Пан Володыевский

– Слушай, – сказал Азыя.

– Слушаю, сын Тугай-бея.

– Поедем к синему морю, где снега лежат только на вершинах гор, а если вернемся когда-нибудь в эти края, то во главе чамбулов, неисчислимых, как песок морской и листья в дремучих лесах, – вернемся с огнем и мечом. Ты, Галим, сын Курдлуков, сегодня же отправишься в путь. Найди Крычинского и скажи, чтобы он со своими людьми с той стороны подвигался к Рашкову. А Адурович, Моравский, Александрович, Грохольский, Творковский и все, кто жив из липков и черемисов, пусть с отрядами подойдут поближе к войску. А чамбулам, которые зимуют у Дороша, пусть дадут знать, чтобы со стороны Умани поднять внезапную тревогу, с целью вызвать в далекую степь ляшские команды из Могилева, Ямполя и Рашкова. Пусть на моем пути не будет войска, и, когда я выеду из Рашкова, там останется лишь пепелище…

И Галим опять стал бить поклоны, а Тугай-беевич нагнулся к нему и еще несколько раз повторил:

– Гонцов рассылай, гонцов рассылай, остается только месяц!

Потом он отпустил Галима и, оставшись один, стал молиться, ибо сердце его было переполнено счастьем и благодарностью к Богу.

Молясь, он невольно смотрел в окно на своих липков, которые выводили лошадей на водопой к колодцам. Липки, тихо и монотонно напевая, стали тянуть скрипучие журавли и лить в корыта воду. Пар столбами валил из лошадиных ноздрей и заволакивал эту картину. Вдруг из главного дома вышел пан Володыевский, одетый в тулуп и высокие сапоги, подошел к липкам и стал им что-то говорить. Они слушали его, вытянувшись по-военному и сняв шапки, вопреки восточному обычаю. Увидав Володыевского, Азыя перестал молиться и пробормотал:

– Хоть ты и сокол, но не долетишь туда, куда долечу я, и останешься в Хрептиеве в горе и скорби!

Пан Володыевский, переговорив с солдатами, вернулся домой, а на дворе снова раздалось пение липков, фырканье лошадей и жалобный пронзительный скрип колодезных журавлей.

XVI

Маленький рыцарь, как и предвидела Бася, узнав о ее намерениях, прежде всего прикрикнул на нее, что никогда не отпустит ее одну, а сам ехать не может; но тут со всех сторон начались просьбы и настаивания, которые, в конце концов, должны были поколебать его решение.

Правда, Бася настаивала не так, как он ожидал: ей очень не хотелось расставаться с мужем, а путешествие без него теряло в ее глазах всю прелесть. Но Эвка бросалась перед ним на колени и, целуя его руки, заклинала любовью к Басе разрешить жене ехать.

– Никто другой не осмелится говорить об этом с моим отцом, ни Азыя, ни даже брат мой; одна пани Бася может это сделать, потому что он ей ни в чем не откажет.

– Нечего Баське сваху из себя разыгрывать! А кроме того, вы должны по этой же дороге возвращаться из Рашкова, пусть она это сделает, когда вы вернетесь.

Эвка заплакала в ответ. Бог знает, что еще может случиться до ее возвращения; она даже уверена, что умрет от горя, а для такой сироты, для которой нет милосердия, это и лучше…

У маленького рыцаря было очень доброе и нежное сердце; он начал поводить усиками и ходить по комнате. Ему очень не хотелось расставаться со своей Басей даже на один день. Но, очевидно, просьбы эти очень его трогали, потому что дня через два после этих атак, как-то вечером он сказал:

– Если бы я мог ехать с вами, тогда бы и говорить не о чем, но это невозможно, меня служба держит.

Бася бросилась к нему и, прижавшись к его щеке своим розовым личиком, стала повторять:

– Поезжай, Михалок, поезжай, поезжай!

– Ни в коем случае! – с твердостью сказал Володыевский.

И снова прошло несколько дней. За это время маленький рыцарь советовался с паном Заглобой, как поступить. Но он отказался советовать.

– Если тут только одно препятствие – твое чувство, – сказал он, – то что же мне говорить? Решай сам. Конечно, без гайдучка здесь будет пусто. Если бы не мои годы и не такая трудная дорога, я бы поехал с нею, потому что без нее жить невозможно.

– Вот видите! Препятствий нет, разве лишь морозы! Вот и все! Теперь везде спокойно по дорогам, но как жить без нее?

– Я то же самое тебе и говорю, потому решай как знаешь. После этого разговора пан Михал снова стал колебаться. Ему было жаль Эву. Кроме того, его останавливала мысль, прилично ли отпускать Эву в такую далекую дорогу одну с Азыей? Озаботило его и то, годится ли отказать в помощи друзьям, когда помочь так легко? В чем тут вопрос? В том, чтобы Бася уехала на две, три недели. Если даже все сведется к тому, чтобы угодить Басе, дать ей возможность увидеть Могилев, Ямполь и Рашков, то и тогда почему не угодить ей? Азыя, так или иначе, должен ехать с своим полком в Рашков, а потому охрана будет более чем достаточная, особенно теперь, когда все разбойники уничтожены, и в орде, как всегда зимой, полное спокойствие.

