Небосвод Надиры

– Тогда пусть будет на три дня… потом попросишь у своего будущего зятя каида найти вам другой дом.

– Может конюшня подойдет? – спросила Джаля, имея в виду, подойдет ли такое пристанище христианам.

– Если ваш закон ничего не говорит по поводу житья под одной крышей с мулами, тогда подойдет и конюшня.

У Джали от таких слов дух перехватило, она отметила, что наглости Коррадо нет границ.

– Хочешь унизить нас? А за что? Мало того, что ты мне сделал?

У Джали на глаза навернулись слезы.

При виде слез и при ее словах лицо Коррадо вдруг запылало от стыда. Он отвернулся, уставился на стоявшие неподалеку деревья, лишь бы не смотреть в глаза Джале.

– Я тебе ничего не сделал, – выдавил он, все также глядя вдаль, на детей, которые играли, силясь изловить убегавшую от них курицу.

– Я знаю, что ты был там… и ты тоже знаешь, что я тебя видела. Ты смотрел на меня, а я смотрела на тебя; тут ты не ври! Когда через год после этого я снова увидела тебя в рабаде, всей душой пожелала тебе смерти. Если бы я рассказала всем, что случилось, я уверена, что мое желание исполнилось бы; но что стало бы потом с Надирой, с ее спокойной жизнью? А тебе было столько же лет, сколько Умару, и мне было совестно перед Аллахом желать смерти десятилетнему мальчонке, еще постыднее, чем встречаться с тобой на улице. Я ненавидела тебя всей душой, Коррадо! И не могу перестать ненавидеть даже сегодня… ты – воплощение моего позора!

– Это глаза Надиры – воплощение позора, я уверен, что подозрение, откуда у нее такой странный цвет глаз, возникло у всех в рабаде.

– Но твои сородичи есть исток этого позора… а до подозрений мне никогда дела не было.

Коррадо набрался храбрости и взглянул ей в глаза, он увидел, что она дрожит и плачет.

– Джаля, госпожа моя, послушай! Твой позор… как будто это я носил его на себе все долгие годы. Наверное то, что я потерял своих сородичей, что заблудился здесь в горах, и есть расплата, которой меня покарали за то, что случилось с тобой.

– Расскажи, что говорил чужак, сынок, и не будем больше об этом вспоминать… Но не требуй от меня невыполнимых условий, иначе мне остается только броситься тебе в ноги, и думаю, что Умару это не понравится. Сделаю, что могу, чтобы помочь твоей семье, но не ставь это условием за слова, которые таишь.

– У меня перед глазами сейчас стоит то лучшее, что есть в Надире, чистой душой и ни в чем не виноватой. Ладно, расскажу тебе все, но ты должна верить мне, потому что то, что я сейчас скажу, может показаться нелепицей.

– Ты наверняка знаешь, кто украл мою дочь! – воскликнула она, невольно ухватив Коррадо за руку.

– Каид солгал вам: выкуп за Надиру никто просить не будет.

– Зачем тогда ее украли? Ведь знают, что она суженная Али ибн аль-Хавваса, вот и задумали подзаработать.

– Каид отлично знает кто и зачем ее украл… и знает, как ее освободить.

– Так зачем ему лгать нам?

– Потому что он никогда не выполнит требования похитителя; не может выполнить, потому что это значит предать свой собственный род.

Джаля всхлипнула и встряхнула Коррадо за руку:

– Ну же; что он тебе сказал?

– Тот, кто украл ее, кого вы упрямо зовете Салимом, есть не кто иной, как Мухаммад ибн ат-Тумна, каид Катании и Сиракуз, а отдаст он Надиру только, если Ибн аль-Хаввас вернет ему жену. Меня оставили в живых, чтобы я передал это каиду, но он и без меня все прекрасно знает, а знает потому, что тем вечером Ибн ат-Тумна спустился в рабад из Каср-Йанны, где шурин отказался уважить его требование отдать жену.

Джаля об этом противостоянии отлично знала, Маймуна сама рассказывала ей. При воспоминании, как решительно Маймуна отказывается вернуться к мужу, даже если никогда больше не увидит детей, у Джали вырвался крик отчаяния.

Разговор закончился, Коррадо рассказал все, что знал, он повернулся и зашагал к своей палатке. А на город опускался тот своеобразный туман, который часто обволакивает гору Каср-Йанна, скрывая слезы настоящего и гнетущие воспоминания прошлого.

Глава 14

Конец лета 1040 (431 год хиджры), земли центральной Сицилии

Невозможно удержать воедино стадо, если пастух нещадно колотит своих овец… будешь молотить по горшку, он развалится. И так, когда Гильом де Готвиль созывал своих людей, возглавлявших подразделения, чтобы решить, что делать, Георгий Маниак, перейдя все разумные границы, изливал приступы ярости на своих подчиненных. Военный талант Маниака был неоспорим, но характер оставлял желать лучшего. Истинно же то, что норова не утаишь, даже если добрая молва и слава скрывают действительность, завесив ее пеленой героизма и легенд. Маниака восхваляли сицилийские христиане, так как он виделся им освободителем, и солдатня, потому что боялась его, но на самом деле, как человеку, была ему грош цена. Так, сначала он настроил против себя лангобарда Ардуина, а потом и вовсе не по одежке протянул ножки, напав на Стефана Калафата и обвинив его аж в измене. Но против нерадивого адмирала, шурина императора, которому благоволила сама императрица Зоя – а империей по сути правила она – Маниак мало что мог сделать.

