КамТугеза

– Теперь это опять Маросейка, – уточнил Саня. – Помню, после этой пельменной мы пошли фильм «АББА» смотреть.

– Да, вниз по улице, в кинотеатр «Новороссийск». Там потом Серега Минаев первые дискотеки устраивал, – сказал Прохор.

– «АББА», конечно, фантастика, –  поцокав языком, добавил Саня, – даже на экране.

– Про всю «Аббу» не скажу, но когда эта беленькая, как ее… – Прохор несколько раз щелкнул пальцами.

– Агнета, – улыбаясь, напомнил Тихон.

– Да, Агнета, – кивнул Прохор. – Когда эта Агнета повернулась к залу спиной и пошла в глубину сцены в своих белых обтягивающих брюках, покачивая бедрами… Это была фантастика! – засмеялся Прохор.

– У меня ее попа до сих пор перед глазами стоит, – тихо сказал Саня и глубоко вздохнув, добавил: – Это иногда очень помогает с женой по ночам.

В этот момент рассмеялись все и даже Энрике, который до этого не принимал участия в разговоре.

После того, как Лена принесла закуски и села за стол, воспоминания стали чередоваться с частыми тостами.

Лена украдкой посматривала на Тихона. Он внешне сильно отличался от ее мужа. Был ниже на голову. У мужа волосы были жесткие поседевшие и коротко постриженные, а у Тихона длинные, до сих пор каштановые и чуть вьющиеся. В отличие от Энрике, он часто улыбался и казался мягче. Но она, как женщина, чувствовала в нем такой же внутренний стержень, что и в муже. Именно это и притягивало, и пугало ее в юности. Она знала, что они оба что?то решив, пойдут до конца.

А для Тихона, после его многолетнего затворничества, все происходящее казалось каким?то сном. Воспоминания о давно минувших событиях становились реальнее его вчерашнего дня в монастыре. Тихон увидел на книжной полке, стоящий обложкой вперед альбом «Киевский музей русского искусства». Он прекрасно помнил, что в музее они с Леной не были, но купили два таких альбома на Крещатике. И на каждом сделали друг другу какие?то смешные памятные надписи. Он не помнил, что написал в Ленином альбоме, и ему очень хотелось сейчас это посмотреть. Рядом с альбомом стояли в рамках семейные фотографии.

– Я тебя, Прохор, постоянно вспоминаю, – вступила в разговор Лена. – Ты мне столько раз помогал с билетами в театр, что я стала завзятым театралом. Мы и сейчас с Энрике стараемся хотя бы раз в месяц в театр выбираться.

Обрадованный этими словами, Прохор благодарно посмотрел на Лену и вспомнил:

– Мы как раз сегодня вспоминали один спектакль Любимова по Брехту.

– Прекрасно помню. «Добрый человек из Сезуана», – сказала Лена.

– Да?да, – кивнул Прохор, – там еще идея очень интересная, что добро всегда убыточно, и если со всеми делиться, то пряников на всех не хватит.

– Мне, кажется, ты не совсем правильно понял эту пьесу. Я думаю, она о том, что у каждого человека в жизни есть выбор: делиться или не делиться, любить или не любить, – пояснила Лена.

– Каждый человек рано или поздно обязан этот выбор сделать, – добавил, не поднимая головы, Энрике, – и потом отвечать за свой выбор.

– А мы сегодня с Тихоном решили, что все для всех давно решено и если мы что и можем выбрать, то это в какой руке держать зубную щетку, – сказал Прохор.

– Я не совсем так говорил, – вмешался Тихон, – но это вряд ли интересная тема.

В этот момент Энрике шумно отодвинул стул и встал.

– Ты что вскочил? – спросила Лена.

– Ты, Прохор, меня извини, но такого шанса спросить обо всем, у меня больше не будет, – Энрике говорил тихо и медленно. Было видно, что все слова им много раз обдуманы. – Я знаю, ты мужик хороший и мне все разъяснишь. Вот вы сидите и вспоминаете, как все замечательно было. А скажи мне, Прохор, кто сделал так, что от этого всего сейчас лишь воспоминания и остались? А страна?то сама где? Кто решил, что она не нужна? Кто на месте моей страны слепил это недоразумение? Кто за меня этот выбор сделал? Или у меня, как ты говоришь, изначально выбор был только, какой рукой попу вытирать?

