Ветер вересковых пустошей

– А чьими же тогда? – раздраженно спросила княгиня.

– Я его вылечу, он будет жить. Рано ему ещё в Хель, время его ещё не пришло, иная смерть его ждёт, – уверенно сказала Горлунг.

Волхвы и так не особо жаловали князя Торина, хоть он принял славянских богов и высказывал к ним всяческое почтение, но понимали, что сие было скорее шагом политическим, чем велением души, познавшей истинную веру. Поэтому, услышав разговор княгини и дочери Торина, волхвы оскорбились до глубины их святых и непорочных душ, и откланялись сами, напоследок обозвав и князя и дочь «варварами».

Марфа заплакала и пошла готовить нарядную одежду для похорон Торина, которого теперь уже непременно ждала смерть. Ей было нестерпимо думать, что волхвы навеки покинули Торинград, это ведь означает, что у люда здешнего не останется никакой надежды на будущее, ибо ничего хорошего не произойдёт на земле, которую не благословят волхвы.

А Горлунг осталась, и начала поить и растирать князя своими отварами и мазями. Никто никогда и не подумал бы, что этот несмышлёныш что-либо понимает в целительстве. Но в лечении Горлунг разумела, пожалуй, больше всех местных волхвов: не прошли даром старания Суль, и князю становилось лучше день ото дня.

А княгиня Марфа, видя, что её мечты остаться вдовой-княгиней терпят крах из-за падчерицы, невзлюбила её люто. Глядя, как та чертит в воздухе знаки непонятные, да нараспев читает молитвы богам своим, