Поверь в свою Звезду!

На обратном пути домой, я встретила девчат из бухгалтерии, они находились в шоковом состоянии, с восклицанием и наперебой объясняя, что на работе творится что-то необъяснимое, все в панике и на «ушах». Заведующая всех вызывала в кабинет на «разговор», но при этом, вела себя очень сдержанно и даже тактично, спрашивая обо мне и прося каждого, кто вдруг меня увидит, передать, что она лично, просит вернуться на работу, признавая за собой неправомерность, при этом, неоднократно высказывая и подчеркивая благодарность в мой адрес. Мне, конечно же, был ясен ее деловой ход, она переживала за свою уже очень пошатнувшуюся репутацию. Ей тогда, конечно же, досталось и немало, пришлось нести ответ в Администрации, и прокуратуре, но главнее всего, она низко пала перед лицом всего коллектива, и как говорили, поубавила свой «гонор».

В деле Туембаевой А.Н. моей конечной целью был не сам факт ее наказания, жизнь сама всех рассудит, важнее было достучаться до нее, думаю, это у меня получилось…

Только слабый или закомплексованный человек, способен самоутвердиться за счет подавления других людей!

В свою очередь, мне предстоял новый поиск работы.

Кто-то случайно сказал, что на швейную фабрику требуется кассир. С большим нежеланием, опасением и осторожностью, зайдя в отдел кадров и объяснив, что имею навыки бухгалтера материальной группы с четырехлетним стажем, я предложила свои услуги на их усмотрение. А по настоятельной просьбе Туембаевой А.Н., мне давали характеристику на любое место работы с самыми положительными качествами.

Начальник отдела кадров фабрики, Смертина Лидия Михайловна, на первый взгляд показалась человеком вполне грамотным и вежливым. Она настойчиво стала упрашивать меня попробовать свои силы в качестве кассира. Я немного побаивалась ответственности, но хорошо поразмыслив и посоветовавшись с мамой, решила освоить еще одну должность. В основы работы вникла очень легко, работала аккуратно и добросовестно, всегда стараясь идти ко всем на встречу. А ситуация на фабрике близилась к критическому исходу, все поступающие средства шли на уплату налогов, денег на зарплату не хватало, рабочие находились в самом затруднительном положении.

Бывали случаи, когда находясь в безвыходной ситуации, работники цехов со слезами на глазах обращались к директору с просьбой о выделении хоть каких-то средств, при этом получая категорический отказ. Ничего не оставалось, и они подходили ко мне с мольбой о помощи, и я помогала, как могла, шла к главному бухгалтеру, объясняя ситуацию, прося за людей, как за себя саму. Не было случая, чтоб мне отказали. Сама работа мне была интересной, выбросив из головы все бывшие проблемы, я устроилась вновь в БТИ, на подработку, а по вечерам и в выходные вместе с сыном ходили по участкам на замеры. Допоздна засиживалась за чертежами и копированием.

С Русланом мы были очень дружны, он не был капризным ребенком, лишь иногда в меру шалил, как это бывает со всеми детьми.

А наш отец, всегда переживая за внуков, упрекал Амантая за тунеядство, пытаясь заставить его садить картошку для своей семьи, на выделенных ему, как фронтовику, участках земли.

Коллектив управления фабрики был дружным и азартным, мы вместе отмечали все праздники, веселясь от души. Как-то стихийно и незаметно для себя я познакомилась с программистом, Людмилой Дацько. Отношения наши были обыденными, мы здоровались, очень мало общались, и практически не обращали внимания друг на друга. На первый взгляд, Людмила казалась строгой и неразговорчивой, поэтому я не особо желала идти на контакт.

К тому времени вернувшаяся в Серебрянск подруга Светлана с детьми, нигде не работала. Ее муж, побыв какое-то время в городке, вновь уехал на заработки. Мы по-прежнему с ней общались и дружили. Я, понимая, что ей тяжеловато, и, несмотря на то, что у нее есть муж, жалея ее, старалась делиться с ней продуктами, давала деньги, постоянно советуя устроиться хоть куда-нибудь на работу, но очевидно, ее устраивало такое положение. Она хвалила меня в ответ за доброту, и называла самой лучшей подругой.

