Небосвод Надиры

– А я и не хочу, чтоб тебе было спокойно, хочу, чтобы ты вела себя спокойно в моем присутствии. В следующий раз, когда позову тебя, улыбайся. Это приказ! Ступай теперь. Будешь сидеть с женщинами, но Джамал будет следить за тобой.

Надиру снова отвели к женщинам, которые до этого прибирали ее, и женщины, тоже узницы в четырех стенах, возненавидели ее, думая, что это из-за нее вспыхнула война и на них свалилось лихо.

Глава 10

Осень 1060 года (452 года хиджры), рабад Каср-Йанны

Когда Али ибн аль-Хаввас уезжал из рабада, возвращаясь в Каср-Йанну, Надира не захотела принять от него для себя никаких даров, хотя каид предлагал ей аж Луну. В конце концов, после тысячи настойчивых просьб Надира попросила, чтобы ей переписали и подарили стихи поэта Мусаба, раз она имеет к ним большее отношение, чем кто-либо другой. Визирь Басыр распорядился наскоро переписать слова на лист дорогой бумаги, привезенной из мастерских Баларма.

Надира умела читать не очень хорошо и вынуждена была бегать к деревенскому имаму[46 - Имам – духовный наставник в исламе. Обычно это человек, который направляет предписанные обрядом действия верующих во время салята.], который через три дня чтения и перечитывания стихов, потерял терпение и прогнал девушку. А она тем временем выучила стихи наизусть, а потому вскоре и слуги запомнили многие из строф, которые хозяйка цитировала, когда они стояли рядом. «А ведом ли тебе, властитель мира, Надиры небосвод и бирюза очей ее?» – чаще всего запоминали эту строфу.

Как и предполагалось, весть о скорой свадьбе Надиры и каида стремительно вылетела из стен дома Умара. Жители рабада восприняли новость с таким большим воодушевлением, что Надире становилось страшно неловко, когда перед ней кланялись и всячески выражали почтение даже девушки, вместе с которыми она выросла. И наконец, весть о «Надиры небосводе» и о ее свадьбе с каидом влетела в дом, где жили христиане рабада.

Как-то раз Алфей, глава семьи, изработавшийся человек, который на вид казался лет на двадцать старше, чем на самом деле, позвал за стол всех своих детей. Шел обеденный час, в тот день Аполлония с матерью Катериной тоже пошли на огородное поле вместе с мужчинами помочь им да перекусить вместе, не ожидая вечера. Алфей с Микеле только что закончили поливать участок со спаржевой капустой, опустили заслонку в сакие[47 - Сакия – небольшой канал для орошения возделываемых земель. Отсюда сицилийское слово «сайя».], проложенной по участку, отложили в сторону мотыги и отправились обедать. Микеле свистнул Коррадо, который с самого утра стоял у шадуфа[48 - Шадуф – искусное приспособление, которым пользовались еще в древности для поднятия воды с нижнего уровня на верхний; оно состояло из жерди, на одном конце которой висело ведро, а на другой крепился противовес.], поднимал воду из габии[49 - Габия – цистерна, емкость для орошения. Отсюда сицилийское слово «джеббья».] и сливал в маленькие каналы для орошения полей.

Катерина кипятила козье молоко в большом казане, а Аполлония подкладывала в огонь дров, Алфей окликнул всех и велел сесть за стол в сарайчике около поля. Сарацины с самого начала поощряли небольшие земельные наделы и интенсивное земледелие, и испольных хозяйств, разбросанных по острову, было много, и зачастую отстояли они одно от другого не столь далеко, а рядом с полями крестьяне сооружали нехитрые сараишки.

Теперь дети сидели перед отцом, Коррадо, Микеле и Аполлония, а жена все еще занималась готовкой обеда. Алфей узнал новость про Надиру днем раньше. Он слышал, как сыновья судачили о ней, а Аполлония восхищалась девушкой с синими глазами, так что Алфей, как отец семейства, не мог не задуматься о будущем своих трех детей.

