Последняя шутка Наполеона

– Нет, не «Третий стакан»! «Король устрашения»! Пусть хотя бы название этой пьесы будет вменяемым.

– Прочитайте, – предложил Бликов, – вместе подумаем, как назвать этого ребёнка.

Тут внесли чай, а также ватрушки. Слушая девушек, по ролям читавших своё творение, Дмитрий Львович и Любочка предавались чревоугодию, а ехидная журналистка – общению в соцсетях. Пьеса обрывалась примерно на середине первого акта. Сложив листы, писательницы воззрились на Бликова без малейшей надежды на снисхождение. Он молчал, барабаня по столу пальцами. Его мысли были, казалось, где-то за горизонтом.

– Ад, – свирепой болонкой тявкнула журналистка, не отрывая глаз от «Самсунга Гэлакси», – ад в аду. Адище! Девочки, вы обязаны завершить её, чтоб войти в историю ещё раз и впредь из неё не выйти. Ведь Шопенгауэр утверждал, что творения оставляют в ней более глубокий след, чем деяния. Правда, Дима?

– А ты что думаешь? – обратился Бликов к студентке. Настя и Маша немедленно закурили, давая этим понять, что они здесь вовсе не для того, чтоб слушать кого ни попадя.

– Я расцениваю это произведение как литературную неудачу, – начала Люба, ни капельки не смутившись, – драматургия предполагает некоторое утрирование, особенно в диалогах, но здесь оно бульдозером давит всё, кроме главной мысли.

– А в чём она? – психанула Настя, гася только что начатую сигарету, – если бульдозер раздавил всё, кроме главной мысли, то, значит, ты её ясно видишь! Так в чём она? Сформулируй!

– Отстань от девочки! – вдруг вошла во гнев журналистка, – я сформулирую вашу глупую мысль! Она не оригинальна: моральный мазохизм гения. Тоже мне, Сираножки де Бержераки! Тупьё бездарное!

– Дура! – рявкнула Маша, – борьба с драконом – это не мазохизм, моя дорогая! Это – единственный способ выжить!

Под эту реплику в комнату вошла Рита, а следом – Женька с печатью скепсиса на лице, старательно сохраняемой. Дмитрий Львович и Любочка вежливо поздоровались с вновь прибывшими, а три спорщицы лишь кивнули. Им уже было не до любезностей.

– Я фигею в этом дурдоме! – стискивая в руке телефон, верещала Танечка, пока Рита с Женькой усаживались, – позвольте осведомиться, какого ж … вы не остались в Америке, где Мадонна бы вас научила петь, а Мик Джаггер – сочинять песни? Нет, вы сюда опять притащились, к дракону в пасть! Думали, вас ждут, как богинь? Какие же вы смешные, девчонки!

– Видимо, очень, раз ты отбросила все дела, чтоб над нами ржать, – заметила Настя. Танечка лишь махнула рукой, и повисла пауза. Дмитрий Львович закуривал. Рита весело улыбалась Насте и Маше, однако те сидели взбешённые. Женьке был непонятен смысл происходящего, но она почему-то не ощущала себя здесь лишней.

– Как вас зовут? – спросил её Дмитрий Львович. Она представилась.

– Интересно, когда Цветаева из Парижа сюда вернулась в разгар террора и голода, она также чувствовала себя богиней, сошедшей в ад? – вдруг спросила Любочка. Дмитрий Львович взглянул на неё внимательно и ответил:

– Да. Более того – она и была настоящим Богом, сошедшим в ад.

– Это как понять-то? – пробормотала Танечка, обводя всех взглядом – уж не ослышалась ли? Похоже было, что нет. На Бликова все смотрели с недоумением.

– Это очень легко понять, прочтя все Евангелия, в том числе «Мастера и Маргариту», – ответил тот, погасив окурок, – вспомните: сатана приходит в Москву тридцатых годов. И что он здесь делает? Ну скажите, что он здесь делает?

– Всевозможные чудеса, – дала неуверенный ответ Рита, переглянувшись с Танечкой, – воссоединяет влюблённых.

– Это – не первое, что он делает. Что он сделал сначала? Вспомните, что?

– Ну скажи, скажи! – воскликнула Танечка, – мы не помним.

– Он удивился. Если не сказать – ужаснулся. Не страшно вам? Прародитель зла ужасается, видя то, что творится здесь, где девятьсот лет огнём, мечом, розгами насаждали Господа! А Марина Ивановна, которой принадлежат слова «А я – до всякого столетья», прибыв сюда в те же годы, просит принять её на работу посудомойкой. И получает отказ. Вспомните евангельскую притчу о богаче и Лазаре: «Отче Аврааме! Отпусти Лазаря омочить палец водою и дать мне его лизнуть – я мучаюсь в огне этом!» А Авраам отвечает: «Сын мой! Не знаешь ты, о чём просишь. Меж нами – пропасть, и никто не может перейти её ни в ту, ни в другую сторону!»

– А при чём здесь Бог? – не унялась Танечка.

– То есть как, при чём? Иисус Христос, который сказал про себя: «От начала сущий», три дня – от своей физической смерти до воскрешения, был в аду. В Библии написано прямым текстом: «И мёртвым, сшед, проповедовал». Тут загадка. О чём, а главное, для чего он говорил с мёртвыми, коль у них, если верить притче о богаче и Лазаре, шансов нет? Путь к разгадке указывает Цветаева.

Вскинув голову, Дмитрий Львович продекламировал:

Есть счастливцы и счастливицы,

Петь не могущие. Им —

Слёзы лить! Как сладко вылиться

Горю ливнем проливным!

Чтоб под камнем что-то дрогнуло.

Мне ж – призвание как плеть.

Меж стенания надгробного

Долг повелевает петь.

Пел же над другом своим Давид,

Хоть пополам расколот!

Если б Орфей не сошёл в Аид

Сам, а послал бы голос

Свой, только голос послал во тьму,

Сам у порога лишним

Встав – Эвридика бы по нему

Как по канату вышла…

Как по канату и как на свет,

Слепо и без возврата.

Ибо раз голос тебе, поэт,

Дан, остальное – взято.

– Но вы здесь сами с собою спорите, – возразила Рита, – зачем поэту и, уж тем более, Богу встречаться с мёртвыми, если даже Орфей мог к ним только голос послать?

– Но ведь не послал же, спустился сам! А уж если даже Орфей к ним спустился сам, то как было это не сделать Богу с его необъятной милостью ко всему, что он сотворил?

– Значит, долг поэта – встречаться с мёртвыми?

– Риточка, я не знаю, что ты подразумеваешь под словом «долг» и под словом «мёртвые». Наша жизнь, возможно – всего лишь сон, а смерть – пробуждение. Что есть ад? По-моему, это – вечное сожаление обо всём, а рай – это адекватное восприятие. Мы с тоской вспоминаем то, что было нам отвратительно, полагая, что если оно вернётся – мы, поумневшие, будем счастливы. Никогда! Но это нам не докажешь.

– То, что Вы говорите – невероятно! – вскричала Любочка, – почему Вы об этом не рассказали во время лекции, Дмитрий Львович?

– О чём я не рассказал, моя дорогая? О том, что та, у которой всё, кроме голоса, взято, встречалась с мёртвыми, пользуясь правом Бога? Да потому, что я – атеист. Исходя из этого, меня там мало кто понял бы. Я не думаю, что и здесь меня поняли. Плюс к тому, схлопотать два года за оскорбление религиозных чувств идиотов я не хочу. Уж лучше поберегу себя для другой, менее дурацкой статьи. Простите, Настя и Маша! Я не хотел вас обидеть.