Наш отец тем временем все чаще болел. Он периодически ложился в больницу, заставляя нас переживать за его здоровье. Мы с Русланом часто навещали его, принося что-нибудь вкусное, но он все больше отказывался, есть практически не мог, лишь иногда просил домашние булочки.

…Вспоминались эпизоды из детства, как вместе с ним ездили на сенокос и весело проводили там время, собирали ягоды, я все больше сразу в рот, сидели, отдыхая у шалаша, попивая воду из ручья, довольные и счастливые…

Однажды мне и родственникам, предстояло сажать картошку под селом Александровка, что в пятнадцати минутах езды от нашего городка.

Мы с Русланом на двоих посадили одну сотку, сестра с мужем на свою семью засадили участок чуть больше, а Амантай, для своей многодетной семьи, как и всегда, взявшись за работу с «ленцой», посадил участок, всего в три сотки. Тогда я в шутку приговаривала: «Расти картошечка, побольше, да покрупнее!». По осени было забавным собирать плоды своего труда. У сестры был урожай средний, у брата, практически не уродился, ну а у нас с Русланом был словно заговоренный картофель, мы собрали 11 мешков, в каждом по 4-5 больших ведер, притом и сами клубни были большими и ровными, что нас очень радовало. Я знала, что этого нам хватит за глаза, и в подсознании думала поделиться с братом и подругой. Призадумалась над тем, где мне его хранить, куда ссыпать. Варианты, конечно же, были, но тут братец вдруг предложил ссыпать в его погреб весь урожай, и брать по мере необходимости, сказав, что ему хватит и своего, а волноваться не стоит. Что я и сделала без всякой задней мысли.

Заканчивался 92 год. Цены неимоверно росли, был во всем дефицит, а в магазинах большие очереди.

Одним из осенних вечеров к нам в гости зашел Амантай со своим школьным товарищем Толиком. Мы мало общались с братом, поэтому их приход даже несколько удивил, но так как я знала Толю еще с детства, предложила пройти, пригласив их к столу. Немного пообщавшись и проведя весело время, мы на дружеской ноте распрощались. Мне вновь стало грустно и одиноко. А через несколько дней на моем пороге вдруг вновь объявился Толик, по виду не уверенный в себе. Мы понимали, что каждый из нас, одинок сам по себе, и нуждается в чьем-либо внимании. Он был не дурен собой, коренастый, крепкого сложения, но невысокого роста. Вот так стихийно и продолжилось наше общение. Но на тот момент, я в совершенстве не представляла себе его внутренний мир, чем он живет, о чем думает и мечтает. Но, увы, он, как и другие оказался совсем не тем человеком, каким я его представляла. Весь его интерес сводился к пьянке, о близких отношениях не было и речи, на это у него просто не было сил. Неуверенный в себе, и самим собой пристыженный, Толик стал избегать встреч со мной. Я в свою очередь, облегченно вздохнув, перестала о нем думать.

Глубокой осенью я пошла в квартиру Амантая, чтоб впервые воспользоваться своим урожаем, оставленным на хранение.

Тот день и та разыгранная им сценка запомнились мне на всю жизнь. Подходя к дому брата, и встретив выходящую на встречу Катерину, его супругу, спросившую меня о причине визита, несколько удивилась.

Ее вопрос сам по себе как-то не очень мне понравился и насторожил, я ответила, что пришла за своей картошкой. И каково же было мое удивление, когда сноха, без зазрения совести, запросто глядя в глаза, ответила мне, что картошки нет, что она уже сгнила. Я стояла в шоке. Как так, за два месяца в погребе, и сгнила?! Такой ход наглости меня поразил. Ведь я же собиралась с ними делиться! Вот же наглецы! Да чтоб вам по жизни всем подавиться в собственном негативе! Вот же сволочная семейка.

Катерина скорее пошла прочь, дав намек поговорить с братцем, переваливая всю вину на него.

Входная дверь была открыта. Я вошла в прихожую. Амантай лежал на диване в зале, с явно не добродушным лицом. Обратившись к нему объяснить их странный и непорядочный поступок, я еще более ужаснулась, и не только их бесчеловечным действиям и наглости, но сам факт был просто неприятен, что такое могло произойти именно со мной.