– Сестру Умара пообещали в жены каиду, – начал он разговор, сообщив новость, которую все уже знали.

– Отец, да об этом вся деревня говорит! – отозвался Коррадо.

– «Надиры небосвод и бирюза очей ее», – добавила Аполлония, потирая руки, чтобы стряхнуть налипшую сажу, она и не знала, что лицо у нее еще чернее.

– Вот бы и тебе каида подыскать, доченька.

– Да что вы говорите, отец? – растерянно спросила Аполлония, она смутилась и стушевалась.

– Ну понятно, христианского каида, – продолжал Алфей.

– Христианских каидов нету, – откликнулась Катерина, от которой дочь унаследовала фигуру и характер, но теперь на Катерине сказывались и годы, и бедное житье.

– Ну ясно, что не каида, а все равно хочу найти хорошего мужа для Аполлонии.

– Отец, да мне и с вами хорошо! – ответила девушка и мельком глянула на Коррадо.

Ее уже много лет терзало опасение, что придется однажды расстаться с семьей, а значит и с Коррадо, но теперь это опасение стало конкретным, отец изъявил волю, и она почувствовала, что никак не может воспротивиться. С другой стороны, единственным ее оружием было объявить о своем чувстве к Коррадо… но это пугало ее еще больше.

– Не говори глупостей! Никому не хорошо «с вами» в твоем возрасте. Коррадо с Микеле подыщут тебе жениха… из подходящих, само собой… не каида… а все-таки самого гожего из претендентов.

– Но отец, на что вы собираетесь свадьбу играть? Не видите, какая на нас одежка? – заспорил Микеле, он встал и давай вертеться и показывать дыры и заплаты на своей тунике.

– Аполлония – девушка красивая, ничем не хуже сестры Умара. Не будь мы одеты в тряпье – а мы только тряпки и можем себе позволить – она тоже нашла бы себе каида, – отозвался Алфей, повысив тон голоса.

– Вы говорите как любящий отец, но все, чего я хочу для себя, и правда уже есть в этих четырех стенах, – сказала Аполлония, погладив отца по руке, чтобы он не горячился.

Она силилась не смотреть на Коррадо из страха, что все поймут, что она имела в виду своим ответом.

– Ну ладно, отец, скажите, нет ли у вас кого на примете, и мы с Микеле обустроим дело.

Когда Аполлония услышала эти слова от Коррадо, у нее упало сердце. Она годами надеялась, что ее брат почувствует к ней страсть более высокую, чем семейная привязанность, которая установилась за двадцать лет жизни под одной крышей. Она придумала сказку, а теперь весь ее замок рушится. С этого момента взгляд ее стал блуждать в пустоте, она вперилась глазами в невидимую точку за дверью.

– Среди христиан Каср-Йанны я не вижу никого, кто мог бы жениться на Аполлонии, чтобы мы хоть немножко разжились.

– Алессандро! Я сам видел, как он за ней приударял, – предложил Микеле.

– Он бабник, – возразил Коррадо.

– Да какая разница? – отозвался Микеле.

– Разница, потому как пороки дорого обходятся.

– Верно говоришь, Коррадо. А к тому же, он уже три раза пытался объегорить меня на рынке. Нет, в Каср-Йанне нету никого. Хочу, чтобы вы, как пройдет Христуйенна[50 - Христуйенна – так на греческом языке называется Рождество Христово. В восточной ветви христианства оно соответствует Рождественским праздникам; в наши дни наступает в январе, а не в декабре, как у западных христиан.] и в полях работать не будут, пошли в иклим Демоны, там народ доселе по-гречески изъясняется, и христиан больше половины. Пойдите туда и сыщите вашей сестре жениха… а после и про самих себя покумекайте.

Коррадо с Микеле переглянулись, и вдруг грохнули хохотом от мысли, что придется искать себе невест.

