он увидел своих знакомых прихожан: местного электрика Ивана Семеновича, невысокого сухенького мужика лет пятидесяти, с морщинистым не по возрасту лицом и голубыми печальными глазами и его сына, мальчика лет двенадцати. Видимо, они тоже возвращались из города, потому что были одеты нарядно и торжественно.

На горе всегда был прокопченный чайник, на дереве висела банка с заваркой и несколько кружек. Ниже у оврага бил родник, который давно обложили валунами и накрыли маленьким, заросшим мхом, бревенчатым домиком. Тихон подошел как раз вовремя: чайник только закипел и он с удовольствием принял приглашение почаевничать.

Иван Семенович весь светился от счастья. Он рассказал, что они возвратились с детского музыкального фестиваля, где его сын занял первое место. Тихон хорошо знал этого славного мальчишку с голубыми глазами. Он родился с небольшими особенностями в развитии. Отец тогда сильно пил и была большая вероятность, что ребенка увезут в интернат для таких детей. Но мальчику повезло.

В деревне, еще при колхозе, была музыкальная школа, которая давно закрылась. Но жила еще старенькая бабуля – бывший ее директор, Валентина Павловна, которая бесплатно у себя дома учила всех желающих. Учеников было немного, но зато тех, кто действительно хотел этим заниматься. Поэтому для них и для учительницы это было очень важным. Мальчик  влюбился в музыку. А Валентина Павловна в мальчика. Так они и помогали друг другу.

Поговорив о новостях, Иван Семенович отослал сына посмотреть, нет ли грибов, а сам обратился к Тихону:

– А ведь этим счастьем, батюшка, я вам обязан, – сказал он, глядя на реку.

– Я?то здесь с какого бока? – смущенно улыбнулся Тихон. – Это наша Валентина Павловна молодец, да и вы сами.

– Вы у нас уже живете много лет. Как местный житель наверняка знаете, что первый?то сын у меня давно на кладбище. Я же еще при колхозе сильно выпивал, а потом в девяностые перешел на ежедневный график. Электрику всегда найдется, на что выпить, – он держал в руках железную кружку с кипятком, но кажется, забыв об этом, продолжал рассказывать, глядя на костер: – Но со мной?то ладно… Только сын за мной погнался. А догнав, ускорился… Нам?то повезло: не было в нашей молодости наркотиков. Когда сын умер, мне, по всему, немного оставалось. Жена меня в охапку и к вам в монастырь на все службы. Паша у нас, вы же знаете, – он махнул рукой в сторону леса, – долго не ходил, не говорил… Мы с супругой ходили в вашу церковь при монастыре. Год ходили. И я не заметил, как пить бросил. Без всякого усилия. Ушло из жизни и все. Как и не было никогда. Но если честно сказать, я с женой ходил, крестился, молился, но особо не верил. Даже когда пить перестал, не верил… А когда Пашка заговорил…

Иван Семенович замолчал. Тихон видел, что он отворачивается в сторону реки, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.

Прибежал сын. С двумя большими подосиновиками в каждой руке.

– Ну, на жареху набрал, – похвалил отец. – Павлик, ты бы нам сыграл что?нибудь.

Тот не стал упрямиться и капризничать, а лишь спросил, обращаясь к Тихону, как к зрителю:

– А можно я не на скрипке сыграю, а на флейте? – и, не дожидаясь ответа, достал из сумки довольно большой футляр.

– Он уже год как кроме скрипки еще и на флейте выучился, – пояснил гордый отец. – А что ты нам сыграешь?

– Песню Леля из «Снегурочки» Римского?Корсакова, – протараторил мальчик, как со сцены перед выступлением.

Схватив флейту, он встал на самый край обрыва. Там полянка кончалась и на самом краю стояла одинокая сосна. Со стороны начинающего здесь крутого откоса торчали из светло?серой земли ее корни, и казалось, что еще немного и сосна сорвется в реку.