– Ты сейчас на меня как прокурор смотришь. Даже мурашки по спине, – попытался пошутить Прохор. – Будете меня судить? Тогда хотя бы адвоката дайте.

– Нет, Прохор, судить мы будем не тебя, – сказал Энрике, – а ту власть, которую ты представляешь, а ты у нее как раз адвокатом и поработай. Тебе и самому полезно с народом откровенно поговорить: послушать его мнение.

– Ну раз так, я готов, – Прохор тоже встал и отошел от стола к окну. – У тебя и речь обвинительная готова? – Прохор улыбался, делая вид, что все это воспринимает как игру.

– Мы с тобой, Прохор, в один год родились, – Энрике  достал с полки большой альбом с фотографиями и положил на стол. – Тогда после войны прошло всего семнадцать лет. Но страну, потерявшую десятки миллионов лучших людей,  уже подняли из руин. И главное, сделали так, чтобы впредь не у одной суки даже во сне мысли не было с нами повоевать. Всего семнадцать лет…

– А можно за это выпить? – Прохор вернулся к столу, и с любопытством стал смотреть фотографии, перелистывая тяжелые страницы. На одной он узнал себя, очень юного и веселого с каким?то плакатом в руках на длинной палке, в толпе одноклассников, наверное, собирающихся на первомайскую демонстрацию. – А то может все уже заскучали от наших разговоров.

– Мы еще не успели заскучать, но выпьем с удовольствием, – Саня разлил по рюмкам и предложил тост: – За Юрия Алексеевича Гагарина! Это после его полета стало ясно, что отсидеться за океаном у них не получится.

Все выпили, кроме Энрике. Он подождал пока опустеют бокалы, пока все закусят и дожуют, а потом продолжил:

– Так вот, в этот момент появились вы: жадные, ленивые, высокомерные дети партийной элиты. Вам было мало ваших папиных дач и квартир. Вы хотели гораздо большего. Вам хотелось красивой жизни. Не завтра, а немедленно. Это мы, крестьяне не понимали тогда, что и сколько стоит. Про внешний мир мы знали только из вашего телевизора. А ваш телевизор показывал нам только бомжей и миллионы безработных. А вы были там лично и вам там очень понравилось. Делать жизнь хорошей здесь и для всех долго. И вы решили уехать туда на уже готовое. Но чтобы жить там, нужны деньги.

Энрике ходил за спинами гостей от окна до двери и обратно. Он был сильно возбужден, но очень хотел говорить спокойно, чтобы было понятно каждое его слово. Прохор продолжал листать альбом, но было видно, что он внимательно слушает.

– В это время в мире произошли две вещи: энергетический кризис там у них, а здесь у нас, в Советском Союзе, открыли сибирскую нефть. Тюмень, Сургут, Ханты?Мансийск. Вы посчитали, прикинули и когда поняли, сколько триллионов долларов стоит то, что находится в нашей земле, решились. Было страшно, но жадность победила страх. От страха вы побежали к нашим врагам, пообещав им, что если они дадут вам разрешение жить у них, то вы принесете им на блюдечке нашу страну. Презирая и не пуская вас дальше крыльца, они научили, как взорвать страну изнутри.

Энрике наконец остановился, встал за своим стулом и сжав пальцами его спинку, смотрел на продолжающего улыбаться Прохора. Все молчали, чувствуя неловкость ситуации, но не зная, как это остановить. А он продолжал:

– Для этого вы из подонков и мерзавцев сотворили мучеников и кумиров, и выслали их из страны. Эти лжепророки круглыми сутками учили нас ненавидеть свою страну. Чтобы им помочь вы устроили открытый саботаж в экономике. Делали вид, что страна, которая сотнями запускала ракеты, не способна сшить джинсы и произвести дурацкую жвачку. Вместо оплаты по труду вы ввели бестолковую уравниловку и отбили у людей желание трудиться. А когда в 80?х годах нефть перевалила за сотню долларов за баррель, у вас началась истерика. Вы уже считали эти деньги своими, и вас рвало зеленой желчью от злости, когда вы думали, что эти деньги текут не в ваши карманы. И вы пошли в разнос. Вы загнали страну в войну, в Афганистан. Убили и изуродовали тысячи молодых пацанов. Сделали так, чтобы нас, русских, начали ненавидеть во всем мире. Потом ввели талоны на табак из опилок и на водку из нефти. Разбудили националистов всех мастей в каждом углу, выпустили на телевидение бешеную свору из подонков и проституток. И делал это тот, кто должен был с этим бороться. Ты знаешь, Прохор, о ком я говорю.

