Стакан

– Так или иначе, ты умрешь быстро, без мучений и унижений. Официально ты был уличен и признан виновным в ереси неверия претворения Создателем воды в вино, – Куделафий Окстийский трижды хлопнул в ладоши. Монахи, появившиеся по этому сигналу, унесли Полулунка в темную сырую камеру, где он в одиночестве провел часы, остававшиеся до казни.

Едва первые лучи солнца проникли в камеру через крошечное зарешеченное окошко, Халфмуна вывели из храма на площадь, где в ожидании казни собралась большая толпа горожан. Спутники Полулунка уже стояли на эшафоте. Селия и Бальтазар безудержно рыдали, Кратис с виноватым видом разглядывал носы своих сапог, а Трехручка затравленно озирался. За спиной каждого из них стояло по монаху с секирой в руках.

– Халфмун, дружище, вот ты где! – прокричал Трехручка, увидев Полулунка, и нервно захихикал. – А я уж подумал, что мне ядерная крышка. Скорее, сделай что-нибудь и освободи меня!

– Единственное, что я могу сделать, это разделить судьбу с вами, друзья, – сказал Халфмун. – Простите меня.

– Я ни секунды не сомневалась в твоей бесполезности, Полулунок, – сквозь слезы проговорила Селия. – Из-за тебя у меня никогда не будет свадебного платья.

– Это ошибка, вы все ошибаетесь, это очень ошибистая ошибка, мы так ошибались, не делайте этого, это ошибка, ужасная преужасная ошибка, – всхлипывая, бормотал Бальтазар.

– За грехи достойны мы и худшего, чем справедливая кара Создателя, которую понесем, – не поднимая глаз, произнес Кратис.

Следом за Полулунком на эшафот взошел Куделафий Окстийский, головной стакан которого украшал колпачок, увенчанный четырехконечной звездочкой.

– Дети Создателя нашего, мир вашим домам и ямам, – крикнул он, и толпа на площади отозвалась оглушительным восторженным ревом.

– Сегодня мы собрались здесь, чтобы еще больше сплотить ряды и укрепить веру нашу… – продолжил Его Святейшество, но его перебил пронзительный визг Трехручки: – Смотрите, вон они летят! Это знак! Отпустите нас!

К храму, мчась над головами заполнивших площадь горожан, приближалась троица людей в светлых одеждах.

– Чтобы укрепить верну нашу и исполнить волю Создателя, – не обращая на летучих монахов никакого внимания, Куделафий повысил голос, чтобы перекричать Трехручку.

– Я вас знаю, мы уже встречались! Помните меня? Я – Бальтазар Силагон, благородный и совершенно безгрешный! Спасите меня! Я жертва нелепых обстоятельств! Заберите меня отсюда, я вас щедро отблагодарю! – подпрыгивая, вопил Бальтазар. Его Святейшество повернулся, подмигнул стоящим на эшафоте монахам, и те короткими тычками под ребра заставили Трехручку и Бальтазара замолчать. Тем временем летучая троица проплыла над эшафотом, свернула влево и скрылась за махиной храма Всевиденья Создателя.

– Да очистятся заблудшие грешники от яда ереси и неверия, – при этих словах Куделафия монахи на эшафоте занесли секиры над головами осужденных.

– Как был милостив Создатель, претворив в стакане Своем воду в вино и излив его на радость детям Своим, так и мы… – завершить фразу о винной мистерии Его Святейшеству не удалось. Словно подавившись словами, он схватился за горло, забулькал и повалился на спину. Из шеи Куделафия торчало оперенное древко стрелы. Монахи с секирами успели удивленно переглянуться, прежде чем так же попадали, сраженные стрелами.

Из закипевшей толпы на эшафот проворно влезла дюжина человек, одетых в лохмотья и держащих в руках натянутые луки, и высокий тощий старик в расшитой золотом рясе.

– Граждане Иероманополя, сегодня великий день, – обратился к ропщущей толпе один из оборванцев. – Прогнившему еретическому правлению Куделафия Окстийского пришел конец. Много лет мы все слушали его ложь и верили ей, навлекая на себя гнев Создателя. Теперь же все изменится, и гармония воцарится в нашем городе под мудрым наставничеством истинного слуги Создателя – Его Святейшества Шлафия Кунского.

– Мир вашим домам и ямам, – вперед вышел длинный старец, успевший снять колпачок со звездой с головы павшего Куделафия и водрузить его на свой стакан. – Всем вам хорошо известно, что я, Шлафий Кунский, любил Куделафий Окстийского как родного брата. Потому ересь его причиняла мне многократно усиленные страдания. Мне было невыносимо больно слышать, как Куделафий лгал о том, будто бы Создатель в своем стакане претворяет воду в вино.

