Наездник Ветра

– Полный?

– Полный.

После второго ковша Рагдай кое-как осилил третий пирог.

– Откуда путь держишь? – поинтересовался гусляр.

Рагдай неохотно махнул рукою в сторону тучи, которая ползла с юга.

– Из страны греков.

– А как ты там оказался?

– Да всё хотел чудеса увидеть.

– Увидел?

– Чудеса есть, – ответил Рагдай, зевая, – очень хороши церкви. В них поют так, что сладкая грусть начинает сердце сосать. Стены городов такой высоты, что страшно взойти на них! Столь же удивительны корабли. Если, например, корабль военный, то он размером как вся эта слобода! В нём – триста гребцов.

– И чем ты там занимался четыре года? – спросил кузнец.

– Много чем. Весь последний год работал в монастыре. Там бы и остался, да настоятель не позволял водить туда девок.

– Вот козёл старый! Значит, завидовал он тебе?

– Нет, не в этом дело. В другом. Христианский бог монахам не дозволяет касаться женщин. Тот настоятель сам бабам нравится, хоть на правом глазу у него повязка. Он поёт в церкви, и бабы от его пения с ума сходят. Бог ему дал необыкновенный голос.

Старик-гусляр вдруг очень внимательно поглядел на Рагдая. Поставив ковш, который только что взял, он пробормотал:

– Чудные дела! И как же его зовут, этого певца?

– Феогност, – припомнил Рагдай не сразу, – да, Феогност. Только это имя он взял лет десять назад, когда стал христианином.

– А прежде как его звали?

– Не знаю, дед. Откуда мне это знать?

Дед разволновался сильнее. Заёрзал, скрипя скамьёй.

– Он ещё не старый, высокий, со светлыми волосами? Правого глаза у него нет, а левый глаз карий?

– Да, – удивлённо кивнул Рагдай, – так и есть. Ты что, его знал?

Будто не услышав вопроса, старик подался вперёд и стиснул костлявые кулаки.

– А где этот монастырь? В каком городе? В честь какого святого назван?

Рагдай не мог не заметить, что с гусляром творится неладное. Он хотел ответа, как ворон крови. Но как раз тут в кузнечную слободу влетел лихой всадник на сером в яблоках жеребце черкасских кровей. Круто осадив его перед кузницей, верховой окинул глазами всех, кто был под навесом, и, спрыгнув в грязь, которая чмокнула под его сапогами, весело крикнул:

– Что, Вирадат, плут старый, и здесь нашёл кому заморочить голову? Больно часто ты мне попадаешься на глаза в последнее время, поганый ворон!

– Здравствуй, Лидул, – промолвили в один голос дед и кузнец, почтительно встав. Спешившийся всадник на один миг перевёл глаза на Рагдая. Тут же о нём забыв, сердито насупился и склонил чубатую голову в сторону кузнеца, будто собираясь с разбегу его боднуть.

– Подкова слетела! Прочие тоже скоро поотлетают. Твоя работа была.

Кузнец сейчас же исчез в своей мастерской. Потом появился. Он нёс подкову, гвозди и молоток. Подойдя к коню, задрал ему левую переднюю ногу и приступил к работе. Конь, еще молодой, от страха заржал. Крепко держа уздечку, хозяин начал шептать ему что-то в ухо, и статный красавец замер. Рагдай разглядывал воина с любопытством. То был варяг – молодой, примерно под тридцать лет, невысокий, тонкий, одетый дорого. На ремне у него висела кривая сабля. Когда кузнец вбил последний гвоздь, её обладатель молча вскочил в седло и поскакал к Киеву, обгоняя большой торговый обоз, который сопровождала дюжина верховых. Они поприветствовали Лидула, и он им махнул рукой.

– Что это за воин? – спросил Рагдай кузнеца. Тот вытирал руки холщовой тряпкой.

– Лидул? Это человек Святослава. Что, ещё пьём?

– Да нет уж, пойду! Кажется, ворота уже открыли.

– У тебя в Киеве друзья есть? – опять прицепился дед.

– Нет, ни одного. Я здесь вообще никого не знаю.

– Вот это худо! А для чего ты пришёл сюда?

– Поглядеть. Слышал я, тут место такое, что можно враз удачу найти.

– Да, можно. Но ещё проще найти погибель. Если нужна удача, идём со мной! Я тебя сведу кое с кем. Это неплохие ребята.

