Жемчужина Востока

Триумф

Прошла еще неделя – наступил канун триумфа. После полудня пришли две швеи и принесли Мириам наряд, который она должна надеть завтра. Наряд из дорогого белого шелка, вышитый серебром и жемчугом, с изображением Врат Никанора на груди был поистине великолепный, но так сильно обнажал плечи и грудь, что Мириам считала позорным для себя надеть его.

– Ничего, ничего! – успокаивала ее Юлия. – Это для того, чтобы толпа могла видеть твое жемчужное ожерелье, от которого ты получила свое прозвание.

Так успокаивала девушку добрая женщина, но в душе она проклинала эту развратную толпу, которая могла наслаждаться позором беззащитной бедняжки.

Галл получил предписания, куда и к какому времени доставить вверенную ему девушку и кому ее передать. Принесший предписание вручил Галлу еще сверток, в котором оказался драгоценный золотой пояс с аметистовой застежкой. На поясе была надпись: «Дар Домициана той, которая завтра будет его собственностью!»

Мириам отшвырнула от себя этот драгоценный пояс, как будто он ужалил ее.

– Я не надену его! – воскликнула она. – Сегодня я еще принадлежу себе!

Вечером, когда стемнело, Мириам посетил епископ Кирилл, глава христианской церкви в Риме, бывший некогда другом и учеником апостола Петра.

Галл сторожил, чтобы никто не вошел невзначай и не потревожил их, пока Кирилл утешал и ободрял бедную девушку. Он благословил, напутствовал ее и простился с нею.

– Я должен теперь покинуть тебя, дочь моя, но на моем месте незримо будет тот, кто не покинет тебя до конца и спасет, как уже не раз спасал тебя. Веришь ли этому?

– Верю, отец! – убежденно и искренне ответила Мириам. Действительно, в те времена еще были люди, знавшие и видевшие самого Иисуса Христа, слова его еще были живы в их памяти и звучали над миром. Глубокая убежденная вера его последователей была достаточно сильна, благодаря чему они временами ощущали его присутствие рядом.

В эту ночь во многих катакомбах Рима горячо молились за Мириам. Девушка, успокоенная и утешенная, спала крепким сном. На рассвете Юлия разбудила ее, нарядила в великолепные одежды и со слезами простилась с ней.

– Дитя мое, ты мне стала дорога, как родная дочь. Увижу ли тебя когда-нибудь?!

– Быть может, даже очень скоро. Но если нет, то призываю благословение Бога на тебя и на Галла, которые полюбили и берегли меня, как родную!

– И которые надеются и впредь оберегать тебя, дорогая! Клянусь римскими орлами, Домициану стоит остерегаться того, что он задумал сделать. Кинжал мщения может пронзать и сердца цезарей!

– Но пусть это будет не твой кинжал, Галл, – возразила ласково Мириам, – надеюсь, что тебе не придется мстить!

В этот момент во двор внесли носилки, в которых поместилась Мириам с Галлом, чтобы отправиться к месту сборища. Солнце еще не взошло, но толпа стояла до того плотно, что солдаты с трудом прокладывали себе и носилкам дорогу. Путь они проделали продолжительный, но вот носилки остановились у ворот большого здания, и Мириам пригласили выйти. Здесь ожидало несколько должностных лиц, которые выдали Галлу расписку, словно приняли от него ценную вещь. Получив эту расписку за должной подписью, Галл ушел, не простившись с ней и не взглянув на нее.

– Ну, пойдем, что ли, поворачивайся! – приказал один из служителей.

– Эй, ты, осторожнее с этим сокровищем! Это Жемчужина! Знаешь, та пленница, из-за которой поссорились цезари с Домицианом. О ней весь Рим говорит. Помни, что теперь многие наши патрицианки и принцессы стоят меньше, чем она сейчас! – заявил кто-то служителю.

Тогда раб с низким, почтительным поклоном попросил Мириам последовать за ним в приготовленное для нее помещение. Она послушно прошла через толпу пленных в небольшую комнату, где ее оставили одну. До нее доносились звуки голосов, прерываемые временами заглушенными рыданиями, вздохами и жалобными воплями. Но вот дверь отворилась, слуга внес кувшин молока и хлеб, Мириам обрадовалась, так как чувствовала, что силы ее нуждаются в поддержке. Но едва только она принялась за еду, как явился раб в ливрее императорского двора и поставил перед нею серебряный поднос. На нем стояли серебряные сосуды с самыми изысканными блюдами и напитками.

– Жемчужина Востока, – сказал он, – господин мой Домициан посылает тебе привет и вот этот дар; все эти ценные сосуды и блюда из чистого серебра твои; их сохранят для тебя. А сегодня вечером ты будешь ужинать из золотых тарелок!

