Небосвод Надиры

Рауль с друзьями хмуро вернулся в отведенную им часть лагеря; даже вино и женщины в тот вечер уже не так привлекали.

Ближе к закату, когда они остались одни, Рауль оперся на жердь, к которой он привязал своего коня, и произнес:

– Сегодняшнее избиение ни в какие ворота не лезет!

– А я говорю, что нам надо было вмешаться, – подключился Танкред.

– Мы подчиняемся Гвемару Салернскому, а не Ардуину, – ответил Рауль.

– Ардуин тоже подчиняется Гвемару. Нас один и тот же хозяин нанимал.

– Вот пусть его хозяин и вернет ему поруганную честь! Ведь Гвемар тоже вроде бы лангобард? – отозвался Жоффруа, согласившись с Раулем.

– Вопрос не в происхождении и не в родстве, а в том, что ни один дворянин, более того, если он из знатной семьи, не заслуживает такого обхождения. Мы что, не вмешались бы, если бы на месте Ардуина был Вильгельм де Готвиль?

– Вильгельм ему зубами сердце вырвал бы! – воскликнул Рауль.

– Но Вильгельм не торопится нарываться на ссору с этим македонцем, с этим проклятым бешеным псом! – послышался голос… но говорившего было не видно.

Трое солдат почтительно склонились, дав понять, что подошел человек важный.

– Вильгельм, мы говорили только потому, что болтовня входит в жалованье, – с некоторой иронией стал оправдываться Танкред, именно он не сомневался, что их контингент вмешался бы.

– Танкред Длинный Волос, как-нибудь при случае расскажете мне, отчего вас так прозвали, – ответил Вильгельм, он же Гильом де Готвиль.

– Длинным Волосом звали моего деда… а я всего лишь унаследовал прозвище.

Вильгельм взглянул на самого рослого воина, и взгляд его сразу же упал на стоявшего рядом Конрада.

– Рауль Железный Кулак, вам делает честь, что вы взяли на себя заботу о мальчике.

– Вильгельм, с моим братом Рабелем меня связывает нечто большее, чем кровные узы.

– Это говорит о том, что за вашим топором кроется доброе сердце…

Он помолчал и продолжил:

– Как бы то ни было, знайте, что я только что был в палатках варяжской гвардии… и наказание Гаральду тоже не понравилось.

– По-моему, оно никому не понравилось. Нельзя так унижать полководца! – отозвался Танкред.

– Я уверен, что будь я на месте Ардуина, вы не стали бы стоять в сторонке и смотреть.

– Так и есть, Вильгельм! – сказал Жоффруа.

– Но это стало бы самоубийством! Ардуин тоже это знал.

– По мнению Ардуина это будет самоубийством, даже если вмешаются завтра… или послезавтра… или через месяц, – согласился кто-то еще, он только что подошел.

А подошел младший брат Гильома Дрого, которого все звали Дро. Он стоял спиной к закатному солнцу, и в полутьме опускающейся ночи его тотчас узнали по нашитому на тунике гербу благородного нормандского семейства из нижнего течения Сены; с ним подошло еще человек пятьдесят, и разговор начал принимать вид надвигающегося мятежа.

– Ну да, ардуиновы контаратои не годятся даже поля удобрять, когда сдохнут, – ответил Гильом.

– Но так и знай, Гвемар смотреть не станет, когда новость дойдет до него в Салерно. Я уверен, что решение, которое он примет по поводу Ардуина, будет в силе и для нас. И тогда Маниак будет иметь дело не только с контаратоями Ардуина да с горсткой его верных людей, а подключится весь нормандский контингент… и один Бог знает, насколько мы страшны! – объяснил Дрого.

– А варяжская гвардия? Личная охрана императора Михаила на чью сторону встанет? – спросил Жоффруа.

– Гаральд Гардрад со своими людьми ненамного от нас отличается, они по тем же соображениям воевать пошли. Это я говорю не только потому, что мы из одних краев родом, из северных земель, говорю потому, что я слышал их разговоры. Бог меня накажет, если я ошибаюсь! Если Гаральд увидит, что ему недоплачивают, Маниаку придется иметь дело и с ними тоже, – ответил Гильом.

– Так что нам делать? – растерянно спросил Жоффруа.

