Хранитель подземелий

– А ты, как я слышал, штопаешь, латаешь защитников Союза. Цепных псов Ганрайского Демона.

– Таков мой долг – спасать других от смерти и увечий, – уклончиво ответила она, и продолжила, подражая манере собеседника, – а ты, как я слышала, поднимаешь смуту, саботируешь подчинение королю. Собираешь недовольных вокруг себя.

– Кто-то должен делать это, Танриль. Когда один перестает молчать, другие, лицезрея сие, просыпаются. Их воля к жизни пробуждается. К жизни, не к рабскому существованию! Чтобы пошли круги по воде, нужно бросить всего один камешек. Я же брошу глыбу, что разобьет вдребезги узы, связывающие холопов и их господ, да поднимет не круги на водной глади, а такой шторм, что не удержится ни король, ни его подручные, грабящие честной народ.

Танриль опустила глаза к полу и сокрушенно покачала головой. Если в других от праведного гнева Алагара загорался огонь в глазах, в ее душе лишь разверзлась пустота, дыра, словно от нее оторвали часть тела. Близкого друга, человека, к которому она всю жизнь была неравнодушно, уже нет. Словно бы перед ней сидел незнакомец. Но перерождение Алагара не могло убить чувств Танрили. Лебединая верность – так бы это описал Ревиан Гувер. Качество, от которого ей давно хотелось избавиться. Оно отравляло ее жизнь. Точнее, не оно, а мысли об Алагаре, никак не покидавшие ее измотанный с десятилетиями разум.

– А ты людей спросил? Им этот шторм нужен так же, как и тебе? Или же ты видишь лишь то, что хочешь видеть, а твои… соратники лишь хотят возместить свои обиды держателям власти. Если ты поднимешь восстания, прольются реки крови невинных людей. Тех самых, о здоровье и благополучии которых я поклялась печься до конца жизни. Они просто живут, не задумываясь об угнетении или неравенстве. Услышь тебя сейчас крестьяне или же солдаты короля – посчитали бы обманщиком или полоумным.

Танриль слегка покривила душой. Многие люди, не обладавшие даром к сопротивлению магической энергетики, ломались под напором всесшибающей воли красноволосого мага, своими речами и поступками превращавшего мирных обывателей в разъяренных искателей справедливости. Разъяренных не менее, чем он.

– Если в некоторых братьях и сестрах настолько слаба воля, что их устраивает жизнь под сапогом – так пусть лучше уйдут в землю. Они уже мертвы, Танриль. Смерть оболочки будет лишь благословением для таких людей. Мир сам по себе динамичен, он точно глина, так и ждет, что мы из него слепим. Те же, кто отказывается его менять, представляют собой лишь пережиток прошлого. А прошлому не место в мире, который мы строим.

Танриль поднялась и прошагала к окну, вглядываясь в сельскую тропинку. Алагар тоже встал и, облокотившись к стене, наблюдал за каждым движением гостьи земель, что он объявил своим протекторатом.

– Насилие может быть оправдано лишь в борьбе со злом, Алагар. Ты же хочешь перекроить мир по своему усмотрению и готов ради этого оставить за собой горы трупов. Разве этому учил нас мастер Йоши? – жестом руки она попросила Алагара молчать и продолжила, – ты можешь считать, что именно со злом ты борешься. Но взгляни правде в глаза! Союз существует больше полутора тысяч лет. За все это время десятки поколений отжили свой век, не считая себя обделенными, несчастными. Да, может, жизнь не всегда справедливо, и в нашей стране люди неравны. Но мы живы. Есть порядок. А ты оставишь после себя одни развалины и прах. Разве кому-нибудь нужно ТАКОЕ равенство и братство?

– Ты не поймешь, Танриль, – вздохнул Алагар, сжав кулак и тут же в безвольном жесте расслабив кисть, – кому как не тебе, наблюдавшей десятилетиями за бедностью, нищетой и преступностью в Ганрае, понимать, что власти нет дела до народа. Как и Карателям, что лишь запугивают людей, подавляя их волю. Ломая их. Ты слишком мягкосердечна, чтобы продаться этим королевским крысам, твое сердце болит за несчастья человеческого рода, я уверен. Но ты, как и наш мастер, как и благородные мужи навроде Керриса Галарта, мастера Агриппы, ты погрязла в своем малодушии. Стерпится, слюбится, еще потерпим гнет недоноска из династии Акреилов. Вы боитесь брать на себя ответственность. Я вас не виню. Достаточно и одного, кто не побоится ее взвалить на свои плечи. А братья с сестрами подхватят.