Мириам ничего не ответила, но едва раб вышел, как она ногой опрокинула все серебряные сосуды и продолжала есть хлеб и пить молоко из глиняного кувшина. Вскоре явился офицер и вывел ее на большую квадратную площадь. Солнце уже взошло, и она увидела перед собой великолепное, грандиозное здание, а перед ним весь римский сенат в богатых тогах и лавровых венках на головах и множество вооруженных всадников в блестящих доспехах. Перед зданием между длинными величественными колоннами сидели знатные дамы, а впереди стояли два кресла из слоновой кости, никем еще не занятые. По правую и левую сторону кресел, насколько хватал глаз, тянулись бесконечные ряды войск. И вот из-за колоннады в богатых шелковых одеждах и с лавровыми венками на головах появились цезари Веспасиан и Тит в сопровождении Домициана и свиты. Солдаты приветствовали их громкими криками, которые слились в общий рев, подобный рокоту моря, и долгим раскатом звучали в воздухе, пока Веспасиан не подал рукой знак смолкнуть.

Цезари заняли свои места и, накрыв головы плащами, казалось, произносили тихую молитву среди всеобщей тишины. Затем Веспасиан выступил вперед и обратился с речью к солдатам, благодарил их за мужество и воинские подвиги, обещал награды. Речь его воины снова приветствовали громкими криками, после чего легион за легионом прошли мимо императоров туда, где для них был приготовлен богатый пир.

Затем цезари и свита удалились, а церемониймейстеры принялись выстраивать процессию. Ни начала, ни конца этой процессии Мириам не могла видеть. Она заметила только, что впереди нее вели не менее двух тысяч пленных евреев, связанных по восемь в ряд; за ними шла она одна, а за нею – также один, но в сопровождении двух стражей, знаменитый еврейский военачальник Симон, сын Геора, в белой одежде и пурпурном плаще, с золоченой цепью на шее, но с кандалами на руках. Это был тот свирепый воин, которого евреи пустили в Иерусалим, чтобы одолеть Зилота Иоанна Гишала. Мириам не видела его с того самого дня, когда этот Симон вместе с другими членами Синедриона осудил ее на страшную смерть. И вот теперь судьба снова столкнула их, он сразу узнал ее.

Вскоре торжественная процессия двинулась по Триумфальному пути.

За пленными евреями, за Мириам – Жемчужиной Востока, как ее называли в Риме, и Симоном несли на подставках и столах золотую утварь и сосуды Иерусалимского храма, золотые семисвечники, светильники, а также священную книгу еврейского закона. Далее возвышались над головами идущих богини победы из слоновой кости и золота. Когда это шествие подошло к Триумфальным воротам, в него вступили цезари, каждый в сопровождении своих ликторов, fasces (связки прутьев) которых были увиты лаврами.

Впереди ехал цезарь Веспасиан на великолепной золотой колеснице, запряженной четверкой белоснежных коней, которых вели под уздцы воины-ливийцы; за спиною цезаря стоял чернокожий раб в темной одежде, чтобы отвращать дурной глаз и влияние завистливых божеств.

Этот раб держал над головою императора венок из золотых лавровых листьев и время от времени наклонялся к его уху, шепча знаменитые слова: Respice post te, hominem memento te (Оглянись назад на меня и вспомни, что ты смертен).

За Веспасианом, цезарем-отцом, следовал Тит, цезарь-сын, на блестящей колеснице с изображением Иерусалимского храма, охваченного пламенем.

Подобно отцу, он был одет в расшитую золотом тогу (верхняя одежда) и тунику, окаймленную серебряными листьями. В правой руке он держал лавровую ветвь, в левой – скипетр. За его спиной также стоял раб, держал над ним лавровый венок и нашептывал ему те же слова.

За колесницей Тита, вернее, почти рядом с ней, ехал верхом на великолепном коне в богатейшем наряде Домициан, за ним – трибуны и всадники, а дальше – легионеры числом около пяти тысяч с копьями, увитыми лаврами.

Медленно подвигаясь вперед, процессия приближалась к храму Юпитера Капитолийского. Десятки тысяч людей толпились на пути шествия; из окон выглядывали зрители, крыши домов были усеяны ими; громадные трибуны, наскоро воздвигнутые из досок, были сплошь заполнены людьми. Куда ни падал взор, всюду волновалось беспредельное море голов так, что в глазах рябило. Это море, издали спокойное, едва приближалась процессия, начинало волноваться, и шум волн постепенно переходил в настоящую бурю и потрясал воздух, подобно раскатам грома.

Время от времени шествие останавливалось: то кто-нибудь из пленных падал от изнеможения, то участники чувствовали потребность подкрепить свои силы несколькими глотками вина. Тогда крики толпы смолкали, и зрители начинали обмениваться критическими замечаниями, едкими шутками и насмешками в адрес того, что попадало им на глаза. Мириам невольно уловила замечания относительно нее. Почти все эти люди знали ее под именем Жемчужина Востока и без церемоний указывали на ее жемчужное ожерелье; многие знали ее печальную историю, они всматривались в изображение Врат Никанора на ее груди. Большинство же цинично обсуждали ее красоту, передавая из уст в уста слух о Домициане и о его ссоре с цезарями, а также о его намерении купить ее на публичном торгу.