И маленький рыцарь колебался все больше. Увидав это, молодые женщины возобновили свои просьбы: одна говорила, что хочет сделать доброе дело, другая плакала и умоляла. Наконец стал просить Володыевского и Тугай-беевич.

Он говорил, что недостоин такой милости и что если он смеет просить, то только потому, что неоднократно уже доказывал свою верность и преданность им обоим. Он в вечном долгу перед ними за то, что они не позволили его унижать, когда еще неизвестно было, что он сын Тугай-бея. Он никогда не забудет, что пани Володыевская перевязывала его раны и была для него не только милостивой госпожой, но как бы родной матерью. Он уже доказал свою благодарность в битве с Азбой-беем, но и на будущее время, если, избави бог, что-нибудь случится, он с радостью сложит голову за свою госпожу и прольет за нее последнюю каплю крови.

Потом он стал рассказывать о своей давнишней несчастной любви к Эве. Не жить ему без этой девушки. Он любит ее, хотя и безо всякой надежды, долгие годы, – и никогда не перестанет любить. Но между ним и старым паном Нововейским стоит давнишняя ненависть, и их разделяют прежние отношения слуги и господина. Пани одна могла бы их примирить друг с другом, а если она этого не сможет, то, по крайней мере, защитит девушку от отцовской жестокости, от его побоев.

Володыевский, быть может, предпочел бы, чтобы Бася не вмешивалась в это дело, но так как он сам любил помогать людям, то и не удивлялся ее доброму сердцу. Все же он не ответил еще Азые утвердительно, не уступил даже новым слезам Эвы; он только запирался в канцелярии и раздумывал.

Наконец он вышел однажды к ужину с прояснившимся лицом. После ужина он спросил вдруг Тугай-беевича:

– Азыя, а когда тебе ехать отсюда?

– Через неделю, ваша вельможность, – ответил с беспокойством татарин. – Галим, должно быть, уже окончил переговоры с Крычинским.

– Тогда вели выложить сеном большие сани, ты повезешь двух дам в Рашков.

Услыхав это, Бася захлопала в ладоши и бросилась к мужу, за ней бросилась Эвка, а за нею в бешеном порыве радости склонился к его ногам и Азыя; маленький рыцарь стал даже от них отмахиваться.

– Успокойтесь! – говорил он. – Что такое? Как людям не помочь, когда помочь можно, – сердце ведь не камень. Ты, Баська, возвращайся поскорее, любовь моя, а ты, Азыя, береги ее: этим вы лучше всего меня отблагодарите. Ну, ну, довольно!

Тут он начал шевелить усиками и сказал, чтобы скрыть свое смущение:

– Хуже всего, – это бабьи слезы. Как только увижу эти слезы, тут мне и крышка. Но ты, Азыя, должен благодарить не только меня и мою жену, но и вот эту панну, которая, как тень, ходила за мной со своим горем. Ты должен ее отблагодарить за такую любовь!

– Отблагодарю! Отблагодарю! – странным голосом сказал Тугай-беевич и, схватив руки Эвы, начал их целовать так порывисто, что можно было подумать, что он их укусит.

– Михал, – воскликнул Заглоба, указывая на Басю, – что же мы будем здесь делать без этого котенка?

– Да, тяжело будет, – отвечал маленький рыцарь, – ей-богу, тяжело!

Потом он добавил еще тише:

– А может быть, за доброе дело Господь Бог благословит нас потом… Вы понимаете?

Между тем «котенок» просунул между ними свою русую любопытную головку.

– Что вы говорите?

– Э… ничего… – ответил Заглоба, – говорим, что весной, должно быть, аисты прилетят!

Баська принялась тереться щекой о щеку мужа, как настоящий котенок.

– Михалок, я там долго сидеть не буду! – сказала она тихо.

После этого разговора начались совещания относительно путешествия, которые продолжались несколько дней. Пан Михал сам за всем присматривал, приказал при себе привести в порядок сани и обить их шкурами лисиц, затравленных осенью. Пан Заглоба принес свой тулуп, чтобы было чем прикрыть в дороге ноги.

Решено было отправить воз с постелями и съестными припасами, а также и лошадь Баси, чтобы в местах труднопроходимых и опасных Бася могла выйти из саней и сесть на лошадь. Пан Михал больше всего боялся спуска, ведущего в Могилев, где, действительно, приходилось лететь вниз сломя голову. Хотя не было ни малейшего повода бояться какого-либо нападения, все же маленький рыцарь велел Азые всегда высылать людей вперед на разведки, на ночлеги останавливаться только там, где есть военные команды, выезжать с рассветом, останавливаться до сумерек, в дороге не мешкать.

Пан Михал так заботливо все обдумал, что собственноручно зарядил Васины пистолеты и уложил их в чехлы у седла.

Пришла, наконец, минута отъезда.