Стакан

– Узнаешь, непременно узнаешь, – заверил Сухотруб. – Но прежде неплохо бы тебе понять, в какое чудесное место ты, сынок, забрел, и как тут себя вести положено. Слушай внимательно, да иди все прямо, пока не увидишь храм с большим зеленым глазом на фасаде. Не видал еще такого – с глазом?

– Нет, но…

– Тогда ноги переставляй, уши подставляй, да запоминай, что тебе Сухотруб в них лить будет. Первым делом, если прожить хочешь дольше, чем пару часов, сам первым ни с кем не заговаривай – только взгляды кидай, полные подозрения. Почувствуешь, что опасность близка, тогда в соседа пальцем тычь и кричи, что есть мочи: «Держи еретика! Хватай предателя Создателя нашего! Вяжи преступника, в просветление благодатное неверующего! Руби сквернеца, против Куделафия Окстийского злобствующего!». Запомнил?

– Да, но… – Халфмун хотел сообщить, что вышел к высокому зданию, на стене которого красовалась огромная четырехконечная звезда с изображением таращащегося зеленого глаза в центре.

– Хорошо, – не дослушав, Сухотруб продолжил свою речь. – Если схватят тебя монахи-инквизиторы, кричи еще громче: «Создатель наш, вино в своем стакане сотворяющий, верую в тебя и в наместника твоего земного – святейшего Куделафия Окстийского! Люблю тебя и Куделафия со страстью непреодолимой! Рабствую истово перед тобой и перед солнышком Окстийским, небушком нашим, хлебушком и родителем ласковым!». Разумеешь?

– Долго мне еще перед глазастым домом стоять?

– Вот те на! Я и забыл, как быстро можно передвигаться, когда ноги есть, – Сухотруб удивленно присвистнул. – Ступай от того дома по улочке, что влево и чуть выше забирает. Иди, пока в каменную стенку не упрешься, да слушать меня не забывай. Коли крики не помогут, а помогают они редко, – тут уж напрячься придется. Улучи момент, когда монахи на что-нибудь отвлекутся, вырвись из их хватки, да беги прочь. Только смотри, не слишком быстро мчись. Поймать-то снова тебя все равно поймают, это не вопрос. Однако если они сильно утомятся во время погони, то сперва ноги тебе открутят, а потом жилы из тела по одной вытягивать станут. Но ежели все правильно сделаешь, могут сжалиться и прямо на месте упокоить. Усек?

– Стенку вижу – чуть выше моего пояса.

– Вот-вот! Она, родимая. Верным путем движемся, – обрадовался мастер Сухотруб. – Швыряй меня за стенку, да сам следом перелезай.

– Что дальше? – Халфмун легко перемахнул через стенку, не снимая с плеча мешка с Сухотрубом.

– Иди от стены вверх к макушке холма. Там дерево должно стоять. Видишь?

– Голое и обугленное?

– Оно самое. Давай прямо к нему. И вот еще что – если вырваться из рук монахов не сумеешь и упокоения на месте не получишь, то придется от скверны очищаться. Устроят тебе такую процедуру, что надолго запомнишь…

– На этом холме нет ничего, кроме дерева, – сказал Полулнок.

– Что ты говоришь? Не может быть! Там обрыв должен быть и пропасть под ним, – разволновался Сухотруб.

– Это добро имеется.

– Уф, слава Создателю. Теперь будь добр, кинь-ка меня прямо в пропасть.

– Как это? – опешил Халфмун.

– Ростом большой, да умом малый, – проворчал Сухотруб. – Берешь, да швыряешь – чего тут растолковывать?

– Мастер Сухотруб, вы за то время, что я вас сюда тащил, из ума выжить успели? Не собираюсь я вас швырять. Лучше расскажите, куда Селия пошла. Это та девушка, о которой я уже спрашивал.

– Захлопни пасть, щенок! – завизжал Сухотруб. – Не знаю я никакой девушки, уродец, ничтожество, лопух, придурок, мозоль пяточная, окурок человеческий, отрыжка Создателя!

– Так вы мне… соврали?

– О, да, обманул тебя старик Сухотруб! Облапошил, гнилостный ты нарыв на крупе сухопарой кобылы с неправильным прикусом и отвратительной манерой скалить щербатые зубы!

– Зачем?! Я столько времени зря потратил! Селия теперь… а вы… а я тут! – Полулунок задрожал от гнева.

– А вот такой я вероломный. Обожаю унижать, насмехаться и ерничать.

Халфмун молча положил Сухотруба под растущее на холме дерево и зашагал прочь.

– Эй! Стой! Разве я недостаточно оскорбил тебя, чтобы заслужить смерть? – завопил Сухотруб. – Ведь я и врал, и обзывался… И еще могу, недоносок ты с жидкими коленками и волосенками, похожими на рыбьи кишки!

– Счастливо оставаться, – процедил юноша.

– Да будь же ты человеком! – взвыл кулек под деревом. – Сжалься, умоляю! Самому мне даже отсюда до обрыва не доползти.

– Так вы серьезно хотите умереть? – Полулунок остановился.

– Да-да, только об этом и мечтаю! Ты уж прости, что наврал тебе насчет девушки, да еще и обзывался по-всякому, но иначе в моем случае никак. Просто подбрось меня чуточку. Ну, что тебе стоит, а? Доброе дело ведь сделаешь, а я Создателю с того света всякий раз при случае о тебе рассказывать стану…

– Хватит. Вы явно не в себе. Не может человек желать собственной смерти. Тем более не может он о ней умолять, – заявил Халфмун.

– Я – человек?! Посмотри на меня! Чем я, по-твоему, отличаюсь от червя?

– Черви не умеют разговаривать, не носят одежду и… Вообще, я не так уж много знаю о червях.