Вблизи бань Агриппы, на улице Дворцов, шествие остановилось. Тут внимание Мириам привлек величественного вида дворец с закрытыми ставнями, пустым крыльцом, не разукрашенным и не разубранным, как все остальные здания на пути шествия.

– Чей это дворец? – спросил кто-то из толпы.

– Он одного богатого патриция, павшего в Иудее, теперь запертого, так как пока еще неизвестно, кто будет его наследником!

Глухой стон и громкий веселый смех отвлекли внимание Мириам от этого разговора; оглянувшись, она увидела, что Симон, еврейский начальник, измученный до изнеможения, лишился чувств и упал лицом на землю. Его стражи, забавлявшиеся все время тем, что стегали его плетьми для увеселения толпы, теперь делали то же самое, чтобы привести его в чувство. Мириам с болезненно сжавшимся сердцем отвернулась от этого возмутительного зрелища и увидела перед собой высокого человека в богатой одежде восточного купца, стоящего спиной к ней и спрашивающего у одного из маршалов триумфа: «Правда, что эта девушка, Жемчужина, как ее называют, будет продаваться сегодня на публичном торгу на Форуме?» Получив утвердительный ответ, незнакомец скрылся в толпе.

Теперь Мириам впервые почувствовала, что мужество покидает ее, и при мысли о той судьбе, какая ожидала ее сегодня вечером, у нее явилось желание упасть на землю и не подниматься до тех пор, пока плети погонщиков не добьют ее на месте. Но тут, словно луч света во мраке, сладкое чувство надежды зародилось в ее груди; она стала искать среди окружающих ее лиц то, которое могло внушить ей эту бодрость. Но не в толпе ей следовало искать этот источник внезапной светлой надежды. Взгляд ее случайно вновь остановился на том мраморном дворце по левую ее руку, и ей показалось, что одно из окон этого дворца, раньше закрытое ставнем, теперь открыто, но задернуто внутри тяжелой голубой завесой. Вдруг тонкие темные пальцы показались в складках этой завесы, и сердце Мириам почему-то дрогнуло. Теперь она не спускала глаз с этого окна. Завеса медленно раздвинулась, и в окне появилось лицо темнокожей старой женщины с седыми волосами, красивое и благородное, но скорбное. Мириам чуть не лишилась сознания: то было дорогое лицо Нехушты, которую она считала умершей.

Мириам не верила своим глазам; ей казалось, что это видение, игра ее расстроенного воображения. Но нет! Вот Нехушта осенила ее крестом и, приложив палец к губам в знак молчания и осторожности, скрылась за голубой завесой. У Мириам уже подкашивались ноги, и она чувствовала, что сейчас упадет, что не в силах сделать ни шагу. А между тем маршалы принуждали идти вперед. В этот момент какая-то старая женщина из толпы поднесла чашу с вином к ее губам, грубо промолвив:

– Выпей, красавица! От этого твои бледные щеки похорошеют, и знатным людям веселее будет смотреть на тебя!

Готовая оттолкнуть чашу, Мириам взглянула на говорившую и узнала в ней христианку, часто молившуюся с ней в катакомбах; надежда вновь проснулась в душе, она послушно сделала несколько глотков, с благодарностью взглянула на старуху и продолжала идти вперед.

За час до заката шествие, миновав бесконечное множество улиц и садов, украшенных колоннами и статуями, стало подниматься на крутой холм, где возвышался великолепный храм Юпитера Капитолийского. Здесь стражи схватили Симона и за золоченую цепь поволокли куда-то из рядов процессии.

– Куда и зачем уводят они тебя? – спросила Мириам.

– На смерть! – мрачно ответил он. – Я так желаю ее!

Цезари сошли со своих колесниц и встали на вершине лестницы у алтаря. На остальных ступенях позади них становились по порядку другие участники триумфа. Потом долго-долго ждали чего-то, но Мириам не знала, чего именно. Вдруг возле Форума показались люди, бегущие по дороге. Один, бежавший впереди всех, нес какой-то предмет, завернутый в скатерть.

Остановившись перед цезарями, он сбросил эту скатерть и поднял вверх так, чтобы мог видеть весь народ, отрубленную седую голову Симона, сына Геора.

Этим убийством мужественного полководца завершался триумф римлян; при виде этого кровавого доказательства трубы загудели, знамена затрепетали высоко в воздухе, а толпа издала громкий крик торжества, опьянения своей славой, своей жестокой местью!

Затем перед алтарем всесильного божества цезари принесли жертвы благодарности за дарованную им и их оружию победу.

Так окончился триумф Веспасиана и Тита, а вместе с ним и печальная повесть борьбы народа еврейского против железного клюва и когтей грозного римского орла.

Глава XXIII