Жемчужина Востока

– Нет, господин, с ним женщина! – ответил раб. Дурное расположение духа Домициана разом пропало.

– Отпустить ее на этот раз! – приказал он, имея в виду танцовщицу. – Да сказать, чтобы она впредь была осторожнее. Прочь вы все, вся орава, я желаю быть один! А ты, раб, иди и прикажи почтенному Сарториусу войти сюда вместе со своей спутницей!

Вошел Сарториус, лукаво улыбаясь и нервно потирая руки. За ним шла женщина, окутанная длинным темным плащом, под густым покрывалом. Согласно установленному порядку домоправитель принялся отвешивать поклоны и бормотать хвалебные приветствия, но Домициан прервал его на полуслове.

– Перестань, старик! Все это прекрасно при свидетелях! Так ты привел ее? – И он окинул жадным, сластолюбивым взглядом женскую фигуру, стоящую в глубине комнаты. – Я не забуду твоей услуги, и ты не останешься без награды. Сколько ты дал за нее? Пятьдесят тысяч сестерций? Кто смел перебивать ее у меня? Что за неслыханная наглость! Впрочем, за красивых рабынь давали и больше! – добавил он и обратился к невольнице: – Ты, полагаю, утомилась, дорогая красавица, после всего этого безумного торжества?

Но красавица безмолвствовала, и Домициан продолжал:

– Скромность украшает девушку, но я прошу тебя, забудь об этом на время! Скинь свое покрывало, красавица, чтобы я мог увидеть твои божественные черты, по которым истомилась моя душа. Впрочем, нет, я сам хочу снять твое покрывало! – И он нетвердой поступью приблизился к девушке.

Сарториус думал воспользоваться удобным случаем и улизнуть, убедившись, что его господин настолько пьян, что вряд ли поймет какие бы то ни было объяснения, и потому сказал:

– Благороднейший державный повелитель мой, позволь мне удалиться. Теперь, когда мое дело сделано, я более не нужен вашей милости.

– Нет, нет, – икая, произнес Домициан. – Ты великий знаток женской красоты, твое суждение мне нужно сегодня. Ты знаешь, возлюбленный мой Сарториус, что я не эгоист. Ты, конечно, не обидишься, но кто станет ревновать к такой старой обезьяне, как ты? Уж конечно, не я, которого все признают за первого красавца в Риме, несравненно более красивого, чем Тит, хотя он и называется цезарем… Ну, где тут завязки? Сарториус, отыщи мне завязки ее покрывала. И зачем вы укутали бедную девушку, точно египетского покойника, что ее господин не может увидеть ее?!

Один из рабов развязал покрывало, и все увидели девушку, очень привлекательную и лицом, и фигурой, но крайне утомленную и испуганную.

– Как странно! – пробормотал Домициан. – Она совершенно изменилась! Кажется, у нее были синие глаза, а волосы черные, вьющиеся, а теперь темные глаза и гладкие волосы. А где же ожерелье? Где ожерелье, Жемчужина Востока? И почему ты не надела сегодня тот пояс, что я прислал тебе в подарок?

– Я, господин, никогда не имела ожерелья и не получала никакого пояса! – робко произнесла невольница.

– Господин мой, благороднейший Домициан, тут есть маленькое недоразумение, которое я должен разъяснить! – вмешался Сарториус с легким нервным смехом. – Девушка эта – не Жемчужина Востока: та пошла за такую баснословную цену, что я не мог купить ее даже для тебя…

И он смолк, точно замер. Лицо Домициана сделалось ужасным, весь хмель разом вылетел у него из головы. Выражение зверской жестокости исказило черты, это был уже не человек – скорее дьявол или сатир.

– А-а-а! Вот как! Недоразумение! И ты посмел сказать мне, что кто-то другой выхватил у меня, Домициана, из-под носа девушку, которую я приберегал для себя!.. – скрежеща зубами, с адским шипением выкрикивал взбешенный тиран. – Ты осмелился привести мне эту шлюху вместо Жемчужины Востока! Эй, рабы! – ударил он в ладоши.

Немедленно сбежались десятки рабов.

– Возьмите эту женщину и убейте ее сейчас же! – приказал он. – Впрочем, нет, это может вызвать неприятность: ведь это одна из пленниц Тита. Не убивайте ее, а выгоните на улицу!

Девушку схватили и потащили вон из зала.

– Схватите его, – тиран указал на бедного домоправителя, – и бейте, пока не выбьете дух… О, я знаю, что ты – римский гражданин, но ты раб, хоть и свободный. Только что из этого, если ты через час станешь гражданином Гидеса[1 - Гидес – ад.].

И это приказание рабы не замедлили исполнить. Наступила тишина. Только тяжелые удары длинных тростей и глухие стоны несчастной жертвы слышались.

– Негодяи! – завопил Домициан. – Да вы шутите, что ли?! Погодите, я вам покажу, как надо бить, чтобы он почувствовал! – И, выхватив трость у одного из рабов, он кинулся к своему распростертому на полу домоправителю.

