Владимир Вениаминович Агеносов. Учитель. Ученый. Человек

Школьник, 1953 г.

Старший Колобов, Валериан Николаевич, был крупным инженером, лауреатом Сталинской премии (Женька, когда родителей не было дома, выносил и показывал нам подпись Сталина на лауреатском дипломе отца), мать, Елизавета Павловна не работала, но ее забота о сыне сводилась, кажется, в основном к тому, что она неумолимо заставляла его по 2 часа сидеть за пианино. Взрослым, Женька с благодарностью об этом вспоминал. Оба мы хорошо учились, оба участвовали в общественной жизни школы. В 8 классе он был председателем совета дружины, а я только председателем совета отряда. А вот вступив в комсомол поменялись ролями, я стал секретарем организации и, чего греха таить, любил подковырнуть Женьку, что комсомол – руководитель пионеров.

Участники Гайдаровского утренника в школе, 1950 г.

Зато в другом мне было до Женьки далеко. Поселок «Березки» располагался рядом с горами, имел несколько сквериков с пригодными для футбола и волейбола площадками. Так что большую часть времени мы проводили на улице. Женька был сорвиголова, предводителем мальчишек. Они то гоняли футбол, то лазали по деревьям, то выкопали во дворе дома землянку и назвали ее Форт Трудовой. Я же был толстым «правильным» мальчиком, маменькиным сынком (точнее, бабушкиным внуком). Женя иногда милостиво брал меня в свои мальчишеские походы, но чаще всего мне приходилось издали наблюдать за шалостями пацанов под Женькиным руководством.

Приходилось компенсировать свою неполноценность чтением редких книг и пересказом их мальчишкам. Так я чуть ли не месяц пересказывал на перекрестке двух наших небольших уличек, любимом месте сбора пацанов, тогда не переиздававшиеся и чудом прочитанные мной похождения Шерлока Холмса. Женька на эти пересказы из гордости не приходил. Так я брал реванш.

Много лет спустя, когда мы вновь встретились с Женей, ставшим тоже москвичом, выяснилось, что каждый из нас в душе завидовал другому и даже уважал «конкурента». Так с 1986 года возобновилась наша теперь уже только дружба. Судьба не баловала Женю. Мама умерла, отец женился вторично, и так получилось, что когда парень вернулся после армии в Москву, то оказался без жилья. Институт он так и не закончил, но, обладая «золотыми руками», устроился работать в Мосэнерго, где заслужил авторитет и стал мастером. Иногда я звонил ему на работу и слышал, как подчиненные с огромным уважением подзывали к телефону Валерьяновича или сообщали, что Евгения Валерьяновича сейчас нет. Женя женился на прекрасной женщине, кстати, тоже Жене, у них родилась дочь. Появились два внука. Была приведена в идеальный вид тещина дача (вопреки анекдотам Женька души не чаял в своей теще, да и она на него чуть ли не молилась). Женька вспомнил с внуками свое детство, гонял в ними мяч. А если мальчишек не было, то всё свободное время рыбачил. Однако здоровье уже было подорвано. В 90-е ему сделали операцию на сердце. Удачную, но плохо зашили. Началось кровотечение. Я пришел к нему в больницу, и он с юмором поведал мне, что придется всё повторить: и операцию, и реанимацию. К счастью, в тот раз обошлось…

Мой третий школьный друг – Володя Кузин. Мы 3 года сидели за одной партой, перезванивались в день по несколько раз, особенно когда надо было обсудить решение трудной математической задачки или решить наши комсомольские дела. В отличие от Колобова, Володя никогда не претендовал на лидерство, но всегда относился к делу ответственно и творчески. Летом, как правило, комсомольский комитет школы создавал несколько городских детских лагерей. Оставшиеся в городе школьники разных возрастов совершенно бесплатно приходили в выделенные для лагерей комнаты, играли в настольные игры (телевизоров тогда не было), занимались кое-каким трудом, помогали старикам, ходили в походы, на экскурсии. Я был начальником лагеря, Володя руководил одним из трех подразделений.

