Владимир Вениаминович Агеносов. Учитель. Ученый. Человек

Владимир Вениаминович Агеносов. Учитель. Ученый. Человек
Инна Ли

Геннадий Аркадьевич Бордюгов

В книге памяти собраны воспоминания о видном ученом и педагоге, его огромном вкладе в развитие образования, науки и культуры России / СССР, а также в развитие китайской русистики. О разных этапах жизни и судьбы профессора рассказывают члены его семьи, ученики, коллеги по работе, участники его проектов и просто близкие ему люди.

Выход книги приурочен к первой годовщине со дня кончины В.В. Агеносова.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Владимир Вениаминович Агеносов. Учитель. Ученый. Человек

Составление и редакция: Геннадий Бордюгов и Инна Ли

Книга издана благодаря содействию:

СЕМЬИ В.В. Агеносова,

а также учеников и друзей —

Сергея Ивановича ПЛАКСИЯ Александра Владимировича КРУПЕНИКА Алекандра Васильевича ТОЛКАЧЕВА

Валерия Ивановича КУЗЬМИЧЕВА

Петра Константиновича ГОНЧАРОВА

Анатолия Григорьевича ЛОЖКИНА

Александра Михайловича РЫБАКОВА

Михаила Георгиевича ПАВЛОВЦА

Владимира Львовича БОТВИЧА

В книге использованы документы и фотографии из семейных архивов И. Ли, В.И Кузьмичева и других авторов, а также АИРО-XXI.

Владимир Вениаминович Агеносов. Учитель. Ученый. Человек ? Сост. ГА. Бордюгов, И. Ли. – Москва: Пробел-2000, 2024

© Авторы и составители, 2024

© АИРО-XXI, оформление, 2024

© «Пробел-2000», 2024

Предисловие

Этой книгой мы чтим память Владимира Вениаминовича Агеносова, его вклад в развитие образования, науки и культуры России/СССР. Рассуждая о жанре биографии, известный историк и политолог Бен Пимлотт однажды заметил, что важно «не создание точного образа», а скорее «дать общее представление, используя широкую палитру исторических свидетельств», поскольку «цель – не абстрактная истина, а понимание». Следуя такому видению, наша книга – попытка создать образ профессора В.В. Агеносова, воплощающего русскую интеллигенцию, вдумчивую, оптимистическую и самодостаточную.

Прошедший год после его ухода позволяет заново осмыслить масштаб его фигуры, по-иному воспринять его дела, результаты педагогической деятельности, написанные книги и учебники, наконец, личную траекторию жизни в соответствии с вызовами времени.

Отдельный человек не может полностью отрешиться от своей эпохи, но он может возвыситься над ней. И творческое наследие профессора – свидетельство тому. Внутренняя свобода была значимой для него. И это не противоречило его жизненными принципам и убеждениям, которые в советское время называли «идейностью». Как нам представляется, формула жизни и творческого долголетия Владимира Вениаминовича заключается в его таланте, воле, великодушии, остром уме, дружественности, развитом эстетическом чувстве и широком кругозоре.

Об этих и других свойствах его личности подробно рассказывают авторы этой книги – родные, близкие друзья, ученики и коллеги. Возможно, не все приводимые факты и оценки являются истиной в последней инстанции, разделяемой безусловно всеми и исчерпывающей до конца заданную тему. Но собранные вместе они составляют многогранный образ Владимира Вениаминовича, обрисовывают основные ипостаси его жизни, его духовные ценности и мечты. И его место в пространстве нашей памяти обозначить, надеемся, удалось.

Книга подготовлена совместными усилиями многих людей, которым хотим выразить свою признательность:

Сергею Щербине – за дизайн и верстку книги.

Ивану Плигину – за печатные работы.

Валерию Кузьмичеву – за фотоархив.

Геннадий Бордюгов, Инна Ли

Глава 1

Магнитогорск-Москва: детство, юность, друзья

Из книги В.В. Агеносова «Избранные труды и воспоминания» (М.: АИРО-XXI, 2012)

Баба Софья Васильевна Агеносова, как мне рассказывали, когда я родился, разочарованно протянула: «Мальчик!». Но потом любила меня без памяти, ревновала к бабе Вере Васильевне Сережниковой и даже к маме. Она умерла, когда я был в первом классе, и единственное воспоминание о ней – это обаяние доброты, исходившей от нее.

