Топографический кретин

– Ну, – хрипнул Яша. Прокашлялся и добавил: – Давай, а то один урок остался, а там четыре примера, уравнение и задача. Не успеешь.

– Ладно, чешу, – сдался Вова, но не слез с бортика, а поднялся на нём в полный рост, прошёлся взад-вперёд с растопыренными руками, потом, под неслышный выдох остальных, спрыгнул наконец на рубероид, открыл свой портфель и достал из него истрёпанную двухкопеечную тетрадь в клеточку.

Вот над такой же тетрадкой он корпел и сейчас, на уроке природоведения. Но, судя по выражению Заиного лица, писал в неё что-то такое, что не отвечало её представлению о том, что должен писать в тетрадь ученик начальной школы.

– Каретин!

Вова вздрогнул: не слышал, как она подошла. Закрыл тетрадь. Крякнул. Ручкой откинул чёлку, оставив на лбу длинный синий след. Поднялся.

– Чем ты занимаешься во время урока?

Он пожал плечами и отодвинул свою писанину подальше от Заи.

– Ты хоть знаешь, какая у нас тема?

Вова обвёл кворум глазами. Узрел чей-то указующий перст, перевёл взгляд на доску. На ней наклонным Заиным почерком было выведено: «Классная работа». И ниже: «Тела».

– Тела, – застенчиво улыбнулся Вова.

– Да неужели! – Зая всплеснула руками. – Ну хоть читать не разучился, и то слава богу.

– Бога нет, – буркнул Медведь.

– Об этом, Мишин, мы поговорим отдельно, – сверкнула Зая львиными глазами. – С тобой и твоими родителями. А ты, Каретин, скажи мне, из чего состоят все тела?

Вовино лицо опять пошло гулять по классу, но учительница оказалась проворнее:

– Одна подсказка – и Каретину двойка в журнал!

Угроза сработала, стало тихо.

– Я слушаю, Каретин. Ну же, Каретин, ты крадёшь у нас время, а время – это единственный долг, который отдать невозможно.

– Э-э, ну почему же, – начал Вова, явно пытаясь потянуть время, этот невосполнимый кредит, но был нещадно прерван.

– О долгах, Каретин, мы с тобой поговорим сразу после того как обсудим самостоятельную работу Мишина о религиозных заблуждениях, хорошо?

Медведь совсем загрустил, а Вова пораженчески кивнул. Его вечная щербатая улыбка стала превращаться в бессмысленный оскал.

– А сейчас, Каретин, у нас природоведение, так что ответь мне, пожалуйста, на вопрос: из чего состоят тела? Полным ответом.

Вова набрал воздуха – и замер с раздувшейся грудью, как рыба-солнце. Пацаны бесшумно заспорили, показывая друг другу пальцы: один – значит, Вова минуту так простоит, два – значит, две. А если ты за полторы минуты, то надо показать один палец прямой и один согнутый.

– Каретин, я тебя слушаю. Я слушаю тебя, Каретин. Очень внимательно слушаю, – напомнила Зая тоном, из которого начало пробиваться её суровое отчество. – Тела, Каретин. Состоят, Каретин. Из? Ка-ре-тин! Полным ответом!

Вова помолчал еще чуть-чуть, прислушиваясь, но класс звуков не издавал: двойки в журнал ему не желали. Тогда он усилием воли вернул улыбке выражение счастья, озарил ею присутствующих и раздельно, в четыре выдоха, отчеканил:

– Тела. Состоят. Из. Костей.

Времени с тех пор прошло немало, и история давно обросла бородой. Да и сам Вова Каретин второй уж год как учился в спецшколе №12 для не сильно одарённых детей. Почему туда сослали его, а не Аню Низ, класс так и не понял, но факт оставался фактом: тела, состоящие из костей, давно запылились и вот-вот совсем истлеют. Нужен новый анекдот. Время пришло, ситуация назрела.

Осознавала это и Роза Израилевна Лескер, но что она могла поделать? Она и так уже совершала должностное преступление, отказываясь замечать исполняемую хором подсказку, которую, наверное, было слышно и в школьном дворе.

– Итак, Анечка, имя героя было князь…

– Ве! Рей! Ский! – волновался класс.