С одноклассником Володей Кузиным и его женой Аней через 20 лет после окончания школы

К концу лета два из них, в том числе моё, распались: ребятам надоело; а за Володей по- прежнему ходили толпы подростков. Жил в нем прирожденный педагог. И я до сих пор не могу себе простить, что не уговорил друга вместе поступать в пединститут. В десятом классе у Вовы умер отец Дмитрий Ефремович, замечательный человек и семьянин. В память отца сын поступил в Горно-металлургический институт, хотя математику не любил. Все свои замечательные качества Володя воплотил в семье. Будучи в Магнитке, изредка разговаривая с Кузиными по скайпу, я вижу, что и сегодня Володя влюблен в свою жену Анечку, преподавателя немецкого языка педуниверситета, так, как будто у них вчера была свадьба. А свои нерастраченные педагогические таланты Володя обратил на воспитание падчерицы. С годами Володя все больше и внешне становится похож на отца.

В последние годы в Москве «нашелся» магнито-горец Сергей Педос. Он на три года моложе меня. Восьмикласником я был пионервожатым в их четвертом классе. Может, поэтому Сергей до сих пор не может привыкнуть обращаться ко мне по имени. Хотя сам тоже был преподавателем в московском Институте стали и сплавов. На сайте студентов этого вуза о нем сказано так: «Строгий, но справедливый. Взяток не берет». Сергей Иванович на пенсии, тем не менее ведет активнейший образ жизни. Его библиотеке может позавидовать любой филолог и историк. И не только библиотеке, но и тем знаниям, какими обладает мой друг благодаря этой библиотеке. А недавно Сергей поразил меня тем, что стал участником митингов «За честные выборы». И это при том, что, как мне случайно стало известно, он перенес серьезнейшую болезнь.

Интернет вернул мне еще одного младшего друга: Сергея Скороходова. В отличие от нас с С.И. Педосом и от своего брата Владимира, лауреата Государственной премии, Сережа остался верен Магнитке. Защитил докторскую диссертацию по металлургии, преподавал в Горно-металлургическом институте, объездил с каким-то своим открытием (за которое тоже получил Государственную премию) полмира, стал академиком. Несколько раз в году Сергей ездит на своей машине в Астраханскую область на рыбалку. Зимой катается на снегоходе. Как говорится, уральская закалка!

С другом детства Сергеем Скороходовым

Учеба в институте не принесла мне друзей. Было много товарищей по комсомолу, коллег по учебной группе. Но так сложилось, что кроме Али Кусовой, секретаря комсомольской организации инфака, мы ни с кем не поддерживаем отношений. Аля стала москвичкой, защитила диссертацию. Время от времени раздается телефонный звонок и я слышу бодрый Алин голос: «Ты как там?!».

Студенческая группа филфака Магнитогорского пединститута, 1963 г.

Зато несколькими настоящими друзьями я обзавелся в аспирантуре. Первым, с кем я познакомился и имел счастье дружить, был Володя Владимирцев. До поступления в аспирантуру я никогда не жил в общежитии. И потому не без волнения явился с ордером отдела аспирантуры пред очи коменданта общежития на улице Клары Цеткин Нины Ефимовны и грозной кастелянши Александры Семеновны. То ли мои уже к тому времени весьма немалые габариты, то ли мой довольно перепуганный вид произвели впечатление на хозяек общежития, но они, переглянувшись, сообщили мне, что в порядке некой милости поселят меня в комнату всего с двумя соседями, очень серьезными людьми, завершающими диссертации, и мне следует соответствовать порядкам, царящим в этом раю.