Первые же волшебные звуки будто унесли  Тихона на тысячу лет назад. В ту, еще дохристианскую безгреховную берендеевскую Русь. Со скоморохами, с гаданиями, хороводами, песнями, ночными кострами на Ивана Купала. Лучше места для этой мелодии и придумать невозможно. Все вокруг за сотни лет с тех пор ничуть не изменилось. Та же гордая река, бескрайний лес. И Снегурочкин Голубой родник продолжает поить кристальной водой и Ярилина поляна дарит покой и отдых. Но чего?то не хватало…

Перед самой деревней остановились у серебряного солдата в плащ?палатке и с автоматом на груди. Тихон смотрел на выставленные рядом бордовые мраморные плиты с высеченными именами.

– Двести шестьдесят два человека только из нашей деревни, – уточнил стоявший рядом Иван Семенович.

– Да одних Горних пять человек… Сергей Владимирович, Андрей Владимирович, Анатолий Владимирович, Павел Владимирович и Владимир Петрович… – горько перечислил Тихон.

– Вся семья… Я ведь тоже Горних… Такие памятники в каждой деревне… Сейчас у нас на всю деревню тридцать мужиков не наберешь…

– Может и надорвались страна… не перенесла такой трагедии, – вспомнил Тихон разговор с Нонной Викторовной.

– Мы ведь двух ребят из детдома взяли… – вскользь, как бы о чем?то незначительном, произнес Иван Семенович, поправляя венок у памятника. – Первого сына не вернешь, но знаете… – чуть помолчав, он добавил: – У всех есть какой?то рубеж, какая?то «высотка» за которую, если хочешь остаться человеком, отступать уже нельзя. Без вас, вашего монастыря, я свою может даже бы не заметил, – он заботливо прижал к себе сына, нежно потрепав его по голове.

Глава 44

Под надвратной церковью Тихона уже ждал Гена, наблюдая, как другой трудник перекладывает брусчатку.

– Вот, осваиваю новую специальность, – пошутил Гена. – Хотя надеюсь, не понадобится. Уезжаю. Тебя дожидался. Поблагодарить и попрощаться.

Гена был счастлив. Уже забылись угрозы никогда больше не возвращаться в Москву, а остаться до конца жизни в монастыре. Он рассказал, что дело закрыли. Бывшая жена неожиданно уехала на свою родину.

– Предложили театр и денег столько… – Гена даже зажмурился от восторга. – Видимо поняли, кто для них важнее. Власть без нас недели не продержится.

Тихон устал с дороги и шел к себе, а Гена от радости не понимал, что тому хочется остаться одному и шел следом, болтая без умолку.

– Мы же, что такое? Мы сейчас тот самый опиум для народа… Раньше его вы попы в народ несли, а теперь мы. Почему жалкий актеришко или колченогий футболист получает в сотни раз больше ученого? Что власти толку от ученого? Ну придумает он какую?нибудь умную ерунду… Власти от этого не тепло, не холодно. А актер, режиссер и даже футболист – это опора. Мы создаем легитимность власти. Из иллюзии делаем реальность. Это мы шьем новое платье короля. Без нас он голый и смешной.

– А тебе?то что от этого? От денег? Придет другая власть… Найдется другая жена.. Поумнее, – немного раздраженно прервал его Тихон. – Да и как же искусство?  Творчество? Не только же ради денег?

– Да нет никакого искусства. Есть то, что в данный момент нужно данной власти. Она определяет, где искусство, а где «педерасты проклятые», как Никита Сергеевич говорил. Вчера Шолохов был гений, а Солженицын предатель Родины и лжец. А сегодня Солженицын – ум, совесть и честь, а Шолохов – литературный вор и бездарь. И так во всем мире. А если ты считаешь себя самым умным, то всегда найдется старая проститутка, которая скажет, что ты ее изнасиловал двадцать лет назад. Главные управления лагерей нигде не отменили: ни у нас, ни в Америке.

– Ну ты теперь наученный – сам разберешься, – опять прервал Тихон  хвастовство своего старого знакомого. Он вспомнил историю самого Гены и решил, что теперь?то уж тот точно не допустит ошибок в своих спектаклях. – А то пожил бы еще… Здоровье поправил. Вон как порозовел на свежем воздухе.

– Не буду зарекаться, может еще вернусь. От судьбы не уйдешь, – Гена наконец понял, что мешает.