Возможно, Алагару показалось, но когда из оконца упал луч света, осветив пол-лица целительницы, ее глаза выглядели весьма влажными, затем предательские слезы покатились, оросив выраженные скулы Танрили. Она их быстро утерла белым рукавом ночной вышиванки, любезно одолженной ей одною из селянок.

– Ты много на себя берешь, – приглушенным голосом, стараясь не выдать еле сдерживаемые всхлипы, проговорила она, – и играешь с огнем. Ты будишь страшную силу, Алагар. Надеешься, что знаешь, как ей управлять, но никто не сумеет управиться с такой чудовищной бедой, как безумие взбунтовавшейся толпы, распаленной толковым оратором вроде тебя.

– Мать твою за ногу, – выругался маг, забыв о привычной для себя солидности, – продолжать разговор нет смысла. Кто я такой, чтобы посягать на твое мнение?

– Я никогда не была равнодушна к тебе, – развернулась к нему лицом Танриль, – ты прекрасно это знаешь. Я клялась тебе в любви, обещала разделять твой путь, что бы ни случилось. Прости меня. Видят боги, я не сумею его сдержать никогда. Твоя дорога была чуждой мне еще тогда, когда ты отправился в Азрог с Варзхелом искать суть темной силы. Сейчас же ты не менее опасен. Я не могу стать изменницей. Даже ради тебя.

Алагар плотно сомкнул губы и задумчиво кивнул несколько раз.

– Ясно.

Затем он ухватился за дверную ручку, сделал шаг за порог. Вдруг обернулся:

– Танриль! В знак победы над общим врагом в Крестале ближе к вечеру состоится празднество. Фестиваль. Я был бы очень рад, если бы ты…

– Приду, – обнажив идеальный ряд белоснежных зубов, что для женщины из средних и низших сословий было противоестественно, Танриль улыбнулась, – можешь не сомневаться.

Алагар снова кивнул и затворил за собой дверь. На душе магу было легко. Общество Танрили по его разумению походило на теплый костер, у которого можно отогреться после суровых морозов, побывать в которых заставит жизнь. Однако разговор этот оставил неприятный осадок на его душе. Это был один из тех редких случаев, когда Алагар чувствовал себя проигравшим в споре.

***

Братство Уравнителей не поскупилось на организацию веселий. Ревиан Гувер это заметил еще с самого начала своей прогулки к центру селения. Писатель надеялся найти себе занятие, может, познакомиться с кем из местных. Да и голод утолить, по дороге он нашел плетеную корзину с нежными поджаристыми булочками и графин с водой на блюдце, небрежно оставленном на веранде у обветшалой хибары, но решил, что будет неучтиво с его стороны поедать без спроса чужие припасы. Ревиан шел спокойным и размеренным шагом. Оглядываясь по сторонам, он заметил, что у девяти из десяти попадавшихся на глаза крестальцев были изрядно счастливые лица, так что их общая радость быстро передалась Гуверу, наделив его приподнятым расположением духа. Торговцы весело зазывали проходящих мимо, старик, который торговал капустой, даже пытался жонглировать несколькими массивными кочанами, чтобы завлечь местных зевак в свою лавку. Арстель, наблюдая, как ловко управляется пожилой человек с тремя здоровенными капустными головами, невольно задумался – а сможет ли он в таком преклонном возрасте быть таким же сильным и сноровистым. Ему уже перевалило за полвека, значится, это время не за горами. Пройдя ближе к центральной площади, он вышел в сердце всеобщего торжества. Полукругом были обставлены столы, на которых уже стояли угощение и, судя по табличке, висевшей у начала этого ряда, любой мог взять со стола различные кушания в том объеме, в каком пожелает. Бродячие музыканты, сгрудившись у входа в ратушу, наигрывали какую-то лихую веселую мелодию, под которую некоторые жители Крестала, которые, разумеется, не стеснялись, уже пританцовывали, как могли. Алагара нигде не было видно. Гувер заметил Хельда, который стоял у разливного бочонка эля с кружкой в руке и наливал себе одну за другой. Судя по его виду, отказывать себе в употреблении спиртного в этот день он не собирался. Ревиан едва удержался от хохота – хозяин трактира, владеющий бездонными припасами выпивки, хлещет ведрами не свое пойло. Гувер отрезал себе кусок какого-то сырного пирога и уже решился есть его стоя, так как почти все места на скамьях были уже заняты. Голодный Гувер умял угощение в один присест, сел на булыжник у неровного ряда столов и достал из-за спины банджо. Вскоре он впал в некое подобие транса, наблюдая, как люди жмут друг другу руки, улыбаются, заводят знакомства или же предаются беззаботным весельям, глуша выпивкой голос рассудка. Отдавшись музыке, он не сразу расслышал до боли знакомый сиповатый голос из-за спины.