Уходя прочь от их дома, я в ужасе воссоздавала полученный в ответ плевок, решив для себя навсегда вычеркнуть из своей жизни и брата, и всю его неблагодарную семейку.

Было больно услышать от него на мой вопрос – «Где моя картошка?», ответ – «Сгнила твоя картошка, а ты иди на «х» отседова!». И это все, на что была способна его пустая голова. Несчастная семейка…! Народив шестерых детей и не в состоянии их прокормить, супруги в совершенстве не пытались хоть как-то решить свои проблемы, на нормальном человеческом уровне, попытаться найти подработку, посадить огород и тому подобное. Им было легче отнять, украсть, а ему, еще лучше, пропить.

Я не стала скандалить, а уходя лишь уверенно ответила: «Я, конечно, уйду отсюда, ну а ты, это свое «отседова» будешь помнить всю свою гадкую, подлую и никчемную жизнь!». Бог вас еще накажет. Вспомнишь еще этот день, и не только!

Было понятно, что достучаться до его сознания дело бессмысленное, он конченный подлец, но в моем понимании, никак не укладывалось поведение Катерины. Ни каких извинений, ни каких угрызений совести. Ведь я сама, одна поднимаю ребенка, почему же вот так запросто, они взяли и нагадили в душу! Вот уж не зря говорят: «муж и жена – одна сатана».

А в моих мыслях бурлят жуткие возмущения: «Почему же я-то должна кормить их детей?!».

С того момента мне больше не хотелось общаться и с Катей, и с детьми.

Время шло, но боль осталась в сердце.

Продолжая работать на фабрике, и одновременно перевыполняя план работы в БТИ, я могла иметь солидную зарплату. Отец, конечно, очень радовался за нас с Русланом, но все же, было видно, что ему все уже совершенно не в радость, он умирал и, понимая это, все же на что-то надеялся, пытаясь верить. Надеялись и мы…

Перед новогодним праздником мама видела сон, который после рассказала вкратце нам, дав понять, что отец очень плох, и что это уже конец. Верить в плохое не хотелось.

В Новогодний вечер мы с Русланом пошли в больницу поздравить деда с праздником, но он ни чему не был рад. Сидя рядом и просто общаясь, я пыталась его подбодрить и поддержать морально. Чуть позже пришла и сестра с маленьким Лешей, которому шел второй годик. Он был всеми любимым малышом. Превозмогая боль, дед через силу радовался его приходу, и сквозь слезы улыбался первым неуклюжим и очень забавным шагам кудрявого Леши.

Новый год каждый встречал у себя, на душе было грустно, праздника не получилось.

Но на следующий день, навестив отца, у нас даже немного поднялось настроение от его оптимизма. Он был белее уверенным и с хорошим настроем утверждал: «Ну вот, теперь я точно буду жить, мне надо было только Новый год пережить, а раз пережил, то все, теперь точно все будет хорошо». Мы с Русланом довольные ушли домой.

Шестого января, я, как и обычно, ранним утром шла мимо дома родителей на работу, а мама, как всегда махала мне рукой из окна, я ей в ответ. И на душе от этого было тепло и приятно.

В этот день было предчувствие, что сегодня меня точно уволят с работы, так как накануне вечером я должна была в обязательном порядке принять в кассу деньги, доставленные из других фабричных филиалов района, но не смогла. В тот момент мы вместе с сыном находились в больнице, рядом с отцом, у которого практически отнялись ноги, отказывал язык, говорил он с трудом, но было понятно, что ему невыносимо плохо. Он очень хотел домой. Оставлять его, вот так просто, было нельзя, так же как и нельзя не выполнить свои обязанности по работе. Раздумывать в такой ситуации не стоило. Найти машину было проблематично, поэтому оставалась надежда лишь на зятя, которого, настойчиво умоляя, я просила помочь перевезти отца из больницы домой. Стоит отдать должное Василию, с благодарностью вспоминая его позицию, он, по сути, выполнял обязанности вместо неблагодарных сыновей нашего отца, нашел машину, договорился с ребятами и всеми силами, мы перевезли несчастного старика на носилках домой, где его очень ждала переживающая и страдающая мама. Она весь вечер с надеждой в глазах ухаживала за ним, успокаивала, разговаривала. Он даже немного повеселел, сказал, что дома и дышится-то легче, чем в больнице. Я долго не хотела уходить домой, словно какая-то сила держала меня, сидела с Русланом и мирно общалась с родителями. Наспех попивая чай, подшучивала в свой адрес: «Ну вот, завтра навряд-ли оправдаюсь, точно, уволят!».