– Но ведь так написано в Священной Кни… – просвистевшая стрела, оборвала голос из толпы.

– Всем добрым детям Создателя известно, что вино – пойло свинообразных жителей Виноградной Долины, – продолжил Шлафий Кунский. – Подлейшее из преступлений против веры и здравого смысла предполагать, что Создатель может симпатизировать этому отвратительному напитку, дурманящему мозг и делающему дыхание смрадным и кислым.

– Так во что же, если не в вино, превращал воду Созда… – один из оборванцев метким выстрелом заткнул очередного любопытного жителя.

– Очень хороший вопрос, – воскликнул тощий старик. – Наш великий Создатель милостью и всемогуществом своим обращает воду в чудеснейший яблочный сидр, ароматный и янтарно-прозрачный.

– Точно! В сидр, я всегда так говорил, – заверещал Трехручка. – Только в сидр, а не в какое не в вино.

– И я имел обыкновение именно о сидре заявлять господину Куделафию Окстийскому, за что был мучительнейшим гонениями и даже казни почти что подвергнут, – гундосил Бальтазар.

– Отпустите деву Селию Кардиган, – потребовал Халфмун. – Обвинения в ереси, выдвинутые против нее еретиком Окстийским, ничем не обоснованы.

– Вижу, что вы верные дети Создателя нашего, – ласково глядя на осужденных, сказал Шафий Кунский. – Властью, данной мне Создателем, снимаю с вас все обвинения. Ступайте с миром.

– Когда это Создатель дал тебе вла… – попытался поинтересоваться кто-то из горожан, но лучники нового Святейшества отлично знали свое дело.

– Не нравится мне эта новомодная традиция, в соответствии с которой в какое поселение мы ни попадаем, то всякий раз его покидать приходится спешно, радуясь единственно тому, что живы остались, – сказал Бальтазар, оглянувшись на частокол храмовых шпилей Иероманополя, тающих в утренней дымке.

– Угораздило меня связаться с такими типами, как вы, – хмыкнула Селия. – Мало того, что толку от вас ноль без палочки, так еще и опасность приманиваете, как тухлятина мух. Особенно Халфмун, с которым я по-прежнему не желаю разговаривать.

– Я же говорил, что стоит этот город стороной обойти, – попытался защититься Полулунок.

– Тот, с кем я не разговариваю, плохо пытался, был ни капельки не убедителен, да к тому же бросил меня на произвол судьбы, – отрезала Селия.

– Прости, Селия. Я действительно виноват, – сдался Халфмун. – Но как вам вообще удалось в Иероманополь проникнуть? Ведь нужно было знать ответы на вопросы.

– О, с этим, дружочек мой, проблем не возникло, – сказал Трехручка. – Я просто припомнил стишок, который мне в детстве мама перед обедом читала:

Кто не вымыл руки, получит ли обед?

Нет!

А если он помоет, получит ли тогда?

Да!

Обеду за столом ты скажешь ли «привет»?

Нет!

А скажешь ли «какая чудесная еда»?

Да!

Запомнил ли, дружок, ты это навсегда?

Да!

– Неужто привратник о вымытых руках спрашивал? – удивился Полулунок.

– Я ничегошеньки не понял из того, о чем старикан бубнил, – отмахнулся Трехручка. – Зато ответы мои ему подошли отличненько, он аж в пляс пустился, когда их услышал.

– Ничего не понимаю. Сначала незнание о винной мистерии Создателя – грех. Потом оказывается, что знание о ней – ересь, – понуро бредущий Кратис сокрушенно качал головой. – Видимо, я совсем пропащий грешник, и Создатель никогда не откроет моих глаз навстречу свету Его сияющей истины.

10

Ночью, когда мужчины трудились над обустройством привала, Селия глядела на иссиня-черное небо, усыпанное звездным крошевом.

– Звездочка-звездочка, хочу оказаться в месте, где все мне будут рады. Где никто не станет пытаться меня убить, а кто-нибудь очень красивый и богатый предложит мне стать его женой и подарит великолепное платье, – сказала девушка, увидев белый штрих, оставленный на небе падающей звездой.

– Нееет! – крикнул Халфмун. Он смотрел на ту же саму звезду, что и Селия. На эту звезду, указывавшую путь, Полулунок привык смотреть каждый день, и ее исчезновение с небосвода его очень огорчило. Халфмун был готов поддаться отчаянью, но его остановила мысль, что последние пару месяцев он каждый раз точно угадывал место звезды на небе еще до ее появления.