МГПИ им. В.И. Ленина. Читальный зал Главного корпуса

Я поднялся на третий этаж и постучал в назначенную мне комнату. Услышав «войдите», открыл дверь и увидел посредине комнаты стоящего на столе на голове и в одних трусах мужчину спортивного вида. Это и был один из двух жильцов комнаты Володя Владимирцев, увлекавшийся тогда йогой. Не торопясь, закончив свою гимнастику, он слез со стола и стал расспрашивать, кто я и откуда. Тогда мне показалось, что делает он это весьма сурово. Я был проинформирован, что в комнате не курят (я, правда, не курил вообще), постель заправляют если не на военный манер, то хотя бы тщательно. Уборка комнаты проводится ежедневно по очереди. Рассказал мне новый знакомый и о себе (аспирант МОПИ имени Крупской, пишет диссертацию по Горькому), и о нашем третьем соседе Ильгизе Кадырове, историке-международнике. Оба они были из Казани, хорошо знали друг друга. Мне предстояло «притираться».

Один из самых ценных советов, полученных от моего старшего друга, касался публикаций. Володя сказал мне, что уже на первом курсе надо готовить публикации и отдавать их в самые различные издательства, чтобы не получилось, что работа написана, а из-за отсутствия публикаций защищаться нельзя. Благодаря этому мудрому совету я пришел к защите с 5 публикациями. Теперь, когда у меня уже давно свои аспиранты, первое, что я им говорю, слова Петровича: публикуйтесь.

К счастью, это оказалось не очень трудно. Все требования старших коллег по порядку в общежитии мне нравились, и я быстро вошел в ритм комнаты. Довольно скоро выяснилось, что суровый тон Володи был скорее напускным, а существенная разница в возрасте (он был много старше меня) привела к установлению между нами отношений старшего и младшего брата.

Володя рассказал мне, как записываются в библиотеку, дал весьма точные характеристики соседей (с кем можно говорить откровенно, а кто имеет привычку доносить, и не только в отдел аспирантуры) и моих МГПИ-шных руководителей. Меня удивило, что, учась в аспирантуре другого института, он все знает и о нашем, и об МГУ и даже об ИМЛИ. Как я позже узнал, он посещал самые интересные заседания советов по защитам диссертаций. А вот откуда он узнавал, какие защиты интересные, для меня до сих пор загадка.

Один из самых ценных советов, полученных от моего старшего друга, касался публикаций. Володя сказал мне, что уже на первом курсе надо готовить публикации и отдавать их в самые различные издательства, чтобы не получилось, что работа написана, а из-за отсутствия публикаций защищаться нельзя. Благодаря этому мудрому совету я пришел к защите с 5 публикациями. Теперь, когда у меня уже давно свои аспиранты, первое, что я им говорю, слова Петровича: публикуйтесь.

Сам Володя публиковался много и охотно давал читать свои работы по символике Буревестника, по фольклорным мотивам в творчестве Горького. У меня до сих пор хранится и используется в моих лекциях изящная (другого слова не найдешь) статья аспиранта Владимирцева о Тихоне Вялове, герое «Дела Артамоновых». Не отказывался Володя просматривать и мои писания. Давал разумные советы. Порой беспощадные. Помню, я дал ему работу моей магнитогорской дипломницы о фольклорных истоках поэмы Б. Ручьева «Любава». На защите работа получила высокую оценку. Володя раскритиковал ее, показав мне, что я очень непрофессионально руководил студенткой.

Со временем наши отношения стали принимать более доверительный характер. У меня была «Спидола» с 13-метровыми волнами, что позволяло слушать «вражеские голоса»: Би-Би-Си, «Голос Америки». Слушал я вечером с наушниками. Володя и Ильгиз понимали, что я слушаю. В остальное время приемником мог пользоваться каждый из нас и включался он обычно со звуком (занимались мы в библиотеках, дома больше отдыхали). И однажды кто-то из них двоих сказал: «Хватит конспирировать. Давай слушать вместе». С тех пор в определенные часы мы старались не упустить новости. Как правило, тут же их обсуждали. В одних случаях соглашались с услышанным и приходили к выводам, не лестным для нашей тогдашней внешней и внутренней политики. В других – решали, что «наши» (советские) поступают правильно, а то, что передают «голоса» – чистая пропаганда. Особенно этим страдала «Немецкая волна».