Энрике опять отошел от стула и встал рядом с Прохором. Видно было, что из?за напряжения и волнения он очень устал. Лена подумала, что вообще не?помнит, чтобы когда?то в своей жизни ее муж столько говорил. У него сел голос и дальше он говорил совсем тихо.

– А когда вы почувствовали, что народ начал понимать чего вы хотите, что ваши усилия могут пропасть, вы устроили цирк с ГКЧП, а сами под шумок организовали в стране переворот и захватили власть. А через пару месяцев три упившихся от страха упыря разорвали мою страну. Как предсказал дед одного из вас – «за банку варенья и пачку печенья» вы продались буржуинам…

Когда Энрике закончил, никто не хотел говорить.

– Как ты нас… – тихо сказал Прохор, стоя ко всем спиной и глядя в окно. – Почему же вы не боролись?

– Ты забыл как в 93?м году вы сами, устроив еще один переворот, показали нам свое настоящее лицо? Вы выгнали на улицы танки и прямой наводкой, в упор расстреляли свой же Верховный совет. Тех, кто не понял, что это провокация и пробовал сопротивляться, вы убивали в московских дворах, а трупы по ночам сжигали в кочегарках.

– Ты пойми, Прохор, – сказала смущенно Лена, – мы же привыкли верить людям. Мы даже представить тогда не могли, что руководители страны могут так легко врать людям в лицо. И тем более мы не могли представить, что они так нас ненавидят. Хочешь, я расскажу, как мы жили эти годы, и ты поймешь Энрике?

Прохор опять вернулся к столу и, не отвечая, налил себе водки.

– Когда наш завод в Филях, тот, что делал ракеты, в один день закрыли… Нам тогда сказали, что по просьбе наших друзей американцев, – продолжила Лена. – Пойти работать было некуда. Все, что лежало на книжке в банке на черный день, вы сразу же как захватили власть, обнулили за одну новогоднюю ночь…

– Проще говоря, украли, чтобы мы не дай бог в вашу приватизацию не вмешались, – добавил Саня.

– Мы заняли денег у всех знакомых и родственников, накупили утюгов и поехали в Польшу торговать. Представляешь, какое унижение? Мы, два инженера?конструктора… с утюгами на польском рынке! Целый год так ездили. Нас бандиты и там трясли, и здесь. Но что?то оставалось на еду, —

Лена говорила спокойно и как?то отстранено, как будто рассказывала не о своей жизни, а о каких-то совершенно незначащих событиях. – Как?то летом 93?го под Смоленском, когда мы ехали на автобусе обратно из Польши домой, нас остановили люди с автоматами. Зашли в автобус и приказали отдать все что есть. Сказали, что если кто хотя бы копейку спрячет, то его убьют. Мне не хочется об этом говорить, но Энрике тогда так избили, что он полгода в больнице лежал там, в райцентре у Смоленска. Я его даже перевести сюда не могла, врачи не давали. А в местной милиции мне сказали, что если я к ним еще раз приду, они меня сами к этим бандитам отвезут.

– Где тогда ваша власть была? – спросил Саня. – Сказать тебе где? Она страну делила и ей не до нас было. А сейчас, когда разделила, она опять о холопах вспомнила.

Прохор хорошо помнил тот год. Тогда с Софьей они открыли для себя Портофино – маленький курорт около Генуи. Бирюзовая вода в бухте, старинные цветные домики на скалах. Они на все лето арендовали роскошную виллу и по вечерам, любуясь морем и закатом, пели вслед за Далидой «I found my love in Portofino».

– Когда моя мама умерла, мы продали ее квартиру и палатку у метро открыли. Половину денег отдали на взятки. Сделали все документы. Нам сказали, что это место наше навсегда. Сутками вдвоем работали. Что мы пережили, даже вспоминать страшно. Тогда в этих самых некрасовских отстойниках людей пачками каждый день топили. И только мы чуть зажили, вы нас грейдером опять в труху. Весь товар за одну ночь трактором. Даже вывезти не дали. А у нас все документы были и на землю, и на магазинчик. Теперь на этом месте сын префекта построил торговый центр. Куда нам идти? Кем нам теперь работать? И теперь еще вы нас пенсии лишили, которой нам бы только на хлеб и хватило, ведь получается, у нас стажа никакого нет.

– По 200 грамм блокадных, – попытался разрядить обстановку Саня.