Топографический кретин

Мело, хоть и считался Медведю лучшим другом, довольно внятно хмыкнул – зашла шутка, – но тут же притих, получив от развернувшегося к нему кореша несильный удар ладошкой по лбу. Вираж остался незамеченным: Вантолич в этот момент жевал очки, пытаясь обнаружить изъян в Сонином творчестве.

– Мело, а ты-то куда вякаешь, – Медведь уже опять сидел к задней парте спиной, но артикулировал внятно, потому что сложил ладони раструбом и, подставив их ко рту, выгнул бараньим рогом, чтобы сказанное без искажений доходило до адресата. Поэтому спереди он сейчас был похож на водолаза с торчащим изо рта кривым шлангом, сложенным из костистых пальцев. – Довыёживаешься. Медведь другой раз на выпас без тебя порулит!

– Ладно, Дрюня, не гони, – смиротворствовал Шуцык. – Палочек-то дай, себе ещё нашкуляешь.

После физики была как раз большая перемена, так что Медведю удалось частично возместить понесённый ущерб – три болгарские сигареты «сълнце» для Зели плюс две собственноручно выкуренные в гальюне и одну в школьном дворе. Но на полную компенсацию времени, конечно, не хватило. Поэтому всю биологию он закатывал глаза и сверлил собственный мозг картинами страшной мести мелюзге, зазевавшейся за гаражами у школьного двора.

Но на пути к реализации плана возникло трудноодолимое препятствие: Конь. Конём звали завуча, который, как и Иван Анатольевич, преподавал физику, но не у них, а у выпускных классов, и отличался суровым нравом.

Заняв стратегически безупречную позицию на школьном крыльце, он переадресовывал выходящих на плац – так медведь, устроившись на речных порогах, отбрасывает на берег выпрыгивающих из стремнины лососей. Особо интересующимся завуч разъяснял, что они удостоились крупной, практически невиданной чести со стороны партии и правительства.

– Сейчас все идём в столовую и обедаем, – объявил Конь, завершив сбор личного состава на асфальте, только-только начинающем разогреваться под весенним солнцем.

Шуцык ощутил подвох.

– Я сегодня уже кушал, Георгий Георгиевич, – жалобно протянул он. – Денег больше нету.

Пацаны переглянулись, осклабясь. Они редко тратились на школьную еду: шняга. Да и табак на что-то покупать надо.

– Это ничего, – успокоил Конь. – Обед сегодня для всех бесплатный.

– Ну точно засада, – ужаснулся Шуцык. – Партия-правительство за просто так кормить не станет.

– Слушаем меня. Сейчас все идём в столовую и организованно обедаем, – в голосе Жоржоржича прорезался металл. – А потом так же организованно выходим и садимся в автобусы.

– Экскурсия, что ли? – упавшим голосом спросил Гоша Кит.

Он сегодня как раз собрался в «Лакомку»: месяц деньги копил, неделю Галку Керченскую уламывал – и что, теперь все труды Коню под хвост?

– Нет, друзья, не экскурсия, – завуч вспомнил о своём педагогическом призвании и смягчил тон. – Я же сказал, нам как победителям соцсоревнования среди общеобразовательных школ города выпала большая честь. Через месяц на стадионе «Строитель» состоится праздничное мероприятие, посвящённое Первомаю.

– Уф, – громко и загадочно выдохнул Кит, уставившись взглядом на носки своих кед «Два мяча».

– Будут шефы с завода «Дальсельмаш», товарищи из крайцентра, даже от Москвы приедут представители, – Конь очень выразительно посмотрел на Кита. – Так что некоторым стоит заранее подумать над своим поведением и внешним видом. Выпускники – самые лучшие, наши гвардейцы – будут вручать цветы. Группа чтецов исполнит в микрофон стихи про мирный труд, а мы с вами и учащиеся других школ-передовиков участвуем в массовом театрализованном представлении на футбольном поле.

– Ага, вы с нами, – передразнил Шуцык под нос: спорить с Конём в открытую не решался даже Медведь.

Завуч был некрупный, но жилистый. И к тому же имел неоспоримый аргумент – сросшиеся вместе четыре пальца правой руки – говорят, с рождения. Он и кличку-то свою получил из-за этой невиданной кисти, которая сильно напоминала копыто – не только видом, но и твердокаменностью. В чём рано или поздно убеждался любой, кто выказывал Коню неповиновение: здоровенные шишки на лбу сначала просто болели, потом ныли и синели, а ещё потом желтели и начинали чесаться.