Вскоре мы ее вообще исключили из вечерних зарубежных «политинформаций». Порой мое мнение и Ильгиза так резко расходились, что мы буквально орали друг на друга, только что не дрались. Володя занимал умеренную, как бы сегодня сказали, взвешенную позицию. Иногда и сам включался в спор. Впрочем, это не мешало нашей крепнущей дружбе.

Володя никогда не рассказывал о своей прошлой семейной жизни, но часто говорил о дочери. Судя по его отрывочным репликам и иногда скупым рассказам (чаще всего в ситуациях, когда я спрашивал у него совета), в его биографии было немало дон-жуанских подвигов. По-спортивному стройный, с красивыми выразительными глазами, остроумный в разговорах, он не мог не нравиться женщинам. Но в то время, когда мы подружились, он был увлечен одной единственной женщиной: Аллой Григорьевной Карась. Они упорно скрывали свои чувства, обращались друг к другу чуть ли не по именам и отчествам. Но всё общежитие знало об их чувствах.

По воскресеньям влюбленные уходили бродить по Москве. Володя был в этом педантом: каждый раз выбирался новый, еще не изведанный уголок Москвы, который они (или только он?) предварительно изучали, и возвращались поздно вечером. Причем чаще всего пешком. Володя шутил, что исходил всю столицу вдоль и поперек. Через год или полтора после нашей первой встречи, в мае Володя пригласил меня в «Арагви». Как и Маяковский, он мог бы сказать, что сердцем грузин, хотя и русский. В тот вечер для меня открылась еще одна сторона друга. Он не просто заказывал блюда, он колдовал над меню. Попросил сациви без костей и, что удивительно, ему-таки принесли это блюдо. Когда мы с моей мамой через полгода зашли в «Арагви», официант на аналогичную просьбу сухо ответил, что сациви без костей не бывает. Выбранные Володей закуски, травы, мясо, вина точно гармонировали друг с другом. В дальнейшем, когда Володя, защитившись, уехал из Москвы, он несколько раз приезжал именно в мае, на свой день рождения. И мы неизменно посещали «Арагви».

Жизнь надолго нас разлучила. Я знал, что Владимир Петрович стал профессором, доктором наук, возглавляет кафедру в Иркутске, работает над книгой о Достоевском. Изредка, оказавшись в Москве проездом, он звонил мне. Чаще дело ограничивалось поздравительными открытками к праздникам.

Но несколько лет тому назад я приехал в Иркутск и набрал номер телефона Владимирцевых. Договорились встретиться. Володя почти не изменился: такой же жизнерадостный, стройный, полный планов. Мы провели прекрасный вечер в воспоминаниях и обсуждении грядущего…И вдруг звонок и убитый голос Аллы: «Володи не стало!». В это было труцно поверить. Не верится и теперь. Он вошел в мою жизнь и уже не уйдет, пока я буду жив.

С тремя другими друзьями я тоже познакомился в аспирантуре. Алина Ревякина, дочь известного знатока драматургии А.Н. Островского, автора учебника по русской литературе 19 века, была аспиранткой моего шефа П.Д. Краевского, своего рода моей научной сестрицей, и поистине профессорской дочерью. Не в смысле избалованности (этого как раз совсем не было: семья Ревякиных жила скромно), а в смысле погруженности в науку. Алена (так ее звали и домашние, и друзья) была погружена в изучаемый ею романтизм, могла бесконечно говорить об А. Грине, писала сверхзаумные статьи (злые языки утверждали, что ее первый, университетский, научный руководитель профессор Г.Н. Поспелов иногда не понимал, что пишет его ученица). На каждой второй странице Алининой статьи цитировался Гегель. Однажды я сказал ей, что вот, мол, разница между магнитогорским вузом и МГУ, который Алена закончила: я еле осилил два тома «Эстетики» Гегеля, а ты цитируешь все четыре. На что она мне ответила не без смеха, что и двух не прочитала, но в конце четвертого тома есть предметный указатель. Им надо пользоваться. Я всё равно был посрамлен: значит, в МГУ этому учили, а у нас в пединституте – нет.