Я и не знала тогда, что после нашего ухода с Русланом домой, отец сказал маме, что это конец, все кончено. А мама ему ответила, мол, прекрати собирать всякую чушь, все будет хорошо.

Утро рабочего дня началось с неприятностей, как я и ожидала. Директор сразу вызвал меня в кабинет, и, не дав сказать ни слова в свое оправдание, просто поставил перед фактом, что я уволена. Спорить не хотелось, в душе было сплошное безразличие, в голове одна неспокойная мысль: «Лишь бы отец выжил». Писала у себя в кассе заявление об уходе, а у самой слезы градом.

Начальник отдела кадров засуетилась и забегала, понимая, что нельзя сгоряча делать спешные выводы, и объясняя директору причину моего поступка. А я сидела в полном безразличии, в ожидании какого-то звонка.

В двенадцать часов почти все работники управления разошлись на обед. Мне хотелось побыть одной, закрывшись в кассе. Наталья, бухгалтер расчетной группы, продолжала свою работу за компьютером. Также в своем кабинете находилась и кадровик, Лидия Михайловна.

Через некоторое время в бухгалтерии раздался пронзительный телефонный звонок. Наташа позвала меня; подбегая к аппарату, я предчувствовала что-то неладное.

Мама сказала тихо и спокойно: «Галя, иди домой, папе очень плохо».

Положив трубку и взвыв от горечи в душе, понимая, что отца больше нет, я, бросив все, наспех закрыв кассу, сломя голову мчалась домой, к маме, морозным январским днем. По лицу стекали ручьем слезы.

Взбежав по лестнице на второй этаж, толкнула не запертую дверь. Мама стояла в коридоре, с виду спокойная, но в душе конечно сдерживая страдание и горе, чтобы сразу не спугнуть нас.

Отец лежал на своей кровати, полностью накрытый белой простыней. Рыдая, я присела у его изголовья. Мне было бесконечно и искренне жаль старика. Мама, молча, стояла рядом. Я спросила ее о том, как умер отец. Она ответила, что все время была с ним рядом, и лишь недавно, на несколько минут спустилась в магазин, что в их доме, на момент, когда дед заснул. Вернувшись, стала с ним разговаривать, а он уже не отвечал. Мама вызвала «скорую». Когда медики подтвердили факт смерти, собираясь забрать покойного с собой, она категорически запретила это делать, ссылаясь на мусульманские обычаи, просто не позволила резать и без того измученное тело.

Лишь спустя много лет, уже в Томске, я в точности узнаю, как умирал отец и что чувствовал.

Встретившись случайно, за одним столом со своей тетей Зоей, сестрой отца, мы заведем разговор, именно о последнем дне его жизни. Зоя тогда нам поведает, как старик из последних сил добрался до телефона, во время отсутствия нашей мамы, и дозвонился в Харьков. Услышав из телефонной трубки голос своей сестры, он спросил: «Зоя, мать жива?!», та ответила взволнованно: «Да, жива. Павлик, да что с тобой?!». И отец ей ответил: «А я умираю…». Трубка упала из рук, кровь пошла носом, отец рыдающий добрался до кровати и закрыл свои веки, уже навсегда.

А на другом конце телефонного провода были слышны истерические крики в горе напуганной Зои, от безысходности и бездействия она просто рыдала и не знала, что предпринять, не знали и мы…

Я уже почти спокойная, сидела с опухшими глазами рядом с телом отца, с сочувствием недопонимая причины оставшегося небольшого следа крови и еще не высохшей слезы на его лице. Мне было бесконечно жаль его, на душе было и пусто и грустно.

Резко раскрылась дверь, в квартиру ворвалась, словно ураган, сестра. С рыданиями она пронеслась в спальню, припав к голове отца, обнимая и целуя его.