Рагдай кивнул и поднялся. Ему очень интересно было узнать, чего от него хотят. Кузнец предложил гусляру ещё выпить браги, но тот куда-то спешил. Взяв гусли свои, лежавшие на скамейке, он их обернул овчиной, сунул подмышку и зашагал с Рагдаем к горе, на которой высились киевские ворота с дозорной башней. Было уже светло, хоть и очень пасмурно. Когда вышли из слободы, Рагдай заприметил на берегу Почайны, среди кустов, маленькую церковь или часовню, сложенную из брёвен. Над ней кружилось и каркало вороньё.

К городским воротам, распахнутым во всю ширь, уже поднималось много возов и телег, свернувших с большой дороги. Их волокли быки, которых погонщики торопили без всякой жалости. Кроме них, кто только не спешил в Киев – и девки со злыми рожами, вылезавшие, будто мыши, из корабельных трюмов на пристань, и звероловы со связками куньих шкурок, и мелкие торгаши с коробами, и всякий прочий народ. Дорога была покрыта глубокой и вязкой грязью. Рагдай, шагавший всю ночь, с трудом поспевал за дедом, которого гнала вверх какая-то мысль. И вот, наконец, дошли они до ворот. На высокой башне стояли двое дозорных. Один смотрел на людей, толпою входивших в Киев, другой – за Днепр, где затаилась в тумане лютая печенежская степь.

Город был разделён на две части широкой улицей, которая называлась Боричев въезд. Слева от него полого вздымались три большие горы. На одной стоял княжеский дворец. Две другие, пониже первой, были застроены теремами военачальников и бояр. Вторая сторона Киева спокон веку принадлежала деловым людям, которым не было дела только до князя с боярами. Называлась она Подолие. Там, среди купеческих и посольских дворов, ремесленных мастерских, кабаков и лавок, шумели торжища. А за ними, в дальнем углу городской стены, стоял большой сад, давно одичавший и никому не нужный. Его не только не трогали, но и далеко обходили, ибо о нём после смерти Игоря слухи шли очень нехорошие.

По ночам на Подолии становилось страшно. Почти во всех кабаках сходились лихие. Они делили добычу и обсуждали, что бы ещё сотворить недоброго. Если трём-четырём кампаниям удавалось вместе напиться и не поссориться, они шли на купеческие подворья. Случалось такое редко и всякий раз влекло за собой большое кровопролитие, потому что купцы имели дружины, способные дать отпор киевским ватагам. Но не всегда отпор был успешным. Когда лихие вламывались в подворье, остановить их было под силу только княжеским отрокам. Их вмешательство вряд ли обходилось купцам дешевле, чем разорение от разбойников, но купцов уж никто не спрашивал. На подворья мастеровых лихие не лезли – плотники и молотобойцы дрались отчаянно, да оно того и не стоило.

Когда гусляр и Рагдай сошли на Подолие, полил дождь. На площадях сразу стало немноголюдно. Но у купцов всё равно дела продвигались – ушли зеваки, а тех, кому вправду нужно было что-то купить, дождь не распугал. Торговые лавки стояли ближе к подворьям, кабаки – всюду. Один из них притаился между Жидовским подворьем и постоялым двором. Народ обходил почему-то этот кабак. Именно в него старик и завёл Рагдая.

Дверь этого большого, светлого кабака была нараспашку. Стол был накрыт для обильной трапезы, но за ним сидели лишь двое: жид средних лет – должно быть, хозяин, и скоморох – молодой, пригожий. В дальнем углу, возле печки, дремал, сидя на цепи, небольшой медведь. Худая жидовка возрастом чуть постарше Рагдая на стойке резала хлеб.

– Здорово, ребята! – гаркнул гусляр, входя со своим попутчиком. Скоморох и жид разом встали и повернулись на голос так, будто им крикнули «Пожар!» Жидовка со страху взвизгнула и порезала ножом палец. Только один медведь даже не повёл бровью.

– Леший принёс тебя, Вирадат, – посетовал жид, снова опускаясь на лавку. Сел и его приятель, цокнув досадливо языком.

– Да что за беда у вас? – удивился дед, – опять, что ли, крысы пробрались в погреб и всё погрызли?

– Если бы, – усмехнулся жид, хоть весело ему не было, – ждём гостей пострашнее крыс. Да уж вы садитесь, коли пришли! Как друга твоего звать?

– Его звать Рагдай. Он в Киеве вообще никого не знает.

– Завидую, – вздохнул жид и ласково обратился к жене: – Агарь, поди глянь, не идут ли гости?

Жидовка с досадой молвила, что работы невпроворот, но всё-таки вышла, обмотав тряпкой кровоточащий палец. Вошедшие, между тем, уселись за стол, и гусляр представил старых друзей: