Топографический кретин

Полураспад

Переведи меня отседа в одиночку, пускай лед на стенах и днем прилечь не дают! Переведи! Печенку на бетоне отморожу, чахотку схвачу, косточки свои ревматизмом кормить буду, сапоги твои вылижу, пускай глаза мои оглохнут, уши ослепнут, кровь в говно превратится, только переведи!

Юз Алешковский

Вчера, засыпая, ты понял: твоя боль – только твоя. А сегодня, просыпаясь: как мало нужно, чтобы снова стать счастливым.

Чтобы сделать старину, кадр затемняют. Проявляется из черноты и растворяется снова. Так открывается и закрывается камера обскура. Действует безотказно, особенно если чёрно-белое. Режиссеры любят этот прием. Я тоже, только мои кадры цветные.

А для пущего драматизма – беспорядочные микрофрагменты. Мельтешат, будто вспыхивает магний. Только это опасно для эпилептиков, и телевизионщики тогда говорят: осторожно, мол, вспышка. Может, себя тоже заранее предупреждать: внимание, не расслабляться, сейчас громыхнёт миг счастья?

Или просто не закрывать глаз?

Ах как медленно она ползёт, сетуют в книгах. Да нет, нормально себе ползёт, как и должна ползти секундная стрелка: раз – и – два – и – три – и… тридцать девять – и – сорок – и – сорок один – и… и не вытерпеть больше, в глазах резь, под веками слезы: надо моргать. Только быстро, чтобы не успеть увидеть. Увидеть её.

Была ведь, недавно ещё была. Не была даже, а есть – в виде штампика в паспорте. Только, как гласит радостная еврейская поговорка, бьют не по паспорту, а по морде. Вот и получил – и не по морде даже, а под дых, и ни вздохнуть, ни охнуть.

Вот уж не думал, что возьмусь за дневник.

Отскок. №1

Банально, как же банально: сколько дневников открываются словами "Никогда не думал/а". Что ж, пусть банально. У меня эти слова хотя бы не в самом начале.

Да мало ли о чем я никогда не думал. Не думал, что могу быть таким жалким, не думал, что стану посмешищем для самого себя. Думал, что вполне уже состоявшийся муж – в обоих известных мне смыслах этого слова. Бывалый такой, много чего повидавший, много чему научившийся, много всего перебравший и нашедший наконец то, что будет теперь вовек.

Думал, что этого не разрушить и не отнять. Но еврейское счастье крепко держит своего шлемазла.

Отскок. Ожог

Однажды в лондонской электричке: рано, тесно, и не сесть. В ритм мягких покачиваний слипаются глаза. Из сомнамбулического состояния вырывает прикосновение чего-то горячего, почти обжигающего. Вырывает не сразу, перед этим успевается подумать: “Что это?” – и даже как будто слегка струсить.

Пугаться нечего: рядом пристроилась невысокая, мне до подбородка, индийская девица, одетая по-летнему, в безрукавку на бретельках. Ее оголенное плечо касается меня в районе пупа, а иногда прижимается массой толпы на полминуты, и тогда мой живот через рубашку ощущает тепло её кожи.

Это ж надо так отвыкнуть от близкого тела – принять за ожог случайное, нечаянное, невинное прикосновение!

В оригинале, на идише, счастье – это нахэс. Ребята, а другого, не такого еврейского, счастья у вас для меня не найдется?

Правописание «цы»

Угол атаки

– Роза Израилевна, а можно спросить?

Шуцык вёл себя настолько прилично, что вызывал подозрения. Даже руку поднял – ну просто пионер всем детям пример.

– Да, Шустиков, можно. Надеюсь, ваш вопрос имеет отношение к теме сегодняшнего урока?

Роза Израилевна Лескер, в отличие от некоторых других учителей, никогда не намекала на свою княжескую родословную, но – единственная из всех – говорила школьникам «вы».