Баба Вера в молодости была учительницей, прекрасно знала два иностранных языка (увы! меня им не учила), осталась старой девой и всю свою нерастраченную любовь перенесла на меня. Стоило мне пожаловаться на кого-то из соседних мальчишек, как баба Вера выскакивала из дома (жили мы в двухквартирном домике) и мчалась разбираться с «обидчиками». Вечером приходила с работы мама, расспрашивала о причинах скандала и, если выясняла, что виноват-то был я, попадало и мне, и бабе Вере. Что, впрочем, не мешало бабушке и в следующий раз мчаться на защиту любимого внука.

Бабушки спасли меня и от занятий музыкой. Мне не нравилось часами сидеть за пианино и я под разными предлогами отлынивал от выполнения домашних заданий. Моих товарищей, которые тоже не испытывали любви к гаммам и этюдам, принуждали сидеть за инструментом строгие мамы. Моя мама была на работе, а бабушки жалели ребенка. Кончилось тем, что мама взяла с меня слово, что я никогда не упрекну ее в том, что не научился музицировать и сдалась: уроки музыки прекратились. Слово я сдержал, но когда уже в наши дни мой бывший одноклассник Женька Колобов, придя ко мне в гости, играл наизусть «Времена года» Чайковского, честно говоря, я немного завидовал. Спасали меня бабушки и от огорода, с двух сторон окружавшего наш домик. Ходить с ведрами и поливать каждый куст помидоров, полоть картошку, делать грядки под огурцы – всё это я хотя и делал, но, что называется, из-под палки. Было куда больше интересных дел в школе, где я был и председателем Совета Командиров (так мы назвали ученический комитет), и секретарем комитета комсомола. Баба Вера (Софьи Васильевны к тому времени уже не было на свете) настояла, чтобы половину огорода, находившуюся за домом, отдали соседке. Умерла баба Вера 11 ноября 1959 года, когда я был уже в последнем классе школы.

Новорожденный с бабой Соней (Софьей Васильевной Агеносовой), 1942 г.

К этому времени моим главным учителем стала мама. Врач по специальности, она в 1931 году приехала на Магнитку и навсегда связала свою жизнь с металлургическим комбинатом. Была и доверенным врачом профкома, и зав. терапевтическим отделением больницы медсанчасти комбината, и главным врачом этой медсанчасти. При ней строилась первая стационарная поликлиника, был возведен большой комплекс больницы. О своих делах, сражениях с бюрократами мама, вернувшись домой, рассказывала нам с бабой Верой. О своей предыдущей деятельности мама рассказывать не любила. Но в доме был большой альбом с фотографиями, где я видел красавицу-маму то в нарядном платье в Крыму, то в военной форме в окружении врачей и раненых красноармейцев. И естественно, расспрашивал. Так я узнал, что к ней сватались многие, но не растопили ее сердца. Неохотно рассказала она мне о моем отце, единственном, кого она полюбила (вся городская интеллигенция говорила, что это была красивая пара) и с кем они расстались, когда мама слишком гордо повела себя с предполагаемой свекровью.

Мама Ольга Владимировна и бабушка Софья Васильевна Агеносовы

Рассказывала мне мама и о том, как была начальником эвакогоспиталя 1725, расположенного в Магнитогорске. Из этих рассказов передо мной вставал образ деятельного и принципиального человека. В госпитале наряду с должностями медперсонала появилась ставка комиссара. Первый комиссар был из аппарата горкома (или райкома) партии, да еще и протеже военкома. Не понюхав пороха, он назойливо говорил о скорой победе, о слабости немцев, чем раздражал тяжелораненых бойцов, в отличие от него прочувствовавших тяжесть войны. Более того, он требовал от медперсонала участия в бесконечных политбеседах и регулярно поучал начальника госпиталя, как надо строить работу. Закончилось это тем, что мама потребовала заменить его выздоравливающим политруком. Что и было сделано. А комиссара-демагога отправили на фронт. Впоследствии это отразилось на военной карьере мамы: когда она демобилизовывалась, военком отказался представить ее к очередному званию майора. Так она и осталась капитаном медицинской службы, что, впрочем, ее не очень волновало.

Я навсегда запомнил рассказ мамы, как своеобразно решала она зимой 41–42 годов вопрос о транспортировке раненых с вокзала. Уральские метели заметали все дороги, и путь от вокзала до госпиталя занимал несколько часов. Долгий путь приводил к простудам и усложнял лечение. И тут маме и комиссару пришла идея использовать городской трамвай, узкие пути которого чистились регулярно: на трамвае доставляли рабочих Магнитогорского металлургического комбината, выполнявшего военные заказы, к проходным завода и обратно к их жилью. Несколько трамваев были переоборудованы под санитарные, вместо сидений установлены крепления для носилок и даже пункты первой помощи особо тяжело раненым. Дорога сократилась до 45–50 минут. Правда, последние 150 метров носилки с тяжелоранеными приходилось нести на руках, а тех, кто мог ходить, вести под руки. В этой транспортировке участвовал весь медперсонал, школьники старших классов и – более того – выздоравливающие бойцы.

