Жемчужина Востока

– Я готова… но…

– Не говори! – прервал ее старик. – Не говори, я знаю, что ты хочешь сказать. Я горько каюсь в том, что для меня твоя вера ничто, и твой Бог – посрамление, но я понял теперь, что посылать за это на смерть и муку – жестоко и несправедливо. Мало того, я прибегну даже к одному из учений Распятого. Он, кажется, учит прощать обиды?

– Да, так нас учит Христос, и потому христиане любят все человечество!

– Так внеси же это учение в стены этого дома и люби меня, нанесшего тебе обиду через родителей твоих, обиду, в которой я теперь горько каюсь!

Вместо всякого ответа Мириам впервые обвила шею старика деда своими руками и поцеловала его.

С этого времени старый Бенони все больше и больше привязывался к своей внучке, ревнуя ее ко всем и каждому, особенно же к Нехуште, которую девушка любила, как мать.

Глава XII

Ожерелье, кольцо и письмо

Мириам жилось хорошо и спокойно в Тире, в доме деда, который не отказывал ей ни в чем, не препятствовал даже ее общению с другими христианами, жившими в Тире, вместе с которыми она совершала молитвы и присутствовала на беседах. Впрочем, в то время христиане подвергались сравнительно меньшей опасности, чем евреи, ненавидимые сирийцами и греками за их богатства и жившие под непрестанной угрозой убийства и ограбления. Среди великих волнений и смут того времени скромные, разноплеменные и сравнительно малочисленные христиане оставались в тени.

Жизнь Мириам проходила однообразно и даже скучно. Она редко показывалась на улице. Несмотря на усердные занятия своим излюбленным искусством, у нее оставалось много времени для дум и воспоминаний, и среди этих дорогих воспоминаний наряду с добрыми старцами-ессеями ярко выступала в каком-то лучезарном блеске фигура молодого римского воина Марка.

О, как страстно ждала она вести о нем!

Скучая и тоскуя взаперти, в роскошном дворце Бенони, стремясь рассеять грустные мысли, Мириам выпросила у деда разрешение посетить принадлежащие ему в северной части города великолепные сады. В сопровождении Нехушты и многочисленных слуг отправилась туда.

Обойдя богатые владения Бенони, девушка присела отдохнуть на обломке мраморной колонны, оставшейся от древнего храма, некогда стоявшего на этом месте. Вдруг позади них послышались чьи-то торопливые шаги, и Мириам увидела перед собой римского воина в полном походном снаряжении, в сопровождении одного из слуг Бенони.

– Госпожа, – произнес римлянин, склоняясь перед нею, – меня зовут Галл. Я к тебе с поручением! – с этими словами он достал из-под дорожного плаща сверток, перевязанный шелковой нитью и с большою печатью, и другой небольшой сверток, которые и вручил Мириам.

– Кто прислал мне это и откуда? – спросила та.

– Я привез то и другое из Рима, а посылает это тебе благородный Марк, прозванный теперь Фортунатом (Счастливым)!

– Ах, – воскликнула Мириам, – скажи мне, господин, здоров ли он и хорошо ли ему живется?

– Я оставил его в добром здравии, госпожа, но божественный Нерон возлюбил его так сильно, что не может жить без него. А любимцы кесаря часто бывают недолговечны. Впрочем, ты не печалься! Мне думается, что пока благородному Марку не грозит никакая опасность. Ну, поручение я исполнил, госпожа, и должен спешить, ты же все узнаешь из послания! – И Галл откланялся и так же спешно удалился, как пришел.

– Перережь скорей эту нитку, Ноу! – воскликнула Мириам, протягивая свиток Нехуште. – Скорее, дорогая, у меня не хватает терпения!

Нехушта, улыбаясь, поспешила исполнить приказание своей молодой госпожи, и та, развернув свиток, принялась читать.

Марк писал, что благополучно прибыл в Рим и застал своего дядюшку Кая на смертном одре, готового уже, в отсутствие племянника, завещать все свои богатства императору Нерону. «Тем не менее, – писал Марк, – я пришелся дядюшке так по вкусу, что он сделал меня своим наследником, и спустя месяц после его смерти я стал одним из богатейших людей в Риме. Конечно, Нерон не знал о намерении Кая, не то я лишился бы не только своего наследия, но и своей головы под каким-нибудь пустым предлогом. Я намеревался вернуться в Иудею немедленно, но случилось нечто, чего я никак не мог предвидеть».

Оказалось, что, вступив во владение домом Кая, Марк поставил в нем на самом видном месте, в вестибюле, свой бюст работы Мириам и пригласил своего друга Главка и некоторых других знаменитых скульпторов Рима полюбоваться им. Художники пришли в неописуемый восторг от ее произведения и не только в этот день, но и в последующий не говорили ни о чем другом, как только об этом бюсте.

Слух о произведении дошел до самого Нерона, и однажды, не предупредив о своем посещении, император явился в дом Марка; долго стоял он, безмолвно любуясь мраморным бюстом, затем воскликнул:

– Какая страна имела несказанное счастье породить гения, создавшего это творение?

Узнав, что то была Иудея, император поклялся, что сделает художника правителем Иудеи. Когда ему сообщили, что это женщина, он сказал, что все равно он заставит всю Иудею и весь Рим поклоняться ей и прикажет разыскать ее и привезти в Рим.

От этих слов Марк так и обмер и поспешил уверить императора, что гениальной художницы уже нет в живых. Тогда император разразился слезами, но все не уходил. Один из его приближенных шепнул Марку, чтобы он поднес мраморный бюст императору. Марк отказался. Приближенный дружески предупредил его, что все равно он лишится своего сокровища и всего богатства, а быть может, даже и головы. Марк вынужден был преподнести бюст Нерону, который сперва заключил в свои объятия мрамор, затем молодого римлянина и приказал тотчас же отнести бюст в свой дворец.