Библиотека им. В.И. Ленина

В отличие от меня Алина была заочницей и работала в знаменитом Московском архитектурном институте на кафедре русского языка для иностранцев. Заведовавшая кафедрой Анна Дмитриевна Вартаньянц тоже была нашей аспиранткой. Она поразила меня и своей красотой, и смелостью. Могла ругать в те времена непогрешимого Горького, могла спорить со своим научным руководителем С.И. Шешуковым и говорить ему такие крамольные вещи, которые никому другому он бы произносить не позволил. Позже я узнал, что столь же бесстрашно она могла не соглашаться с ректором своего института и критиковать проректора. За красоту и ум ей всё прощалось.

В те времена (сегодня в это трудно поверить) нужно было с утра занимать место в Ленинской библиотеке. Уже через 10 минут после открытия сесть было негде. Мы по очереди приходили за 10–15 минут до заветного часа и быстренько занимали места друг для друга, что правилами библиотеки было категорически запрещено.

В те времена (сегодня в это трудно поверить) нужно было с утра занимать место в Ленинской библиотеке. Уже через 10 минут после открытия сесть было негде. Мы по очереди приходили за 10–15 минут до заветного часа и быстренько занимали места друг для друга, что правилами библиотеки было категорически запрещено. В обед мы с Алиной шли в библиотечную столовую (Аня уезжала на работу). Тут, как правило, происходила одна и та же история. Склонная к полноте Алина убеждала меня, уже тогда весьма упитанного, не брать хлеба, на что я охотно соглашался. Потом мы шли к кофейной стойке, и Алина почти умоляющим голосом говорила: «Давай возьмем по пирожному». Когда подходила наша очередь, мы дружно решали, что, выстояв столько времени, следует взять по два пирожных.

Анна Дмитриевна сыграла значительную роль в моей кандидатской защите. Была опасность, что «мои» авторы не понравятся московским цензорам, и те «зарубят» мой автореферат или заставят его переделывать. Аня использовала свои широкие связи, и я пошел подписывать рукопись не к рядовому цензору, а к едва ли не заместителю начальника московской цензуры. Он взял ответственность на себя и разрешил реферат печатать.

Третьим нашим товарищем был Казбек Шаззо. Высокий красавец адыг, он был воплощением элегантности и джентльменства. Когда после долгого аспирантского объединения на квартире И.Г. Клабуновского, мы вчетвером шли в рюмочную, что находилась рядом с домом профессора, Казбек не давал нам платить. Мы, зная, что он живет от стипендии до стипендии, собирали складчину, и вечером я после продолжительного спора вручал деньги Казбеку. Его диссертация о военных прозаиках Г. Бакланове и Ю. Бондареве, тогда подвергавшихся гонениям, «проходила» трудно. Все мы переживали за друга. Аня убеждала Шешукова, Алина подключила отца, чей авторитет был в МГПИ непререкаем. Разумеется, Казбек блестяще защитился. Сейчас он доктор наук, профессор, имеет в Адыгее все мыслимые и немыслимые титулы и награды. Воспитывает 13-летнюю дочь. Время от времени он звонит и передает привет «девочкам». В МГПИ существовала традиция: аспиранты вели практические занятия за своим шефом. Так я познакомился со студенткой 5 курса Наташей Мощинской, ставшей моим самым близким другом на все последующие годы. Наташа была не только отличницей, но и одним из организаторов вечерних курсов для рабочей молодежи, готовящейся поступать в вузы. Вскоре после двух или трех наших учебных занятий в ее группе, она предложила мне поработать на этих курсах, стеснительно сообщив, что это бесплатно. На курсах работал и ее муж Саша Пашкевич, и ее однокурсник, увлеченный лингвистикой Саша Шахнорович, и ее брат историк Игорь. Мы вместе проводили многие праздники. Игорь отлично пел. Наталья была и до сих пор является кулинаром, как говорится, от бога. В дальнейшем Н.В. Мощинская защитила диссертацию, возглавила кафедру русского языка для иностранцев в РАН, много работала за рубежом, однажды даже вытащила меня на Канары прочитать несколько лекций аспирантам местного университета. Она автор множества книг по методике преподавания русского языка, а главное – прекрасный человек, не устающий и в пенсионном возрасте открывать новых интересных людей и радоваться жизни. Ее сын Иван – стал крупным знатоком компьютеров и дважды сделал маму бабушкой.

