Пан Володыевский

– Он только войска привел, а сам не пробыл здесь и трех дней. Откушайте, ваша вельможность, вот изюм, а вот такие фрукты, каких и в Турции нет, они привезены издалека, из Азии, они растут там на пальмах… Нет пана писаря, и конницы нет, вчера она внезапно ушла в Брацлав… Вот финики, кушайте на здоровье, ваша вельможность. Здесь остался только пан Гоженский с пехотой, а конница ушла.

– Странно, что конница ушла, – сказала Бася, вопросительно взглянув на Азыю.

– Лошади застоялись, вот и ушли, – ответил Тугай-беевич, – теперь здесь спокойно.

– В городе говорили, что Дорош вдруг двинулся, – сказал купец. Азыя рассмеялся.

– А чем же он будет кормить лошадей? Снегом, что ли? – сказал Азыя, обращаясь к Басе.

– Пан Гоженский объяснит вам это лучше меня, – прибавил купец.

– Я тоже думаю, что это вздор, – сказала Бася, подумав. – Если бы что-нибудь случилось, мой муж узнал бы об этом раньше всех.

– Конечно, в Хрептиеве было бы известно прежде всего, – сказал Азыя. – Не бойтесь ничего, ваша милость!

Бася подняла на татарина свое светлое личико и, раздув ноздри, сказала:

– Я боюсь? Вот это мне нравится! Откуда это вам в голову взбрело? Слышишь, Эвка? Я боюсь!

Эвка не могла отвечать: от природы она была лакомка и сласти любила больше всего на свете, а потому рот ее был набит финиками, но это не мешало ей жадными глазами глядеть на Азыю. Проглотив, наконец, финики, она проговорила:

– С таким офицером и я ничего не боюсь!

И она нежно и многозначительно взглянула в глаза Тугай-беевичу, но он с тех пор, как Эва стала для него помехою, питал к ней затаенное отвращение и гнев. Сохраняя, однако, наружное спокойствие, он опустил глаза и сказал:

– В Рашкове вы увидите, заслуживаю ли я доверия!

В его голосе слышалось что-то почти угрожающее. Но молодые женщины так привыкли, что молодой липок ни речью, ни поступками не походил на остальных людей, что не обратили на это внимания. К тому же Азыя стал настаивать на том, чтобы продолжать путь, говоря, что под Могилевом крутые горы, которые надо проехать засветло. И они вскоре двинулись в путь.

Они ехали очень быстро до самых гор. Бася хотела пересесть на лошадь, но Тугай-беевич отговаривал ее, и она осталась с Эвкой. Сани с величайшей осторожностью стали спускать на арканах. Азыя все время шел пешком около саней, но почти не разговаривал ни с Басей, ни с Эвкой, всецело поглощенный заботами об их безопасности.

Солнце, однако, зашло прежде, чем они успели проехать горы, и тогда отряд черемисов, чтобы осветить дорогу, стал разводить огонь из сухих прутьев. Они подвигались среди красных огней и мрачных фигур. За ними в ночном мраке и в полусвете факелов виднелись неопределенные и страшные очертания грозных обрывов. Все это было так ново, так интересно, во всем этом было что-то такое таинственное и опасное, что Бася была на седьмом небе; она в душе благодарила мужа за то, что он разрешил ей ехать в эти неведомые страны, и Азыю, который так умело руководил отрядом. Только теперь Бася поняла, что значат эти военные походы, о трудностях которых она так много слышала, что значат эти дороги над бездонными пропастями. Ею овладела безумная веселость. Она непременно бы пересела на своего коня, но очень уж хотелось болтать с Эвкой и пугать ее. На крутых поворотах, когда передовые отряды вдруг исчезали из глаз и перекликались дикими криками, которые повторяло горное эхо, Бася поворачивалась к Эве и, схватив ее за руки, говорила:

– Ого, разбойники или орда!

Но Эвка при воспоминании об Азые, сыне Тугай-бея, сейчас же успокаивалась.

– Его и разбойники, и орда боятся и уважают! – отвечала она. А потом, наклонившись к уху Баси, она добавила:

– Хотя бы в Белгород, хотя бы в Крым, лишь бы только с ним!

Месяц уже высоко выплыл на небо, когда они выехали из гор. Тогда внизу, в долине, словно на дне пропасти, они увидели ряд огоньков.

– Могилев у наших ног, – раздался вдруг чей-то голос позади Баси и Эвки. Они обернулись; это был Азыя, он стоял за санями.

– Значит, этот город лежит на дне яра? – спросила Бася.

– Да, горы со всех сторон защищают его от зимних ветров, – сказал Азыя, наклоняясь к ним. – Обратите внимание, ваша милость, здесь и воздух другой: сразу стало тише и теплее. Весна здесь наступает десятью днями раньше, чем по ту сторону гор, и деревья раньше распускаются. Вот то, что сереет там на склоне гор, – это виноград, но он еще под снегом.

Снег лежал везде, но, действительно, в глубине яра было тише и теплее. По мере того как они спускались вниз, огоньки появлялись одни за другими, и их было все больше.

– Это какой-то хороший и большой город, – сказала Эвка.

– Это потому, что татары не сожгли его во время крестьянского восстания; здесь зимовали казаки, а ляхов здесь почти никогда не было.

– Кто здесь живет?

– Татары. У них здесь есть деревянный минарет: в Речи Посполитой каждый может исповедовать свою веру. Здесь живут и армяне, и валахи, и греки.

– Греков я в Каменце видела, – сказала Бася. – Хотя они и далеко живут, но торгуют везде.

– Этот город построен совсем не так, как другие, – сказал Азыя. – И народ сюда приезжает всякий, больше торговый люд.

– Мы уже въезжаем, – сказала Бася.

И действительно, они въезжали. Странный запах кож и кислот тотчас же бросился им в нос. Это был запах сафьяна, выделкой которого занимались почти все жители Могилева, особенно армяне. Как и говорил Азыя, город этот был совсем не похож на другие. Дома были построены на азиатский манер, с маленькими окнами, заслоненными деревянными решетками; во многих домах совсем не было окон на улицу и свет проникал только со двора. Улицы были немощеные, хотя в окрестностях не было недостатка в камне. Кое-где возвышались странные постройки с решетчатыми, прозрачными стенами. Это были сушильни, где из свежего винограда делали изюм. Запах сафьяна наполнял весь город.

Пан Гоженский, начальник пехоты, предупрежденный черемисами о приезде жены хрептиевского коменданта, верхом выехал к ней навстречу. Это был уже немолодой человек, заикавшийся и шепелявивший, так как у него было прострелено лицо, поэтому, когда, приветствуя Басю, он стал говорить о «звезде, что взошла на могилевском небосклоне», Бася чуть не фыркнула от смеха. Он принял ее самым радушным образом. В «форталиции» их ожидал ужин и удобный ночлег на свежих и новых пуховиках, взятых у самых богатых армян. Хотя пан Гоженский и заикался, но за ужином он рассказывал так много интересного, что его стоило послушать.

По его мнению, со стороны степей вдруг подул какой-то беспокойный ветер.

Пронесся слух, что сильный чамбул крымской орды, стоявший вместе с Дорошем, вдруг двинулся к Гайсину и направился вверх от этого города; вместе с чамбулом двинулись и несколько тысяч казаков. Кроме того, неизвестно откуда проникло еще много других тревожных известий, которым, впрочем, пан Гоженский не придавал никакого значения.

– Теперь зима, – говорил он, – а с тех пор, как Господь Бог создал эту землю, татары отправлялись в поход только весной, ибо у них нет обоза, и они никогда не берут с собой фуража для лошадей, да и брать его не могут. Всем нам известно, что только мороз держит на привязи войну с турками, так что с появлением первой травы у нас будут гости. Но я никогда не поверю, чтобы что-нибудь могло случиться теперь.

Бася терпеливо и долго ждала, пока пан Гоженский окончит свою речь, а он заикался и поминутно шевелил губами, точно что-то жевал.

– Как же вы объясняете, ваша милость, это движение орды к Гайсину?

– Я объясняю это тем, что на том месте, где они стояли, лошади выгребли всю траву из-под снега, и они решили расположиться в другом месте. Быть может, орда, стоя вблизи казаков Дороша, не ладит с ними; ведь это всегда так бывало. Они будто и союзники и сообща воюют, но чуть что, они на пастбище или на базаре сейчас же передерутся.

– Совершенно верно, – сказал Азыя.

– И вот что еще, – продолжал Гоженский, – вести эти дошли до нас не прямо через наших загонщиков – привезли их мужики, и татары здешние ни с того ни с сего начали о них говорить. И только три дня тому назад пан Якубович привез из степей лазутчиков, которые эти слухи подтвердили, вот почему наша конница и ушла.

– Значит, вы остались только с пехотой? – спросил Азыя.

– Что же делать? И всего-то сорок человек. И защитить нельзя крепости; а если бы татары, что в Могилеве живут, вдруг вздумали подняться на нас, я не знаю, как бы я и защищался.

– Но ведь они не двинутся? – спросила Бася.

– Не подымутся – они не могут. Многие из них постоянно в Речи Посполитой живут с женами и детьми, и эти, конечно, на нашей стороне, а нездешние приехали сюда не воевать, а торговать. Это народ хороший.

– Я вам оставлю пятьдесят человек конницы, моих липков, – сказал Азыя.

– Вот за это спасибо! Вы мне окажете большую услугу. Я могу хоть послать кого-нибудь к нашей коннице за известиями… Но можете ли вы оставить их?

– Могу. В Рашков придут отряды тех ротмистров, которые раньше перешли к султану, а теперь хотят вернуться на службу Речи Посполитой. Придет Крычинский с тремя сотнями конницы, а может быть, и Адурович; другие придут позднее. По приказанию гетмана я должен принять над всеми ними начальство, и таким образом к весне соберется целая дивизия.