– Имя героя было князь Еврейский, – отрапортовала Аня Низ.

24 января

Полураспад

Они звали её с собою в общий летний сумрак, ей обещали показать все аттракционы парка культуры и отдыха и купить цветов и два торта. Лида смеялась им, но молчала и не шла.

Андрей Платонов

Я увидел её в троллейбусе.

Нет, чепуха. Байка для друзей и прочих. Она тоже думает, что я увидел её в троллейбусе. А я увидел её ещё на остановке. Мне не нужно было в этот троллейбус, мне вообще ни в какой троллейбус не было нужно, я автобуса ждал.

Вечерело, и я не различал лиц, но увидев её даже сквозь сумерки, забыл, что жду автобуса, и пошел за ней. Прямо в набитый битком троллейбус, который мне был не нужен.

Только что звонил своим – я всё реже делаю это, а они всё больше в этом нуждаются. Да и я тоже. Только сказать правду не могу, и от этого тоже тяжело, а врать не умею, потому и звоню редко. Эта правда не будет во спасение, уж точно не для них. У мамы здоровье не фонтан, хоть и скрывает. У отца сердце. Неделю назад снова прихватило, да так, что голос был еле слышен – и это у моего отца, который в жизни ни на что не пожалуется. Там сейчас жуткие морозы, по ночам чуть не сорок, а холод, как и жара, сердечникам противопоказан. Но сегодня был бодр, похвастал, что уже вышел на работу: морозы ослабли.

Тогда тоже было холодно, даже в переполненном троллейбусе, хотя, конечно, и не минус сорок. Она весело болтала с кем-то неказистым – и я уже чувствовал, что ревную, – и куталась в капюшон с меховой оторочкой. А когда не куталась, большущие серьги раскачивались в такт её смеху, и их металлический блеск отвлекал от её глаз, но только на мгновение, потому что отвлечь меня от её глаз даже на два мгновения не могло уже ничто – ни тогда, ни сейчас, одиннадцать лет спустя.

Но одиннадцать лет – это даже не цикл зодиака.

Когда-нибудь я сумею написать стихи, в которых будет эта строчка. Когда-нибудь я сумею себя поломать, переломить её в себе, смогу забыть, победить эту боль. Но это будет потом. А пока мне доступна лишь эта сильно отдающая мазохизмом графомания. Сублимация творческая, том первый, он же последний. Как у БГ:

А дома его ждал застоявшийся дым

И десять листов, верных его стихам.

И верь иль не верь, но десять прекраснейших дам

Ждали звонка в свою дверь – его звонка.

Она моего звонка точно не ждала – ни в дверь, ни в окно. Но я позвонил. Не по телефону, а именно в дверь. И не в тот вечер, а в следующий.

А в тот вечер я проводил её от троллейбуса до дома. Она об этом не знала – была слишком увлечена беседой со своим неказистым, чтобы заметить субтильную фигуру маньяка-незнакомца. Я, наверное, и вправду был маньяком: на следующий день после работы снова приехал к её дому. Теперь уже, конечно, не на троллейбусе. Потому что, как и всякий уважающий себя владивостокский парниша, общественный транспорт показно презирал, а автобуса в тот вечер ждал лишь потому, что накануне сильно выпил и утром побоялся садиться за руль. Вот тебе и вред алкоголя.

Отскок. Любимый гопник

Трамвайная остановка в дождливом городке на самом востоке Франции. Вполне себе ничего французская девица и ейный французский хлопчик – совершеннейший отстой: на кривых подпорках расшнурованные кроссовки, грязно-белые с голубым орнаментом трусы из-под штанов с мотней на коленях, на широченной квазиголде знак доллара размером с голову, на голове бейсболка NY, на шее иероглифическая наколка – полный комплект. Курит, судя по амбре, дешевый французский табак, перемежая короткие затяжки долгими французскими поцелуями. Глубоконько затягивается и – в упор, с десятисантиметрового расстояния, густонаправленно, от души – выдает подруге в лицо струю вонючего дыма. Она замирает на секунду, теряясь, хихикает слегка ошеломленно, но тут же отвечает засосом на очередной засос.

И ведь таких не бросают.