Сарториус понял, что взбешенный Домициан разом выбьет из него дух, и, поднявшись на колени, простер к нему руки с мольбой.

– Послушай меня, государь, прежде чем бить! Ты, конечно, можешь убить меня в своем праведном гневе, да это счастье – умереть от твоей руки, но, грозный господин, помни, что если ты убьешь меня, то никогда не разыщешь Жемчужину Востока, которую ты так страстно желаешь!

– А-а! – воскликнул Домициан. – Розга – мать благоразумия. Итак, ты можешь разыскать ее?

– Конечно, если у меня будет время. Человеку, который может уплатить два миллиона сестерций за невольницу, нелегко укрыться!

– Два миллиона сестерций? Это любопытно! Расскажи мне об этом. Эй, рабы, отдайте ему одежды да отойдите, только не слишком далеко!

Сарториус дрожащими руками накинул на свои окровавленные плечи одежду и рассказал, как проходили торги.

– Что мог я сделать? – закончил он. – У тебя, господин, было слишком мало наличных денег!

– Что делать, дуралей?! Ты должен был купить ее в кредит, а я бы уж сам сговаривался о цене. А Тита я бы обошел и перехитрил. Но теперь вопрос в том, как поправить дело. Как ты его поправишь?

– Это я увижу завтра, господин! Я постараюсь разузнать, куда девалась эта девушка. А тот, кто ее купил, может и умереть. Остальное уже нетрудно!

– Тот, кто осмелился похитить у Домициана облюбованное им, должен, конечно, умереть! – воскликнул царственный тиран. – На этот раз я пощажу тебя, Сарториус, но знай: если ты вторично не исполнишь моего желания, то умрешь и еще худшею смертью, чем полагаешь! О, боги! Почему вы так немилостивы ко мне?! Душа моя уязвлена и нуждается в утешении поэзией. Эй, рабы, разбудите этого грека, вытащите его из кровати и приведите сюда: пусть он прочтет мне о гневе Ахиллеса, когда у него похитили его Бризенду: судьба этого героя сходна с моей судьбой!

И новый Ахилл удалился в свою опочивальню, чтобы там врачевать бессмертными стихами Гомера свою уязвленную душу. В те часы, когда зверь в нем дремал, Домициан мнил себя поэтом. Хорошо, что, удаляясь, тиран не видел выражения лица Сарториуса, прикладывающего какой-то целебный бальзам к плечам и спине, и не слышал клятвы, с какой этот верный и услужливый клеврет его ложился спать в эту ночь лицом вниз, так как от жестоких побоев он много дней не мог лечь на спину. Сарториус рисовал себе Домициана лысым, тучным, на тонких поджатых ногах, в императорской мантии цезаря, катающимся по полу своей опочивальни в отчаянной борьбе за свою жизнь с неким Стефаном, между тем как сам Сарториус вонзал в его спину свой кинжал, приговаривая с дьявольской усмешкой:

– Эге, цезарь! Вот это тебе за те побои тростью! Помнишь, цезарь, Жемчужину Востока? Это тебе за те побои! И это, и это!..

Но пока еще Домициан не подозревал о возмездии и, наплакавшись досыта над горестной судьбой богоподобного Ахилла, заснул крепким сном.

На другой день после триумфа Тита купец Деметрий, который раньше звался Халевом, сидел в конторе своего обширного склада товаров на одной из самых оживленных торговых улиц Рима. Он стал красивым, вид его, надменный и благородный, прекрасно шел к его осанке и положению. Но лицо его было озабоченно и печально. С какими невероятными усилиями прокладывал он себе вчера путь по улицам Рима, чтобы пробраться как можно ближе к Мириам, когда она шла позорным путем вслед за колесницей триумфатора! Был он вечером и на публичном торжище в Форуме, куда явился, обратив в деньги почти весь свой наличный товар, зная, что ему придется оспаривать Мириам у Домициана. Он предлагал за нее все, что имел, все до последнего гроша! Но она попала в чьи-то чужие руки. Даже сам Домициан не мог угнаться за этим таинственным соперником, представительницей которого явилась какая-то странного вида женщина в платке крестьянки под густым покрывалом. Халев был уверен, что эта женщина не кто иная, как ненавистная ему Нехушта. Но откуда у нее такая огромная сумма денег? Для кого, как не для Марка, могла она в таком случае торговать Мириам? Но Халев наводил справки, и оказалось, что Марк в Риме не появлялся; кроме того, Халев имел полное основание думать, что кости римлянина, как и кости многих тысяч славных воинов, стали добычей голодных шакалов в развалинах священного города. Если же он еще жив, то почему не участвовал в триумфе Тита? Он – один из выдающихся соратников цезаря и один из богатейших патрициев Рима!

