Последняя шутка Наполеона

– Кто он такой?

– Офицер Росгвардии. Лейтенант.

– Заплатит нормально?

Глаза Артёма несколько округлились. Он потянулся к пачке «Парламента», но отдёрнул руку. Взяв чашку, начал пить кофе.

– Ты издеваешься, что ли? Они когда-нибудь платят за что-нибудь? Они говорят «спасибо», да притом в полной уверенности, что ты им остался должен. А если ты заикаешься насчёт платы, то из тебя делают заику в буквальном смысле. Я ведь работаю нелегально.

– Я поняла, – огорчилась Женька, – короче, жесть какая-то просто! А вдруг потом кто-нибудь ещё тебе не понравится? Ты что, снова начнёшь курить?

– Да уж не начну! За месяц-другой отвыкну от никотина.

– Точно?

– Конечно. Теперь рассказывай, почему ты сегодня такая злющая?

Помрачнев, Женька отпила половину кружки и съела ролл. Артём подал ей салфетку, чтобы утёрла губы. Вытерев вместо этого большой палец, слегка испачканный соусом, Женька выдавила ответ, который, казалось, царапал ей язычок:

– Да Ирке купили брюлики!

– Бриллианты?

– Типа того. А ещё – сапфиры и изумруды. Оправа – золото! Ходит, падла, как ёлка на Новый год! Так бы и дала по башке…

Схватив сигареты и зажигалку, Женька с грозным прищуром предштормовой Марианской впадины закурила.

– Так это всё, может быть, фальшивка? – сделал попытку развеять тучи Артём.

– Да нет, не фальшивка. Знаю, что настоящие. Ты бы видел рожу её! Так бы и вцепилась в неё ногтями, так бы и исцарапала до крови, прямо изодрала – чтоб неделю, сука, на улицу выходить стремалась! Я не завидую, просто мне за неё тревожно. Такие подарки ведь просто так не делают. Как ты думаешь?

– А она на тебя похожа? – спросил Артём, помолчав.

– Да, очень похожа. Копия. Только старше на семь с половиной лет. Я очень напоминаю мелкую Анжелику Варум, а она – уже чуть-чуть зрелую, под тридцатник.

– Тогда я не удивляюсь. Если бы я был сыном пресс-секретаря ФСБ или, например, более известным художником – ты бы брюликами с балкона бросалась и хохотала, глядя на то, как бабы дерутся!

Представив эту картину, Женька сказала:

– Ой!

У неё возникло лёгкое головокружение. Не от пива, которое она допила, съев ещё два ролла с чесночным соусом. Посетители за столами, официантки, двери – всё закачалось и раздвоилось. Только Артём остался одним-единственным. Он, однако, на этом не успокоился. Подозвав бежавшую мимо официантку, что-то ей дал и что-то сказал вполголоса. Через пару минут восточная музыка, надоевшая Женьке, смолкла, и замурлыкала Анжелика Варум. Она пела песню «Осенний джаз».

– Боже мой, – изгваздала свитер слюнями Женька, растроганно заморгав влажными глазами, – Артём! Артём! Что ты со мной делаешь?

– Это только начало, – сказал Артём. И продолжил. Женечке подали ещё пива. Когда она его выпила и сходила кое-куда, её встретил голос какого-то человека, который стоял на сцене, у микрофона:

– Дамы и господа! Сейчас перед вами выступит настоящая Анжелика Варум! Она споёт вам вживую! И это будет не караоке – гитара!

– Вау! – восторженно грянули дамы и господа. Увидев в ту же минуту на сцене Женьку с гитарой, которую поспешил расчехлить художник, они вконец прибалдели. В ошеломляющей тишине пела Женька песенку, для которой Ирка ей помогла подобрать аккорды и бой. Это была песня «Художник, что рисует дождь». Ни слюнявый свитер, ни лёгкое опьянение не мешали Женьке быть Анжеликой Варум, потому что слух у неё, как и у сестрицы, был абсолютный, а голос – ангельский. Пальцы били по струнам вполне уверенно. Знала Женька, что её ждут овации. И они раздались, как только она умолкла. И это было покруче, чем бриллианты, сапфиры и изумруды, которые подарил сестре генеральский сын. Это был подарок художника. Того самого, что рисует дождь.

А потом художник повёз её на такси к себе. Они целовались на заднем сиденье так, что казалось – не фонари мелькают справа и слева, а Млечный путь. И Женька зажмуривалась от невероятного, несравнимого ни с чем трепета – не свалиться бы с высоты! Артём жил один. Он снимал квартиру на Вешняковской. Жил в нищете, как и полагается гению, у которого есть глобальное понимание, для чего он явился на этот свет. Как было такого не осчастливить, не предложить ему своё тело, свою любовь, свою жизнь? Женька уж давно это делала, потому что была у него не раз. Садилась к мольберту, перебирала палитры, кисти, холсты, падала в обнимку с их повелителем, раздевая его, на груды эскизов. И трудно было представить более головокружительное падение. Но на этот раз, разумеется, всё должно было быть ещё более волшебно, невероятно и окончательно. Так оно и произошло.

Уже поздней ночью они сидели на кухне и пили кофе. Кофе был, как ни странно, великолепным. Впрочем, возможно, Женьке так лишь казалось. Разве могло ей что-то не нравиться здесь, сейчас, рядом с ним, сидящим бок о бок с нею? Дворовая темнота таращилась из окна на голую Женьку. Пьяные голоса шпаны доносились так, будто эта самая пьянь прямо здесь, на кухне, и куролесила. Но противно не было. Пусть бы всё хоть огнём горело! Разве огонь притронется к ним двоим, блуждающим среди звёзд?

– Ты меня когда нарисуешь? – спросила Женька, проводя пальцами по его спине.

– Когда дождь зарядит, – ответил он, закурив, – и клён станет алым.

– Но под дождём рисовать как можно? Размокнет холст, краски потекут!

– Женечка, мы поставим мольберт в беседке. Как тебе эта мысль?

– В Кусково?

– Да. Там ведь есть беседка. Рядом с ней – клёны.

Артём, казалось, думал о чём-то грустном. Женька решительно взобралась к нему на колени. Их губы встретились для совсем короткого поцелуя.

– Тёма, а ты решил стать художником почему? – спросила она.

– Чтоб встретить тебя и нарисовать.

Ответ, разумеется, Женьке очень понравился. Но она ему не поверила.

– Скажи правду! Мне интересно.

– По той же самой причине, благодаря которой слепые люди вовсе не так несчастны, как можно о них подумать, – сказал Артём, помолчав, – они создают свой мир, в который не проникает то, что им неприятно. Мне слишком многое отвратительно, и поэтому я решил стать художником.

– Но ведь ты рисуешь гнусные рожи! Сам говорил.

– Да, именно так. Вот это и называется парадоксом. Или насмешкой судьбы.

– А твой мир – какой? Что бы ты хотел рисовать?

– Тебя.

Ответ был дан таким голосом, что у Женьки сомнений на этот раз не возникло.

– Почему именно меня? Что во мне такого?

– Ты очень странная.

– Тоже мне, комплимент! – оскорбилась Женька, – в психушке тоже все очень странные!

– Ты – совсем из другого века.

– Тёмочка, ты меня сегодня добьёшь своими любезностями! На сколько же лет я выгляжу? На сто сорок? Или на двести?