– Уверен, что мы все проявим сознательность, и мне не придётся вызывать волынщиков в свой кабинет, – завуч почти ласковым взглядом оглядел притихшую лососину и для пущей убедительности постучал своей наводящей страх конечностью по кипе классных журналов, которые держал под мышкой.

На подъезде к единственному в городе стадиону уныние сменилось возбуждением: когда такое было, чтоб не пешком или на маршрутках, а – как начальники какие-нибудь – спецтранспортом!

Впрочем, Фрэн однажды уже ехал на «Строитель» в автобусной колонне – несколько лет назад, когда был здесь в пионерлагере. О котором теперь вспоминались разве что ночные страшилки, после которых невозможно заснуть – про чёрную руку и какой-то красный капюшон, – да ещё утренняя зарядка в виде заныривания под жилые вагончики с целью сбора продуктов кошачьего пищеварения.

– Откуда они только берутся, – удивлялись тогда пионеры, загружая сухие какашки в большие цинковые вёдра, потому что ни одной кошки за всё время пребывания в лагере никто из них не встречал. Старшие лишь ухмылялись, и у детей возникло подозрение, что после обеда кто-то из вожатых берёт вёдра и втихую разбрасывает их содержимое обратно.

Совершив серию ползковых упражнений – официально они издевательски назывались трудовым десантом, – пионеры устало брели на завтрак, потом – уже в более приподнятом настроении – на речку купаться, дальше на обед, а затем в спортзал, где был телевизор, по которому показывали трансляции с Олимпийских игр в далёком канадском Монреале, и все громко болели за советских гандболистов и прыгунов в воду, а Фрэн – молча – за английских, но они всё время проигрывали.

Потом наступало время ужина, и к вагончикам возвращались уже в сумерках, так что кошачья тайна так и осталась неразгаданной.

Другие пацаны тоже, конечно, на стадионе бывали – футбол-хоккей, кружки-секции всякие, – но чтобы прям на поле – это впервые. Правда, восторг по такому случаю был недолгим: им тут же вручили красные и жёлтые флажки на плохо обструганных коротких древках и стали объяснять, в каком порядке надо этим делом махать под ужасно назойливые комсомольские песни из громкоговорителей.

– Мало того что руки на фиг отвалятся, так ещё и оглохнешь тут, – орал Шуцык. – Не могли, что ли, тихоговорители на стадионе установить! Да и палки эти! Какой козёл занозы в них понавтыкал!

– Слушай, а это ж наши – близорукий Кит поднёс флажок поближе к лицу.

– В смысле наши?

– Ну да, это мы их делали на трудах, – подтвердил Фрэн. Он даже узнал собственное творение. А может, показалось.

– Чё, да? – Шуцык тоже присмотрелся и скорчил рожу. – Вот мы уроды, сами себе подляну кинули.

По окончании двухчасовой гимнастики, которой никак не придумывалось название – то ли репетуция, то ли экзекиция, – у стадиона их ждала вереница пазиков с ржавыми подкрылками и табличками «Осторожно, дети!» на лобовых стёклах. Но пацаны решили на транспорт забить: во-первых, сами вы дети, а во-вторых, хватит на сегодня компании одноклассников и учителей. Денёк стоял солнечный, Конь в честь партии и правительства разрешил домашку на завтра не делать, отчего бы не пройтись по такому случаю.

Да и недалеко, в общем: сначала через то ли лысеющий лес, то ли разросшийся парк; потом по мосту, мелко дрожащему под пыльными грузовиками; по проспекту имени 60-летия эсэсэсэра, мимо обкома, облисполкома и дома культуры; сквозь суетливые ряды старого рынка, над которым в свете последних постановлений уже начали возводить ажурную металлическую крышу, и с неё на верёвочных стропах свисают монтажники с тяжёлыми отвёртками в рукавицах и мятыми бычками в губах, – а там уж и до дому рукой подать.

А надоест поршнями шевелить – всегда можно в автобус забуриться. Проезд, конечно, четыре копейки стоит, но что ж мелочиться, на обеде больше сэкономили.

А можно и зайцем.

Яша и Гоша жили в двух шагах от автовокзала и давно изобрели метод не только не платить за автобус, но ещё и зарабатывать на нём. По выходным, когда в школу не надо, вскакивали в какой-нибудь пыльный ЛиАЗ – желательно который идёт в дачный посёлок за стадионом, – но не усаживались на изрезанные сидения из кожзама с торчащими пучками стекловаты, а становились на вахту, как кремлёвские курсанты, у табличек «Совесть пассажира – лучший контролёр!» и «Билеты сохраняйте до конца поездки!»

Там, в районе табличек, ютилась касса – приваренный к автобусной раме тяжёлый железный ящик с полупрозрачной выпуклостью. В середине колпака углубление, в углублении щель. Бросаешь туда денежку, крутишь приделанный сбоку кругляш с рифлёным ободом – и сквозь исцарапанный плексиглас видишь, как едут твои кровные по резиновой толсторёберной ленте. Доедут до конца и провалятся, обыденно брякнув, в утробу синего металлического гробика, а из отверстия с зазубренными краями – чтоб легче отрывать – выползет твой билет с шестизначным номером.

Можно сразу сунуть его в карман, чтобы сохранить до конца поездки и предъявить контролёру в подтверждение твоей пассажирской совестливости, но лучше сначала сложить между собой три первые цифры и три последние. Если окажется, что суммы разнятся на единицу, это называется «встреча» – и тогда ты обязательно кого-нибудь встретишь, даже если не очень хочешь. А если результаты совпадут полностью, то билет получится счастливым, и тогда можно загадывать желание. Но чтобы оно сбылось, билет нужно съесть.

Яша с Гошей придумали способ сделать счастливой практически каждую поездку. При этом мозги не нужно было напрягать арифметикой, а желудки – бумагой, да и радость наступала практически сразу, в прямом смысле: не отходя от кассы.

Автобус потихоньку заполняется дачниками, народом в основном пожилым и близоруким. Усевшись сами и водрузив на сидения кошёлки, бабульки вставать не торопятся: поясница ноет, а место займут, оглянуться не успеешь. Вот и не поднимаются, а вместо этого радостно передают плату за проезд двум пионерам. Яша с Гошей опрятно улыбаются в ответ и добросовестно, как тимуровцы, вывинчивают билетики из кассы, а монетки – аккуратненько, чтоб не звякнули – опускают к себе в карман. Звёзд с неба не хватали, но на пирожные и лимонад за два-три рейса набиралось.

Только теперь всё это осталось в прошлом: запросы выросли, свободное время наоборот, да и в автобусах появились кондукторы с большими, протёртыми до мяса коричневыми сумками и несоразмерными значками, как у отличников боевой и политической подготовки, с такими не забалуешь. Поэтому зону зелёных насаждений со стадиона пересекали пешком, попинывая портфели друг друга и деловито обсуждая, где бы достать справку о беспрекословном освобождении от дальнейшего участия в театрализованном представлении по поводу миртрудмая.

Когда вышли на маленькую опушку, Шуцык притормозил и поднял палец – типа: внимание, мысль! Медведь тоже остановился и достал сигареты, чтоб время не терять.

– Больничный, – Шуцык церемонно поклонился и сделал жест, будто шляпу снимает. Даже руку приподнял, чтобы застенчиво поблагодарить аудиторию жестом «сидите-сидите», когда загремят аплодисменты. Не загремели. Шуцык повёл глазами, испугавшись, что гений может умереть втуне, не будучи признанным, подождал ещё чуть-чуть, но всё-таки не выдержал, пояснил: – Временная нетрудоспособность, она же предумышленное, но недоказуемое членовредительство!

Медведь поперхнулся затяжкой. Шуцык постучал ему по хребту и пояснил:

– Ну, там, палец порезать. Или лоб разбить.

– А, так это без базару, – Медведь сжал костистый кулак. – Занимайте очередь!

– Расслабься, Гризли, нетрудоспособность нам теперь сама собой обеспечена, – мрачно сказал Лёнька Гельман, глядя в сторону рощи. – И не факт ещё, что временная.

Из-за хилых деревьев на лужайку выходила могучая группа.

Когда Фрэн был ещё ребёнком Яшей, он очень любил «Книгу будущих командиров» и знал, что в древности такая воинская формация называлась фалангой. У этих, правда, не было шлемов с конскими гребнями, больших прямоугольных щитов и коротких широких мечей, но зато были такие лица, что от них в панике бежали бы даже самые свирепые карфагеняне. И персов бы ещё с собой прихватили. Хотя персы, кажется, из другой оперы.