Саша Пашкевич, выйдя на пенсию, продолжает заниматься судейством соревнований по легкой атлетике. У него какой-то очень высокий (моему разуму непостижимый) разряд в категории судей. Недавно ушли из жизни Игорь Мощинский и Саша Шахнорович. Игорь был кандидатом экономических наук. Тяжело больной, он не пропускал ни одного слета любителей авторской песни; объездил полмира. Несмотря на полноту, он был любимцем женщин. Саша (Александр Маркович) Шахнорович стал доктором наук, заместителем директора Института языкознания РАН. Его книги переведены на несколько языков. Он надорвал свое здоровье и умер в возрасте 50 лет. Грешным делом, мы подозревали его молодую жену, его бывшую аспирантку, в том, что она вышла за Сашу замуж не бескорыстно. И жестоко ошиблись. Они настолько любили друг друга, что вдова выпустила книгу последних трудов супруга и через год тоже ушла из жизни.

Моя семейная жизнь сложилась своеобразно. Через год после свадьбы мы с женой развелись, еще несколько лет сохраняя нормальные дружеские отношения.

В 1977 году, отдыхая в Крыму, я познакомился с семьей Ломтевых. Глава семьи Владимир Георгиевич, могучий мужчина, добрейший человек, мастер на все руки и потрясающий семьянин, работал на оборонном предприятии; его супруга Мария Никитична – внешне полная ему противоположность: невысокая худая, стройная, не потерявшая с годами красоты обладала «железным» характером и всю себя посвящала Подольскому машиностроительному заводу, где была начальником цеха электродов. Домом управляла мать Владимира Георгиевича Антонина Сергеевна, певунья, хлопотунья, хранившая в памяти рассказы про свое небедное дореволюционное житье.

Их единственный сын Сережа (тогда ему было 14 лет) увлекался кино; состоял в драмколлективе; обладая абсолютным слухом, играл на гитаре и пел; зачитывался фантастикой, бесконечно пересказывая «Гору Звезды» В. Брюсова. Мне было с ним интересно, ему со мной, видимо, тоже.

Я стал бывать у Ломтевых, они разрешали Сереже приезжать ко мне. Сережа стал в нашем доме своим человеком. Мама даже пекла к его приездам пирог. Несколько раз Владимир Георгиевич вывозил нас с мамой и всю их семью на природу.

Наша московская семья – Ломтевы: Сергей с женой Викой, мои крестники Никита и Лена

После окончания школы Сергей два года подряд пробовал поступить в театральный институт. Не сложилось. Тогда, учитывая, что вторым увлечением была литература, поступил на филфак МГПИ. По окончании служил в армии. Вернувшись, работал сначала в школе, потом в альма-матер, где без аспирантуры написал и защитил диссертацию о своем любимом В. Брюсове. Ссылки на его книгу «Проза русских символистов» я до сих пор встречаю в различных диссертациях. Но работа со студентами молодого преподавателя не привлекала. И он ушел сначала научным сотрудником в Таможенную Академию, затем, получив второе высшее (таможенное) образование, в практическую таможенную службу. Дослужился до подполковника, а после реорганизации таможни стал советником госслужбы 2 ранга.