С отчаянной тоской смотрел Халев, как таинственная женщина, нагруженная корзинами, увела Мириам. Тщательно скрываясь, он успел проследить, что они скрылись в узенькой калиточке одного сада. У него появилась минутная мысль постучать в эту калитку, но его обычная осторожность шепнула ему, что покупающие невольницу за два миллиона сестерций, конечно, держат наготове добрый меч для таких посетителей. Он обошел вокруг этого сада и прилегающего к нему дома и убедился, что то был богатый мраморный дворец, по-видимому, никем не обитаемый, хотя ему показалось, что за ставнем мелькнул огонь. Халев осмотрелся и узнал это место: поутру тут шествие на мгновение приостановилось потому, что один римский солдат, бывший в плену у евреев, чтобы уйти от публичного позора и посмеяния толпы, покончил с жизнью, бросившись под колеса колесницы триумфатора. Да, это было то самое место! При этом у Халева мелькнула мысль, что подобная участь ожидала и его соперника Марка, также захваченного им в плен живым. Дьявольская усмешка исказила черты Халева. До сего времени две всесильные страсти руководили жизнью его: беспредельное честолюбие и любовь к Мириам. Честолюбие его не было удовлетворено: он мечтал стать правителем, даже царем Иудеи, но Иудея пала и не подняться ей вновь. Судьба каким-то чудом пощадила его жизнь. Теперь одна любовь к Мириам побуждала его к самосохранению, чтобы следовать за ней хоть на край света. У него были деньги, предусмотрительно зарытые им перед началом войны. Эти деньги превратили его из предводителя военного отряда в зажиточного купца. Теперь он мог, конечно, стать богачом, но ведь он еврей, и ему, следовательно, никогда не занять высокого положения, не достигнуть славы и власти, о которых он так мечтал. Ну а Мириам? Она никогда не любила его, и все из-за Марка, этого проклятого римлянина, которого он ненавидел всей душой. Но теперь его несколько успокаивало, что Мириам если не досталась ему, то и Марку ведь тоже.

Всю ночь Халев бродил вокруг этого мрачного, видимо, безлюдного дома. С рассветом на широкой улице стали появляться группы запоздавших пешеходов: возвращающиеся с пира, перепившие вина мужчины и растрепанные женщины. Скромные труженики, рабочие и мастеровые, тоже выходили из своих домов, спеша приняться за свой дневной труд. Метельщики рано вышли в это утро с надеждой найти что-нибудь ценное после вчерашнего триумфального шествия. Двое из них, подметая вблизи Халева, начали подшучивать над ним, найдет ли он дорогу домой. Халев сказал, что ждет, когда откроются двери этого дома.

– Ну, тебе долго придется ждать! – сказали они. – Владелец этого дома убит на войне в Иудее, и еще неизвестно, кто будет его наследником.

– А как звали владельца этого дома? – спросил Халев.

– Его имя Марк, прозванный Фортунатом (Счастливым). Он был любимец Нерона.

Халев ушел домой.

Глава XXVI

Суд Домициана

Прошло два часа, а Халев все сидел в своей конторе. Попадись ему в минуту бешенства Марк, он задушил бы его собственными руками. Теперь он убежден, что Марк жив, что он в Риме, а Мириам – в его объятиях. «О, лучше бы уж она досталась Домициану, этому развратному негодяю, его она, по крайней мере, ненавидела бы, Марка же любит!» – думал завистливый еврей. Конечно, он мог выследить Марка и убить его, мог прибегнуть к услугам наемных убийц, но тогда его собственная жизнь подверглась бы опасности: он знал, какая участь ожидает всякого, кто осмелится поднять руку на римского патриция, а умереть Халев вовсе не спешил: теперь жизнь казалась ему единственным благом, оставшимся ему. Кроме того, пока он жив, у него остается надежда, что Мириам будет принадлежать ему. Нет, он не станет рисковать, нужно выждать, решил Халев. Выжидать ему пришлось недолго: в подобные моменты дьявол всегда успешный приспешник того, кто замышляет зло против своего ближнего.

Кто-то постучал в дверь, и Халев раздраженно воскликнул: «Войдите!», раздосадованный тем, что нарушили его уединение.

В комнату вошел небольшого роста, коротко остриженный человек с неспокойным, бегающим взглядом. Под одним глазом у него красовался большой синяк с кровоподтеком, на виске угадывалась рана, залепленная пластырем. Он сильно хромал и поминутно передергивал плечами, будто они у него чесались. Это был домоправитель Домициана, и Халев тотчас же узнал его.

– Привет тебе, благородный Сарториус, садись, прошу тебя! Тебе, вижу, трудно стоять!

– Да, да, со мной произошел весьма неприятный случай! – отвечал тот. – Но и вы, уважаемый Деметрий, тоже как будто провели бессонную ночь!

– Я действительно несколько взволнован. Тоже неприятный, хотя другого рода, случай. Но чем могу быть полезен тебе, благородный Сарториус? Я человек занятой и прошу тебя прямо приступить к делу!

– Да, да, конечно… Вчера на торгу я заметил, что ты весьма заинтересовался той красивой еврейской невольницей, которая теперь известна всему Риму под прозвищем Жемчужины Востока. Я же был представителем одного очень знатного лица.