Ветер вересковых пустошей

Смеркалось. Княжна отложила шитьё и молча смотрела в окно. Вечерний лёгкий ветерок, влетавший в комнату, трепал выбившиеся из косы пряди. Вскоре пришла Инхульд и принесла ужин для троих. Молча отужинав, они так же безмолвно расселись по лавкам. Вообще молчание в покоях старшей княжны было вещью естественной, казалось, что она, словно болезнью, заражала всех своей немногословностью.

– Инхульд, – внезапно позвала няньку Горлунг.

– Что, светлая? – недовольно отозвалась нянька.

– Нынче вечером отнеси ему кинжал, – не глядя на неё, сказала княжна.

– Ему? Конунгу? – боязливо переспросила Инхульд.

– Да, ему, – уверенно молвила Горлунг, – скажешь, что дар от меня, что на рукоятке вырезаны руны, приносящие удачу в охоте.

Нянька в ужасе смотрела на хозяйку, упав на колени, она цеплялась за подол одеяния Горлунг.

– Не губи меня, светлая княжна, самой матерью Фригг заклинаю тебя, пощади, – залепетала Инхульд, – конунг убьёт меня на месте за такую дерзость.

– Не убьёт, – спокойно возразила княжна.

– Убьёт, как пить дать, убьёт, – шептала нянька, – и придётся мне кончину свою встретить на чужбине далёкой, не губи меня…

– Не будет нынче смерти твоей. Это я тебе говорю. Ступай, – не обратив внимания на мольбы няньки, молвила Горлунг, – и передай всё, что я велела.

* * *

И вот, во время вечерней трапезы в гриднице князя Торина, Инхульд на подгибающихся от страха ногах стояла возле дверей трапезной залы, боясь войти. Она хорошо помнила скверный нрав отца князя Торина – конунга Борна Хмельного, славившегося жестокостью, помнила, как боялись домочадцы попасться ему на глаза, когда тот пребывал в дурном настроении. И вот теперь, моля богов, Инхульд твёрдо знала, что это последний день её жизни, ибо не простит ей князь такого нахальства – явиться от опальной дочери с даром, да просьбой прийти в случае удачной охоты за благодарностью. И все уверения Горлунг о том, что норны не оборвут нынче нити жизни Инхульд, последняя не брала в расчёт.

Собрав всю волю в кулак, тихо отворив дверь в гридницу, вошла Инхульд, опасливо поглядывая на князя Торина. Тот восседал во главе общего длинного стола, застеленного небелёным полотнищем и заставленного различными яствами. По обе стороны от стола стояли длинные резные скамьи, на которых сидели дружинники. В гриднице было шумно от весёлых воинов и душно от паров браги, выпитой ими.

Торин сразу заметил, что в гридницу вошла старуха. Прищурив глаза, смотрел он на приближающуюся к нему ссохшуюся фигуру. Князь не мог вспомнить, где он видел её раньше, ибо память редкого мужчины хранит воспоминание о той, кто его нянчил. Да что там! Князь Торин с трудом воскрешал в памяти черты лица той, кто даровал ему жизнь.

– Приветствую тебя, конунг Торин, – начала дрожащим голосом Инхульд, поклонившись правителю.

«Конунг» – это слово пробудило в его душе непрошенную грусть. Ведь Торин так хотел, так чаял быть конунгом, правителем на норманнской земле, а он… носит титул «князь» в чужой далёкой стороне. И тут внезапно князь понял, кто стоит перед ним, только тот, кто прибыл из Норэйг, мог его назвать конунгом, выходит, это нянька Горлунг. И нехорошее предчувствие закралось в княжескую душу.

– Приветствую тебя! – рявкнул Торин.

– О, великий конунг, разреши мне молвить слово, – взмолилась Инхульд, сжавшись от грозного ответа.

– Молви, – также резко бросил князь.

– Светлая княжна Горлунг желает тебе, конунг, здравия долгие лета. Прослышав про знатную охоту, что собираешь ты, конунг, она шлёт тебе дар свой.

И Инхульд протянула князю Торину кинжал отменного качества, который был настолько хорош, что князь невольно залюбовался. Торин взял его, рукоять кинжала ловко легла в большую сильную ладонь, словно он был сделан на заказ по обмерам его руки искусным мастером.

– Светлая княжна Горлунг просила передать, что на рукояти кинжала начертана руна, помогающая при охоте. Руна начертана княжной столь искусно, что не всякому глазу будет видна, – торопливо заговорила Инхульд, – также княжна молвила, что с таким кинжалом ни один зверь от тебя не уйдёт, на скольких ногах он бы ни был.

– Передай Горлунг мою благодарность, – сказал приятно удивлённый князь. Он восхищённо глядел на традиционные норманнские узоры, украшающие рукоять кинжала.

– Конунг Торин, светлая княжна Горлунг испрашивает твоего позволения прийти к тебе после охоты, и узнать из твоих уст, помог ли тебе сей кинжал, – произнесла самые страшные слова нянька, те слова, ради которых и была она послана госпожой своей.

Князь Торин, разгорячённый брагой, которую отменно варила одна из рабынь, был, после полученного дара в благостном настроении. Кинжал радовал его глаз и сердце, норманнские узоры на рукояти воскрешали в памяти далёкие года, прошедшие в набегах, и, на диво самому себе, Торин на просьбу, высказанную нянькой дочери, ответил согласием. Хотя после очень жалел об этом.