Ардуин принял мудрое решение, он мирно освободился от своих обязательств перед Маниаком, хотя и замыслил отплатить ему при случае; нормандцы и варяги, как и предполагалось, последовали за ним.

Стефан же, опираясь на влиятельные связи, уведомил двор и обвинил Маниака в намерении прибрать к рукам всю Сицилию. Стратига взяли под арест и увезли в Константинополь, но до этого Маниак выкрал мощи святой Агаты и отправил их в качестве добычи в великий град, которому служил, в надежде доказать, что обвинения Стефана ложны, и что никакие завоеванные богатства не могут заменить верности императору. Эту шутку жители Катании Константинополю никогда не простят.

Командование военными действиями на суше перешло в руки именно Стефана, это объясняет, почему поход против сицилийских мавров неуклонно покатился к провалу. Первым делом Стефан надумал разгромить в битве контингенты изменников, вспомогательные войска, так как самонадеянно решил, что победит в стычке, на которую не осмеливался даже Маниак… и в сражении его настигла смерть.

Разгромленная и сбитая с толку регулярная армия из ромейских провинций Южной Италии все еще находилась на Сицилии, и лангобарды с нормандцами решили нанести империи удар в Калабрии и в Апулии, застав нового противника врасплох.

Как раз в те дни, прежде чем окончательно уплыть за пролив, солдаты Гильома решили нахапать как можно больше добра каждый себе и поскакали грабить сицилийские деревни направо и налево. Разделились на банды человек по двадцать-тридцать, и отряды ринулись туда, где считали, что поживиться сокровищами будет относительно легко, не делая различий между приверженцами ислама и христианами, когда шкурка выделки стоила.

Танкред предложил напасть на незащищенные селения сарацин, стоявшие чуть к востоку от Каср-Йанны. Войско Абдуллы было разгромлено, и Рауль, Танкред, Жоффруа, маленький Конрад, а с ними еще человек тридцать, отправились в самую середку Сицилии, рассчитывали налететь внезапно, без труда нанести молниеносный удар и ускакать к востоку, они даже доспехов не надели.

Конрад никак не отставал от Рауля с просьбами научить его сражаться, и тот тренировал мальчика строго, как может упражнять только искусный нормандский воин. Но больше всего Рауль науськал сердце Конрада, воспламенив его лютой ненавистью к врагу. Теперь Конрад как никогда жаждал отомстить за отца и готов был убить любого, кто окажется перед ним. Все предыдущие недели каждый раз, когда им встречался сарацин, мальчик просил своего учителя отдать мавра ему, но Рауль все время повторял, что гнев надо проявлять только в битве, и что глупо не уметь поддерживать дисциплину во время перемирия.

Сейчас отряд залег на гребне землистого холма, бандиты выглядывали, рассматривая деревню. Наступил полдень, и солнце начинало бить в глаза. Деревня стояла у самого подножия горы Каср-Йанна. Сбоку от небольшой возвышенности, на которой стояла деревня, в долину стекала речушка, несколько норий поднимало воду, которая лилась в каналы на верхних полях. Деревню со всех сторон окружали десятки наделов, на которых крестьяне выращивали овощи. Еще дальше начинались поля, засаженные пшеницей, тысячи гектаров зерна уходили за горизонт. Теперь у банды нормандцев за спиной остались наделы, а перед ними простирались поля.

– Солнце так и бьет в глаза, они нас в один миг заметят, как только спустимся с холма, – отметил Танкред.

– Вон глянь! – сказал Рауль и указал на Каср-Йанну на вершине горы. – Долго ждать не придется, солнце скоро опустится за хребет. Нападем, когда их дозорным трудно будет нас увидеть, – договорил он.

– Сомневаюсь, что этот сброд деревенщин выставил дозорных, – сказал Жоффруа.

– Да им и охранять-то нечего… – добавил кто-то из бандитов.

– Нет, брат, просто они чувствуют себя в безопасности. Золото у них наверняка лежит в церкви… вон там, в той мечети, – объяснил Рауль.

– На закате мужики вернутся с полей… надо напасть раньше! – предложил Танкред.

– Что, рогатин испугался… – подтрунил над ним Рауль.

– Я вас прикрою, – выдал Конрад, зашептав на ухо бугаю.

Рауль расхохотался, грохнули смехом и остальные.

– Ты, сопляк, сиди тут и присматривай за конями!

Конрад оглянулся на лошадей у подножия холма.

– Я вас уже сколько недель прошу дать мне отомстить за отца.

– Когда придет твой черед, моего разрешения не понадобится. А тут вдруг нагрянет конокрад, и тебе придется лошадей отбивать.