Большое количество эшелонов с ранеными привело к тому, что госпиталь испытывал дефицит с лекарствами, с бинтами, марлей. Особенно трудно было с дезинфицирующими средствами. Проще говоря, со спиртом. Мама с юмором рассказывала ситуацию, как она решала эту проблему. Зимой 1941/42 в госпиталь завезли мерзлую картошку. К весне она совсем перестала быть съедобной. Мама велела повару изготовить из этого месива самогон, что он и сделал. Госпиталь получил превосходный дезинфицирующий материал. Нашелся доброхот, который сообщил в военную прокуратуру, что повар госпиталя гонит самогон. Ночью того арестовали, а через неделю состоялся суд. Маму вызвали в качестве свидетеля. На вопрос судьи, знала ли она о таком безобразии в подведомственном ей учреждении, она ответила, что не только знала, но это она приказала повару превратить никуда негодный картофель в медицинский препарат. Прокурор (видимо, вполне вразумляемый человек) тут же сказал, что он отказывается от обвинения. Повара освободили. Интересно, что если все другие вышеперечисленные случаи я буквально «вытаскивал» из мамы (люди ее поколения считали труд, равный подвигу, само собой разумеющимся), то этот эпизод, когда мама спасла человека, она рассказывала, хотя и с юмором, но с удовольствием.

Как я сейчас понимаю, мама не «воспитывала» меня в худшем понимании этого слова. Просто своим поведением показывала, как надо жить и работать. После XX съезда КПСС, да и в 70-80-е годы, когда стало ясно, что страна живет далеко не по тем принципам, которые декларировались в партийных документах, мы с мамой много говорили об этом. Чаще всего сходились во мнениях, ибо оба болели душой за происходящее. Иногда спорили до хрипоты и даже до крика.

Мама была вспыльчива. С начальством независима. Дерзкий язык не раз мешал ей в жизни, в продвижении по службе. Но умные руководители всё равно ее ценили. Изредка я бывал свидетелем, как за обедом во врачебной столовой мама «сцеплялась» с зав. горздравотделом А.А. Барышевым. Доходило до того, что они некоторое время обедали за разными столами. Но оба болели за дело и через какое-то время вновь мирно встречались. Мамины подчиненные, а я их всех знал (коллектив медсанчасти был почти семьей), говорили: «Ольга Владимировна нашумит, отругает, а потом простит». Мама, действительно, любила людей. Порой они ее подводили, и даже очень серьезно. С подлецами она разрывала отношения, но не переставала верить в людей. Это качество она передала и мне.

Переезд в незнакомую Москву из Магнитогорска, где она прожила 40 лет, мама пережила нелегко, но стойко. Лет пять она еще говорила: «у нас в Магнитке». Но только раз или два упрекнула меня в том, что ей здесь одиноко. Со временем она стала активным членом московского Общества ветеранов Магнитки, секретарем партийной организации ЖЭКа. Но главным в ее жизни стали мои дела…

Мама ушла из жизни за год до моей защиты докторской диссертации. Врач, она чувствовала, что слабеет, но мечтала дожить до этого дня. Не дожила 10 месяцев. В ее сумочке я нашел вырванный из простой тетрадки листок: «Володе». Без всякого пафоса мама писала, как мне жить дальше и заканчивала фразой: «Я тебя очень люблю».

…Мы жили в небольшом поселке «Березки», построенном в свое время для американских и немецких строителей Магнитки, а позднее заселенном руководителями Магнитогорского металлургического комбината. Здесь все знали друг друга. По праздникам взрослые собирались в коттедже директора комбината, где для детей разных возрастов в отдельной комнате накрывался стол. Под Новый год дети с родителями ходили друг к другу в гости.

Одним из самых гостеприимных домов был коттедж Рудаковых. Вениамин Федорович был главным инженером комбината. Его супруга Дина Яковлевна, строгая, чтобы не сказать чопорная, дама в неизменном пенсне, тем не менее разрешала своему сыну Игорю собирать в доме и дворе большие компании мальчишек. Игорь был моим постоянным другом, пока их семья не уехала в Челябинск. Он увлекался техникой, машинами и в конце концов стал инженером-механиком по автомобилям. Именно он в 1986 году, почти через 30 лет, после того как мы расстались, приехав в командировку в Москву, свел меня с моим школьным другом-врагом Женькой Колобовым.