– Ладно, ладно, пусть не червь, пусть блоха, пиявка, клещ… – бормотал Сухотруб, но вдруг осекся. – Нет! Плесень – вот, кто я! Беспомощная и бесполезная плесень. Понимаешь? Я не могу сотворить ни зла, ни добра, я ничего не могу. Так чем же я от нее отличаюсь?

– Уверен, что даже плесень не хочет умирать, – пожал плечами Полулунок. Несколько секунд Сухотруб молчал, после чего из-под его капюшона стало доноситься нарастающее бульканье. Вскоре громкость звуков, издаваемых Сухотрубом, стала такой высокой, что юноше пришлось зажать уши. С ужасом Халфмун, догадался, что слышит не что иное, как хохот – бездушный ледяной смех, в котором действительно не было ничего человеческого.

– Видишь? – отсмеявшись, произнес Сухотруб. – Даже плесень лучше меня, раз находит в себе силы жить… Предлагаю тебе сделку – ты выслушаешь мою историю и, надеюсь, поймешь, почему меня нужно сбросить с этого благословленного Создателем обрыва.

– У меня нет времени.

– Погоди, это не все условия сделки. После своей истории я расскажу, где ты сумеешь найти девушку.

– Очередной обман?

– Клянусь Создателем, что говорю правду. Пусть я никогда не видел ее, но совершенно точно знаю, где она окажется завтра на рассвете. И ее спутники, которых ты упоминал, будут там же и в то же время, – Сухотруб замолчал, давая Полулунку понять, что выбор за ним.

– Сейчас же скажи, коли знаешь! Селия в опасности? – Халфмун вцепился в тряпье Сухотруба и силой тряхнул его.

– В опасности или нет – до утра с ней ничего не случится, – ответил Сухотруб. – Так ты готов слушать, ужасаться и скорбеть по поводу моей искалеченной и загубленной жизни в этом улыбающемся Создателю городе?

– Рассказывай, – после недолгих колебаний согласился Полулнок.

– На сей милостиво согретый любовью Создателя свет я появился двадцать полных лет и еще два с половиной года назад, – начал свой рассказ мастер Сухотруб.

– Выходит, вам всего двадцать два года? – изумился Халфмун.

– Что входит, то и выходит. Слушай, да помалкивай, – огрызнулся Сухотруб. – Родиться мне посчастливилось в благословенной семье черногрязцев. Тебе, должно быть не ведомо, кто такие черногрязцы? О, это прекрасные люди, ничуть не менее любимые Создателем, чем такие чада его, как, к примеру, навозные жуки или трупные черви. Живут черногрязцы исключительно в ямах, которые они сами же выкапывают в плодороднейшей черной грязи Иеороманополя. Копать приходится голыми руками, так как никаким имуществом черногрязцам владеть не полагается, за исключением обмоток, скрывающих срамные места. Доля моего племени весьма завидна – всякий черногрязец, покуда жив, буквально купается в лучах всеобщего внимания. Еже ли любому из монахов или даже самому святейшеству Куделафию Окстийскому что-нибудь потребуется, он не побрезгует ласково попросить черногрязца об услуге. Дня не проходит, чтобы мы без труда праведного сидели – и на полях сеем, пашем, да жнем, и за скотиной ухаживаем, и рясы монашеские золотом вышиваем, и храмы во славу Создателя возводим, и дома для служителей Его строим. Понимаешь, как тут все гармонично устроено?

– Я понял, что черногрязцы усердно работают, но не могут заполучить ничего, кроме ямы и тряпок, – пожал плечами Полулунок. – По мне, так не слишком гармонично выходит.

– Какая крамольная мыслишка, – хмыкнул Сухотруб. – Похоже, ты плохо знаком со Священной Книгой. Там все дивно про гармонию расписано. Черногрязцу любая роскошь только во вред, потому как от трудов отвлекать его станет. Будь у черногрязца свой дом, поле и скотный двор – что тогда? Станет он в доме порядок, уют да чистоту наводить, о гардеробе беспокоиться, землю свою возделывать. Что уж там, даже коровенку или лошаденку свою захудалую любить будет больше, чем Создателя – а это первейший грех. Дальше – больше. Не захочет погрязший в роскоши и уюте черногрязец монахам помогать. Скажет им дерзко, чтоб сами пахали, дома себе строили и одежды вышивали. И не спросит, даже в мыслях не поинтересуется, откуда у монахов так много времени и сил возьмется, чтобы и хозяйство свое вести, и Создателю столь же ревностно служить. Так-то и произошло бы впадение в усугубляющий грех. Коли через строптивость черногряцев монахи от Создателя отдалятся, то и Создатель от всего Иероманополя отвернется, рассерженный и чрезвычайно недовольный. Обиженный Создатель – это очень плохо. Как сказано в Священной Книге, он шуток не любит, и в кратчайшие сроки может покарать всех и каждого, причем наиболее мучительным, унизительным и во всех отношениях неприятным методом, о сущности которого, в прочем, умалчивается. Но, пока черногрязцы знают свое место, они служат монахам. Монахи в свою очередь ублажают Создателя, а Создатель улыбается Иероманополю, даря жизнь и процветание всем его обитателям. Все взаимосвязано, все при делах, все уравновешено и сбалансировано – такая вот чудная гармония. Стоит попытаться хоть что-то изменить в этом отлично работающем механизме, и рухнет весь Иероманополь. Теперь-то ты проникся мудростью устройства здешней жизни?

– Я не знаю, кто такой этот ваш Создатель, но, кем бы он ни был, монахи могут прислуживать ему, живя при этом в ямах и не отвлекаясь ни на что другое. А черногрязцы, раз уж они и так ведут городское хозяйство, могли бы им вполне обоснованно владеть и распоряжаться. Разве не так?