– Так и не научился попадать в ноты? – на этих двух словах мелодия оборвалась, Ревиан вскочил, и глаза его округлились, но все же писатель взял себя в руки.

Не виделись они более тридцати лет. И вот он – старший брат перед ним. Сердце Гувера сжалось. Он помнил Глоддрика еще сорванцом, пареньком, который едва разменял второй десяток, излучавший молодость и жизнелюбие. Этот видавший виды мужчина в темной одежде, защищенный панцирем из стальных пластин – вряд ли в нем осталась хотя бы десятая часть того человека, о котором Ревиан против своей воли вспоминал день ото дня. Большой брат, с которым его развела судьба. Лицо его было изуродовано рубцами от глубоких разрезов. Одного глаза не было – прикрыт темной повязкой. Руки огрубели, морщинистые кисти, узловатые пальцы, что не раз были сломаны, а чужих костей переломали – в десятки раз больше. Белые волосы, точно иглы дикобраза, торчавшие в разные стороны. И дьявольское алое око, единственное оставшееся со времен Северной Войны. Его сухопарое и острое лицо уже приняло на себя первые удары возраста, на нем начали вырисовываться морщины. А рот кривился в саркастической ухмылке, так мог ухмыляться лишь тот, кто потерял искреннюю вовлеченность к простой человеческой жизни.

– Брат? – Гувер протянул руку, которую Глоддрик сдавил своим стальным хватом, обниматься братья не стали, – я гляжу, ты поднялся. Командор Карательного Отряда. Да, многое я о тебе слышал.

– Дай угадаю, – хриплым голосом Глоддрик хмыкнул, – какой я хороший парень?

– Смотря в каком контексте, – рассмеялся Ревиан, – хотя жители Сухих Колодцев бы не согласились. В отличие от моих читателей. Они тебя боготворят! Видимо, даже не общаясь с тобой, я хорошо передал твой образ из времен Северной Войны. Возможно, ты мог бы продолжить мою задумку, как соавтор нового…

– Избавь, – отмахнулся Глоддрик, – я владею пером не лучше, чем ты – мечом. Расскажи, как живется в Силгоре.