– Пока ничего. Маниаку, наверное, уже донесли о нашем негаданном вече – у него во всей армии соглядатаи есть, – и он наверняка уже готовится к самому худшему, то есть к отказу воевать всех вспомогательных контингентов. Не будем торопиться, посмотрим, чем все обернется. Подождем, чем ответит Ардуин. А все-таки рисковать нам нельзя, нельзя, чтобы эта греческая лиса застала нас врасплох… так что, братва, доспехи не снимайте, мечи держите все время при себе и не ходите в одиночку. Не напивайтесь сегодня ночью, а к бурдюку пусть прикладывается тот, кого больше шатает трезвым, чем пьяным. Не ходите по бабам, да не снимайте штаны. Спите по очереди, и ждите моих указаний, – распорядился Гильом, но по тону голоса казалось, будто он дает дружеский совет.

Он помолчал и добавил:

– Долгой будет сегодня ночь, но пока к нам проявляют уважение с той стороны, условий найма мы не нарушим. В прошлом некоторые из нас уже воевали с ромеями… они знают, что я имею в виду, когда говорю, что ничего не надо считать само собой разумеющимся ни на войне, ни в мирное время. Так что, по палаткам, братва, но спите только одним глазом.

После его слов негаданное вече – как назвал его Гильом – начало расходиться. Ночь будет длинной, одной из ночей, которые несут совет, одной из бессонных ночей, когда воины начеку и готовы к чему угодно. Когда ни один солдат не расстается с боевым оружием, положил его около подушки, а в доспехах, как водится, спрятан кинжал.

Во всей этой смуте казалось, что Конрад тревожится больше всех, не потому, что у него оружия еще не было, и не потому, что не вышел летами, и в этом возрасте все видится огромным и страшным до жути, а скорее потому, что вдруг ему придется покидать лагерь впопыхах, и он не сможет сходить в последний раз на могилу отца и попрощаться.

Глава 13

Зима 1060 года (452 года хиджры), в стенах Каср-Йанны

С момента, когда Мухаммад ибн ат-Тумна напал на рабад и похитил Надиру прошел всего один день и одна ночь. Посыльные Али ибн аль-Хавваса спустились с горы посмотреть, отчего занялись пожары, которые они разглядели в ночной темноте, но никакого толку от их прихода не вышло; как вернулся ни с чем и десяток солдат каида, которых он затем отправил на поиски Надиры и похитивший ее людей.

Крестьяне похоронили двенадцать несчастных собратьев, которых зарубили головорезы каида Катании, в основном, мужчин, стоявших в тот день на дозоре, и в приступе всеобщей горячки во всем рабаде стали второпях собирать пожитки. К стенам Каср-Йанны потянулась длинная вереница мужчин, женщин и детей, они волокли за собой скот и телеги, у кого-то в телегу был впряжен мул, а кто-то впрягся сам, шли туда, где уповали на защиту, которой в рабаде не получили. Въехав в город, люди начинали искать местечко, где бы пристроиться: у кого-то в городе была родня, и они пошли к ним просить приютить; те, у кого родни не было, останавливались около жилищ и мастерили временный кров. В гуще беженцев пришел и Алфей, он тоже решил бросить мотыгу да укрыться в Каср-Йанне.

Коррадо еще не совсем оправиться, он был слаб, и его все еще мучили приступы лихорадки. Аполлония уговорила его отложить пока мысли отомстить, сейчас перво-наперво надо было сделать все необходимое, чтобы как-то обустроиться на новом месте. Алфей с сыновьями, как искусные бедуины, ставили палатки около полей, которые возделывались в Каср-Йанне, как раз напротив одного из знаменитых садов славного города. Сюда-то и нагрянул к Коррадо незваный гость.

Явился Умар, вид у него был спесивый и наглый, подошел к палатке христиан рабада, ввалился, не удосужившись спросить разрешения, да так, что угол палатки повалился.

– Коррадо, а ну выходи! – заорал он.

Коррадо разжигал огонь, семья стояла кругом и ждала, что вот наконец-то можно будет погреть заледеневшие руки.

Коррадо поднял голову, невозмутимо глянул на Умара и ответил:

– Погоди малость, огонь разожгу.

– Выходи… живо! – опять гаркнул Умар, приложив руку к голове, к тому месту, куда его ударили два дня назад.

– Обожди меня у сада.

Умар гневно вышел.

– И чего ему еще от нас надо? – забеспокоившись, спросила Катерина.