– Ну. Типа того, – Шуцык приподнялся за партой, но стоять пришлось бы на полусогнутых, так что он двинул в проход. И завалился набок, чудом избежав удара виском об угол соседнего стола. Это Жека Мельман под столом придержал его голень своей.

– Не нужно мер возмездия, Шустиков, – тихо, но убедительно попросила Роза Израилевна, стараясь не заразиться восторгом, охватившим класс. – Вы ведь хотели задать вопрос? Пожалуйста, я вас слушаю.

– Ну да, – Шуцык отряхнулся и пододвинул Мелу под нос кулак, исчерченный загадочными письменами. Жека отодвинулся. Кулак подъехал поближе. Жека прикрыл глаза. Шуцык удовлетворился и сунул расписную клешню в карман. – Ну вот смотрите, Розизральна, есть правило «ча-ща», так? Ещё есть правило «жи-ши», так? А почему нету правила про «ци-цы»?

– Овцы, – с ударением на «Ы», но всё равно не вполне осмысленно вставил Андрюха Мишин по прозвищу Медведь.

– Почему же нет? – косолапую остроту русистка привычно проигнорировала. – Вы разве не помните о том, как цыган на цыпочках цыкнул цыплёнку цыц?

– Ну… чё? – вопрос ошарашил Шуцыка не меньше, чем Жекина подлянка.

– Вы ведь проходили это правило не так давно, неужели так скоро забыли? – вздохнула учительница. – В корнях названных мною слов сочетание «цы» пишется через «Ы», во всех остальных – через «И»: цирк, циркуль, циновка, мотоцикл…

– Говорил я тебе, никакой ты не Шуцык, а Шуц-ик, – хмыкнул Яков. – И, а не ы!

– Хоба, в натуре! – обнажил клыки Медведь и одобрительно хлопнул по плечу сидящего перед ним Якова. – Фрэн в курсах!

Яков незаметно поморщился и потёр ушибленное, сделав вид, что стряхивает пылинку.

Не сказать, что без Мишинской похвалы он бы не прожил, да и шлепок мог бы быть полегче, но бригада заднескамеечников пользовалась на районе определённым авторитетом, к которому приходилось тянуться, чтобы не проканать за конкретного ботана.

Конечно, некоторые вещи слегка настораживали Якова, вечного активиста и почти отличника. Сам он, например, не участвовал в засадах на младшеклассников и даже за глаза не называл девчонок биксами. Но тут уж приходилось мириться: к настоящим отморозкам Медвежья стая отношения не имела, хотя и распыляла вокруг себя модный флёр приблатнённости, и членство в этой бригаде – пусть и на ассоциированных началах – Яков считал разумной платой за то, что его самого не трясла на мелочь шушера из соседних школ.

К тому же блондин Гоша Рыбин, он же Белый Кит, лучший друг и сосед по лестничной клетке, был с Медведем на коротком плавнике. Так что Якова, несмотря на его октябрятско-пионерские заслуги, бригада приняла благосклонно, свидетельством чему стал тут же выписанный как бы членский билет, то есть кличка. Изобрёл которую, разумеется, Шуцык, признанный виртуоз абстрактного мышления.

– А почему Фрэн? – уточнил тогда Яков.

– Ну, типа Яшка – это Янкель, так?

– Ну, например.

– А Янкель – это тот, который скидовай-штаны из книжки про ШКИД. Так?

– Ну, так.

– Не ну, а так! А Янкель – это два слога, тундра! Ян и кель.

– А кто такой кель?

– Да хрен его знает, кто такой Кель, – Шуцык даже рассердился. – Не тормози. Янкель – это как забадяжить вместе имя и фамилию певца Яна Френкеля, который про белых журавлей!

– Он композитор, кажись.

– Да какая, на фиг, разница, хоть хирург Одесской киностудии имени прапорщика Долженко! Главное, что Ян Френкель – это Ян-кель! Ну?

– Ну?

– Ну и всё! Потому что если Френкель, то – Фрэн. Рубишь?