Гувер окунулся в рассказ о начинаниях своей молодости, как подрабатывал на стройке, в каменоломнях при столице, прислугой в богатых домах, писарем – в городских библиотеках. Как ему пришла в голову идея красть листы тростниковой бумаги, затем – измарывать их своими письменами, превращая в никому не нужные черновики. С того и начался путь бездарного во всех начинаниях человека, упускающего свою молодость, к вершине известности и достатку. Глоддрик усадил брата за стол с Шибуи и Гуаррахом. Радости давних знакомых не было предела, они поняли – каждый из них нашел в этом мире свое место. Двое – бритоголовый Шибуи в соломенной шляпе и патлатый Гуаррах с перебинтованными руками – мастера Храма Мечей, Ганрайский Демон – его и так весь Союз знает и боится, а Гувер был из тех людей, словам которого люди хотели внимать. Ревиан снова ощутил горечь утраты тех давних времен, когда он был еще сорванцом, а эти матерые мужи – совсем юнцами, как они хаживали в пригород и веселились с девчонками из лапшичной – Ариксой и Сенреттой. Ревиан справился у друзей о здоровье Ариксы, но никто из них больше трех десятилетий не видел лапшичницу. Глоддрику до нее не было дела, как и Стражам, которые даже не ведали, жива ли она. Ревиан в свою очередь поведал о Сенретте, которая в свои шестьдесят лет до сих пор заправляет в Силгоре знатной пошивной, куда заходят иной раз и дворяне за заказным камзолом. В основном говорил Ревиан, Шибуи и Гуаррах же увлеченно слушали и задавали писателю вопросы, делились новостями. Глоддрик же молча, немного приподняв уголок рта в полуулыбке, наблюдал за своим братом, пытаясь понять, что за человек вырос из того мальчишки, что так любил пропадать на чердаке с книгой в руках и свечой под боком. Ревиана восхищало то, как брат отдавался с головой своему делу – очищению Союза от скверны. Принес прежнего себя в жертву, став монстром во плоти, обуреваемым жаждой кромсания плоти. Отказался от собственных желаний на благо Союза, став инструментом для выстраивания благополучного будущего своей страны. Ревиан был до конца уверен, что ему не хватило бы мужества и сил на такое самоотрешение. Глоддрика же поражало то, как его брат, лишь живописуя словами, заставлял петь сердца сотен людей по всему Союзу. Как он возрождал интерес к прошлому и любовь к отечеству даже в уличных пропойцах, столь далеких от истории Союза. Глоддрик никогда не отличался такой живостью ума, он был специалистом в боевой технике, тактике сражений, перечитав уйму свитков из библиотеки Гилеарда, он был сведущ в истории, проштудировав тысячи страниц сухих хроник, знал и о верованиях жителей Ранкора, осилив Книгу Трех Миров. Но ему никогда не хватило бы ни воображения, ни порыва души к творчеству, чтобы перенести свой внутренний мир на бумагу и сделать его частью среды внешней. Глоддрик сомневался, что его внутренний мир вообще существовал. Так и сидели братья в компании старых друзей, ни в чем не похожие, но с интересом изучающие друг друга.

– Кого я вижу, чтоб мне околеть, – просипел Краух Гримбла, показав неровный ряд гнилых зубов, многих из которых недоставало, – сильно тебя жизнь потрепала, красавчик. Я бы хотел выразить радость от встречи со старым товарищем по оружию. Вот только в последний раз бились мы по разные стороны баррикад. В девяносто третьем, кажись? Когда Грора Объединителя ты любезно свалил, а нас добивала армия Союза.

Обращался он к Глоддрику. Ганрайский Демон поднялся и вперил единственный глаз в выцветшие очи пожилого северянина. Воин Севера по привычке прищуривался, отчего его веки, и так морщинистые, казались испещренными складками, точно у глубокого старца. Хотя оба они давно расстались с молодостью, обоим вот-вот стукнет по шестьдесят, в Глоддрике оставалось куда больше прыти, движения его были почти так же резки и сноровисты, как в юные годы. Гримбла же утратил свою расторопность, давали знать старые раны, ноющая поясница, что заставляло его то и дело обвязываться поясом из овечьей шерсти. Он сутулился куда чаще, чем Глоддрик, и двигался не в пример медлительнее. Однако огонь ярости угасать в его очах не собирался, как и в душе Глоддрика.

– Мы и сейчас по разные стороны баррикад. Но я не сражаться пришел, – ровным тоном ответил Глоддрик, жестом приглашая Гримблу присесть.

– Здорово, Гримбла, – помахал рукой мастер-Страж Шибуи, – не забыл меня? Я немного прибавил в возрасте, правда. Гуарраха ты, наверное, не знаешь.

– Перекинемся в картишки? – предложил Гуаррах, – как раз и познакомимся. Говорят, азартные игры многое могут поведать о человеке.

– Это ты зря предложил, – рассмеялся Шибуи, – Забыл, как в молодости Глоддрик колоды месить умел? Да он нас без штанов оставит в разгар праздника!

– Ага, счас! – крякнул Краух Гримбла, – я, кажись, поднаторел в этом искусстве. Как бы ему без своей повязки не остаться.

Это был один из тех редких случаев, когда Глоддрик улыбался искренне.

– Вызов принят. Ревиан, тасуй колоду!

Вскоре подоспел костяк Карательного Отряда – Кандал, Энмола, Эдрагил Драконобой, лишь Норберт Гартахол счел лишним явиться. Шибуи сразу передал извинения мастера Агриппы за то, что старый наставник Стражей не в состоянии разделить радость победы над нашествием слуг Заргула, однако старец настоял на передаче его поздравлений и пожеланий благополучия.