Семья Сергея (он сам, его жена Вика, дети – мои крестники Никита и Леночка) стала моей семьей. Мы вместе ездили отдыхать (Сочи, Египет), вместе отмечали различные праздники. В Никите прорезался отцовский интерес к литературе. Он стал книгочеем, чем досаждал учительнице литературы, то споря, а то и исправляя ее ошибки. В 11 классе лучше всех в районе сдал ЕГЭ по литературе. Со временем долговязый и ничем не выделявшийся подросток превратился в высокого интересного парня, унаследовавшего от бабушки и родителей физическую красоту, а от отца – умение без всяких усилий с его стороны нравиться девушкам. Лена была красавицей с детства. Оба они студенты: Никита – пошел по стопам отца, поступил на филфак МПГУ. Его стихи и рассказы публикуются в журнале «Контр@банда». Вместе с другом он создал творческую группу, организующую в Подольске массовые культурные акции. Леночка – студентка престижного колледжа туризма.

Игорь Вениаминович Рудаков

Лучший ученик

В далёкие сороковые-пятидесятые годы двадцатого столетия я вместе с родителями проживал в городе Магнитогорске, в знаменитой Магнитке. Жили мы в небольшом элитном посёлке Берёзки, который соседствовал с более простыми посёлками Дмитровским, Брусковым. В отличие от Берёзок, где проживали руководство комбината, служащие и инженерно-технические работники, в окружающих посёлках жил народ попроще. На эти посёлки была одна мужская школа № 41. 1-го сентября 1949 года отец привёл меня в эту школу. Наш 1А класс насчитывал 42 человека, ребята были со всех окружающих посёлков. Из этой кричащей и шумящей толпы выделялся щупленький, веснушчатый застенчивый мальчик, находившийся как бы обособленно ото всех. Как оказалось, это был сын известного в городе врача Ольги Владимировны Агеносовой – Володя Агеносов. С самого детства Володя рос и воспитывался без отца. Его воспитанием занимались мама и две бабушки – мама Ольги Владимировны и её родная сестра. Они беспредельно любили маленького Володю, отдавая ему всю душу и сердце. С самого детства было видно, что ребёнок по своему раннему развитию необычен, что в нем зарыт огромный талант.

Володя в силу своего воспитания старался дистанцироваться от шумных, бегающих на переменах по классу и коридорам школы учеников. Во время перемен его можно было увидеть рядом с учительницей, которой он мог задать целый ряд вопросов, рассказать своё видение мира. В детстве Володя никогда не играл с мальчишками в войнушку или различные подвижные игры. Он всецело был увлечён книгами, которых в их скромном жилье было предостаточно. Нас, сверстников, да и наших родителей, сильно поразило, что где-то во втором, то ли третьем классе Володя заявил, что прочёл книгу «Диалектика природы» Ф. Энгельса. Книга могла попасть в дом Агеносовых как обязательная тогда литература для членов ВКП(б).

Постепенно Володя акклиматизировался в классе, появились друзья. Я и Володя быстро и надолго подружились. Мне очень нравилось бывать у него в гостях. Может, сказывались ещё и детские интересы. Дело в том, что у Володи было множество игрушек, купленных мамой. Здесь были и машинки, и мотоциклы, и ещё многое другое. Очень интересно было всем этим поиграть. И если Володя игрушки берёг, то я, как и другие мальчишки, в первый же день владения игрушкой стремились узнать, а что же там внутри. Мне кажется, что какие-то детские игрушки Володя хранил и во взрослом возрасте как память о маме, о детстве.

Семья Агеносовых в Магнитогорске: бабушка Софья Васильевна и мама Ольга Владимировна Агеносовы, баба Вера (Вера Васильевна Сережникова), 1947 г.

С первых дней обучения в школе Володя был лучшим учеником – всегда круглым отличником. За все годы учёбы в его дневнике кроме оценок «пять» иных не было. Он был организатором и вдохновителем различных мероприятий, в числе первых стал октябренком, а затем пионером и комсомольцем. Ребята избирали его председателем совета отряда, председателем совета пионерской дружины школы. В комсомоле он возглавил комитет комсомола школы. В те далёкие годы школьникам полагалось носить школьную форму, но мы, мальчишки, всячески старались прийти в школу в «штатской» одежде. В лучшем случае надевали школьную фуражку или ремень, Володе же носить форму нравилось, в ней он ощущал уверенность в себе, форма выделяла его как организатора и лидера.