Низко поклонившись, вышла Инхульд из гридницы, сама не веря тому, что осталась жива.

Глава 6

И настал тот великий и ожидаемый всеми день – прибыли в Торинград князь Фарлаф и княжичи Карн и Рулаф, в сопровождении многочисленной дружины.

Княжна Прекраса металась по своим покоям, словно зверёк, пойманный в силки, расставленные опытным охотником. Как тяжело далось ей ожидание, ибо терпение не было одним из достоинств княжны. Сколько раз она представляла встречу с княжичем Карном! Всякий раз живое воображение княжны рисовало ей встречу по-разному, неизменным оставалось только одно – Карн будет очарован ею с первого взгляда.

Но больше всего тревожило Прекрасу одно: а что, если княжич Карн не пригож собой? Если он некрасив? Как быть тогда, как жить с немилым сердцу супругом?

Накануне вечером князь Торин велел готовиться к завтрашнему пиру, который будет после приезда князей и княжичей. И как ни просила Прекраса отца посмотреть на приезд жениха, князь ответил отказом, да, ещё и бросил обидные слова:

– Прекраса, ты ведёшь себя, словно девка теремная, безродная. Я выбрал тебе жениха, значит, он достоин этого, я не могу ошибиться. На пиру ты будешь представлена князю Фарлафу и его сыновьям, а пока не до тебя и твоих глупых речей. Выдумала, встречать! Вот станешь женой и выбегай навстречу, а пока сиди в светлице и жди, как и положено девице. А то смотри у меня, дочь, я и передумать могу, запрещу тебе на пиру показываться и увидишь жениха впервые лишь на брачном пире!

Прекраса обиженно поджала губы, но спорить с отцом не стала, лишь тяжело и громко вздохнула, да ушла к себе в покой. Так лишилась княжна надежды узреть суженого пораньше, разрешить терзания душевные. Но верную подруженьку Агафьюшку, ведь не запретил князь послать, поглядеть на княжича.

И вот теперь княжна Прекраса не находила места. Нервно мерила она светлицу маленькими торопливыми шагами, а Агафья всё не шла и не шла. Видимо, не хорош княжич собой, раз так долго нет её, не хочет верная подружка расстраивать госпожу.

Наконец-то отворилась дверь в светлицу княжны и вбежала запыхавшаяся Агафья, видимо, торопилась к госпоже своей, бежала, и от этого выступили крохотные капельки пота на молочно-белом гладком челе прислужницы, несколько медно-рыжих прядей выбились из держащей их повязки, да и коса растрепалась.

– Ну, что же ты, Агафьюшка, так долго, я уж заждалась тебя, – капризно протянула княжна.

– Так княгиня Марфа работы много поручила, пока управилась, вот и сразу к тебе, княжна, побежала, даже передохнуть не успела, – дрогнувшим голосом, надув губы, молвила Агафья.

– Ну, Агафьюшка, ну, милая, прости, не со зла я ведь. Не томи душеньку мою, скажи, видела его? Каков он собой? Вняла ли Лада моим молитвам? – прошептала Прекраса.

– Ох, княжна, видела и его, и братца его младшего, – нарочито медленно проговорила подружка.

– Ну, и каков он? – нетерпеливо спросила княжна.

– Уж, не знаю, кто из них двоих княжич Карн, но оба брата хороши собой, пригожи.

– Пригожи? – переспросила Прекраса.

– Да, пригожи, хоть и не так, как наш Яромир, но всё равно приятной наружности, – заверила её Агафья.

– Не так, как Яромир? – разочарованно протянула княжна.

Яромир – мечта всех девок теремных, дочерей и жён простого люда Торинграда, был проклятием их отцов, братьев и мужей. Новый дружинник князя Торина настолько был хорош собой, что невольно смотрели ему вслед шустрые девичьи глаза. А он, в свою очередь, зная, что одним взглядом светлых янтарных глаз покоряет девичьи сердца, был донельзя самовлюблённым молодцем. Казалось, что всё в нём прекрасно, и даже шрам, пересекающий левую щеку от виска до уголка пухлых, чётко очерченных губ, его только красит. Кроме всего прочего, Яромир был счастливым обладателем лёгкого влюбчивого нрава, во всех женщинах видел красавиц, каждой торинградской девице было счастьем пройти мимо него, ибо он не упускал случая и прижимал их к сильной груди, целовал устами медовыми. За что и прозвали его Любостаем местным, но, произнося это скорее ругательное прозвище, всё женское население Торинграда счастливо вздыхало. Да и сама княжна Прекраса смотрела издали на красавца Яромира и томно вздыхала, втайне надеясь, что и её суженый будет так же хорош собой.

– Княжна, Яромир хоть и красив, яко пламя, да только греет он многих, – назидательно сказала Агафья.

– Права ты, Агафьюшка, права, – протянула Прекраса.

– А жених твой и брат его сероглазые, русоволосые, статные молодцы, гордость любых родителей.

– Правда? – захлопав в ладошки, спросила Прекраса, – ох, милая ты моя, как же ты меня успокоила!