Крестальцы уже давно заполонили столы, держась особняком от гостей, ожидая всеобщих веселий лучше возможности для знакомства не сыщешь. Но время от времени жители селения косились на вновь прибывших. Библиотекарь Клуатак спустя несколько минут пустился в долгую беседу с Ревианом Гувером, обсуждая с ним литературные достоинства переводов старинных преданий Хаглоры. Мурвак прихлебывал самогон, через минуту сплевывая на землю и охаивая качество вина, угощений, мол, лучше постараться не могли, есть надежда, что пришедшим дармоедам достанутся эти отбросы. Карен, как она любила, болтала с Харалом Глыбой. Молодняк, точнее, отроки – сестра Харала Глыбы – семнадцатилетняя Наяра болтала с Сангельсом, который успел положить глаз на деревенскую простушку и заодно вырваться из-под надзора сестры. Канария, служительница местной церкви, спорила с Шаабаном о том, как можно трактовать одну из спорных глав Книги Трех Миров. Шая-Кишра хлопотала над лесными травами, заваривая чай в таком виде, к которому она привыкла в свои детские годы – в Хаглоре. Пока еще не перебралась в Союзные земли. Разливая экзотический напиток по чаркам, она не обидела и гостей, которые высадили его за несколько минут, лишь Глоддрик оставил чашку нетронутой, с отсутствующим видом изучая ее, словно пытался понять, есть ли смысл в том, чтобы пить чай или вообще пить, поддерживая в себе жизнь. Затем он плеснул самогон из фляги в чарку и опрокинул ее залпом. Люди Алагара вскоре вступили в оживленную беседу с подчиненными Глоддрика, с увлечением вспоминая ход минувшей еще совсем недавно битве. Лишь Йору-Клиа стоял где-то в сторонке и напевал едва слышимые молитвы духам леса. Эрлингай окончательно примирился с братом. Кэлрен мило щебетала с Клажиром, который перекрывал ее попытки что-то сказать другу своими нескончаемыми россказнями обо всем и ни о чем. Хельд никак не мог нахлебаться спиртного, перейдя от эля к браге, заодно рассказывая односельчанам о новых рецептах жаркого, придуманных им лично и обещанных появиться в ближайшем времени в меню.

Арстель вовремя заявился на пиршество. Веселья еще не начались, но площадь уже была забита до отказу собравшимся народом. Увидев храпящего Хельда, тонущего в дымящемся супе, он, снисходительно улыбнувшись, покачал головой, дескать, не хочет треклятый флорскел меняться. Не успел сапожник пройти несколько столов, как его окликнули.

– Эй, парень! – окликнул его чей-то знакомый голос, – давай-ка садись к нам, негоже одному бродить в такой великий день.

Эрлингай поднял руку в приветственном жесте и указал на свободное место перед собой рядом с могучим северянином воинственного вида, которого Арстель запомнил еще во время битвы у Гилеарда. Арстель осторожно присел рядом, покосившись на бородатого мужчину. У него за спиной висел боевой молот, у Эрлингая он заметил меч на поясе, а у энросца, Шойрила, который препроводил их в лагерь Алагара, казалось, в прошлой жизни, лук и колчан со стрелами были все так же на месте.

– Вы при оружии? – изумился Арстель, – но зачем? Мирный день ведь сегодня.

– Разве похоже, что мы кого-то убивать собрались? – хмыкнул Марвол Черный Лев.

– Нет, но… Я не думаю, что это правда…

– День и правда мирный, – согласился Эрлингай, – но случиться может всякое. Мы, как воины, обязаны быть готовыми защитить в любой момент как себя, так и тех, за кого мы в ответе. В конце концов, никто не может точно знать, где сейчас находится его враг и не перед носом ли он ходит где-то.

– Предупреждён – значит вооружен, – воздел палец кверху Драконобой, – навроде я видал тебя после битвы, хотя имени не припомню. Эрлингаю виднее, первый меч Союза здесь уже не первый день ночует, – от сапожника не укрылась издевка в упоминании почетного звания великого фехтовальщика.

– Попадался ты мне на глаза, – сказал Кандал, – в обществе этого полоумного флорскела. Правда, имя твоё не упомню. Кандал я.

– Рад знакомству! – он проигнорировал оскорбительное замечание в адрес своего друга, – Арстелем меня звать.