– Коррадо, ты бывал в тех местах; что расскажешь про тамошних красоток? – воодушевленно спросил Микеле.

– Мне девять лет было.

– Ну ты же помнишь тамошних баб…

– Помню горожанок Раметты[51 - Раметта – средневековое название города Рометта в провинции Мессины.]… светлолицые да кареглазые!

– Хватит вам! – вмешался Алфей и добавил: – Сколько раз наказывал не поминать про те годы? Коррадо считай, что родился в нашем доме!

Парни украдкой понимающе переглянулись: Микеле втихомолку указал себе на грудь, Коррадо прожестикулировал, будто у него полные руки, давая понять, что груди у девушек из иклима Демоны налитые. Аполлония заметила: ну это уж слишком! Она расплакалась и, ничего не говоря выскочила, из сарая. Пробежала через поле, уселась в рощице под деревцами сумаха и притихла. В тот день она так и не поела, и когда Коррадо пошел искать ее и прошел мимо, она пригнулась низко-низко, чтобы он ее не заметил.

Глава 11

Зима 1060 года (452 года хиджры), рабад Каср-Йанны

Перед тем как снова потерять сознание, Коррадо успел заметить икону Богородицы, ту, что стояла в нише на фасаде дома, ставить икону надо было обязательно, чтобы отличить христиан. Микеле притащил его домой на горбу, а Аполлония шла впереди и пробивала дорогу среди бегавших взад-вперед перепуганных сельчан, которые старались потушить горевшие дома и постройки. Пламя пожирало дом Умара, а из амбара десяток мужчин выносил зерно, стараясь спасти как можно больше семян; Алфей тоже спасал посев.

Катерина стояла в двери и плакала, когда ее родные сын и дочь принесли домой третьего сына, который принял муки и чуть не умер, встав за доброе имя принявшей его семьи.

Микеле уложил Коррадо на кровать и бросился назад на подмогу отцу и односельчанам тушить полыхающий амбар.

Аполлония принесла светильник, но замерла в двери, когда увидела, что мать сняла с Коррадо пропитавшиеся потом и ночной росой тунику и штаны и набрасывала на него сухие покрывала. Аполлония не помнила, чтобы когда-нибудь видела Коррадо обнаженным, она покраснела и не стала подходить. Позднее глубокой ночью она снова сидела одна у его кровати, как сидела у столба в прошедшие дни. Прикладывала ему ко лбу влажную тряпицу, может от прохлады жар спадет.

Когда Коррадо открыл глаза, в маленькое окошко лился первый матовый свет, предвещавший зарю, а по рабаду разносились звуки азана, это означало, что духовные дела все-таки перевешивают мирские напасти. Жар спал, и мышцы во всем теле начинали слушаться Коррадо. Кровоподтеки на руках напоминали о причине его немощи и о ненависти к человеку, который так унизил его… именно его, отпрыска гордых нормандцев дворянских кровей.

За двадцать лет семейной обыденности, боевой дух в Коррадо утих. Жизнь в любви, в тепле семьи, с любящими родителями, с верным братом и возлюбленной сестрой возместила ему нехватку своих сородичей, коих он потерял среди людей, которых в детстве его научили презирать. За эти годы чувство унижения оттого, что приходится подчиняться сборщику налогов каида, сначала Фуаду, а потом Умару, возместилось любовью Катерины, заменившей мать, которой он никогда не знал.

Коррадо увидел, что Аполлония спит, положив голову ему на грудь. Он хорошо знал, что сделала для него сестра там у столба, хотя в сознание приходил лишь изредка. Он провел рукой ей по волосам и нежно погладил по щеке и по уху.

Аполлония открыла глаза, но Коррадо не мог видеть, что она проснулась. Осторожная нежность – это все, на что она могла рассчитывать от близости с ним: притвориться спящей и наслаждаться лаской его руки. Она улыбнулась и представила, что вот бы этой рукой двигало другое чувство, но могла надеяться лишь на эти крохи нежности.