Через два дня Марк получил императорский декрет, гласивший, что несравненное произведение искусства, вывезенное им из Иудеи, поставлено в таком-то храме для поклонения этому гениальному произведению и духу той, которая создала его. Кроме того, по воле императора Марк назначался хранителем своего собственного изображения, и ему вменялось в обязанность дважды в неделю неотлучно проводить день в этом храме подле своего бюста, чтобы поклоняющиеся дивному мрамору могли видеть и модель. Такова воля кесаря всесильного, правящего Римом.

Далее Марк писал, что он в милости у Нерона. Благодаря этому ему удается оказывать значительные услуги христианам и даже спасать многих от смерти. Мало того, однажды Нерон лично явился в храм, где стояло изображение Марка, и высказал мысль принести в жертву духу умершей художницы нескольких христиан, которых он хотел обречь на самую мучительную и ужасную смерть. Но когда Марк сказал ему, что это едва ли обрадовало бы художницу, которая при жизни сама была христианкой, то Нерон воскликнул: «Боги! Какое преступление я готов был совершить!» – и тотчас же отменил свой приговор, на некоторое время совершенно оставив христиан в покое…

«Дорогая, возлюбленная Мириам, я страшно несчастлив, что не могу теперь же вернуться в Иудею, так как Нерон ни за что не выпустит меня живым из Рима. Но я денно и нощно думаю о тебе и мучаюсь мыслью, что другие, в том числе и Халев, видят твое дорогое лицо, упиваются твоим голосом. Скажу тебе еще, что я разыскал здесь, в Риме, ваших лучших проповедников, беседовал с ними и приобрел за большие деньги их рукописи, в которых изложено все ваше учение и все догматы вашей веры. Книги эти я намерен изучить основательно, но пока откладываю это, опасаясь, что уверую и стану христианином, а затем, подобно многим десяткам римских христиан, буду обращен в факел, чтобы освещать в ночное время сады Нерона».

Марк сообщал, что посылает ей вещи, имеющие свою историю, которую он поведает ей при встрече. Кольцо, на котором вырезаны их профили, и ожерелье жемчужное он просит ее носить, не снимая, а ее статуэтку работы Главка, подаренную ему, хранить. Юноша просил написать ему хоть несколько слов, не забывать его. Он же постоянно думает о ней.

Дочитав это послание, Мириам поцеловала его и спрятала у себя на груди, а Нехушта между тем открыла слоновой кости шкатулочку, из которой молодая девушка достала кольцо с дивной красоты изумрудом и жемчужное ожерелье.

– Посмотри же, Ноу! Посмотри! – воскликнула Мириам в порыве радости.

– Да, есть на что полюбоваться! Этот жемчуг – целое состояние! Счастливое дитя, снискавшее любовь такого человека!

– Несчастная, – возразила Мириам, – которая никогда не будет женой этого человека! – И при этом глаза ее наполнились слезами.

– Не горюй раньше времени и не говори того, чего ты знать не можешь, – сказала Нехушта, надевая ей на шею ожерелье. – Ну давай сюда твой палец. Тот, на котором носят обручальное кольцо! Вот видишь, как оно пришлось, словно по мерке!

– Нехушта, я не должна этого делать! – прошептала Мириам, но кольца с пальца не сняла.

– Пойдем домой, дитя, сегодня, ты знаешь, у господина будут гости на ужине!

– Гости? Какие гости?

– Все заговорщики! Как бы и нам всем не пришлось пожинать горьких плодов. Слыхала ты, что Халев возвратился?

– Нет!

– Вчера он прибыл в Тир и сегодня будет в числе гостей Бенони. Он бился там, в пустыне, и, говорят, участвовал во взятии крепости Масада, весь римский гарнизон которой они перебили!

– Так он восстал против римлян?

– Да, он надеется стать правителем Иудеи!

– Я его боюсь, Ноу! – сказала Мириам.

Когда Мириам вошла в большой зал, где был приготовлен ужин для гостей, в своем великолепном наряде греческого покроя, богато изукрашенном золотым шитьем, с золотым поясом, унизанным камнями, с золотыми обручами в волосах, все эти мрачные, суровые евреи с полными решимости лицами встали и один за другим кланялись ей как госпоже и хозяйке этого дома. Она отвечала низким поклоном на поклон каждого и, вглядываясь в их лица, с невольной тревогой искала среди них Халева, но его не было. Вдруг завеса залы отдернулась, и он вошел.

О, как он изменился за эти два года! Теперь это был великолепный, блестящий юноша, гордый и самоуверенный. Присутствующие почтительно кланялись ему, как человеку, добившемуся высокого и завидного положения и могущему добиться со временем еще большего. Даже сам Бенони сделал несколько шагов ему навстречу, чтобы приветствовать его. На все эти поклоны и приветствия Халев отвечал небрежно, даже несколько надменно, как вдруг глаза его упали на Мириам, стоявшую несколько в тени. Ни на кого не обращая внимания, он двинулся прямо к ней и занял место подле нее, хотя оно, собственно, предназначалось старейшему из гостей. Заметив замешательство этого почтенного гостя, Бенони поспешил посадить лишившегося своего места подле себя.

– Вот как мы встретились вновь, Мириам! – начал Халев несколько растроганным голосом, и жестокие, надменные черты его осветились мгновенно, смягчились. – Рада ты меня видеть?

– Конечно, Халев! Кто не рад встрече с товарищем детства и детских игр! – сказала Мириам. – Откуда ты теперь?

– С войны, – ответил он, – мы бросили вызов Риму, и Рим принял этот вызов!

Она вопросительно взглянула на него.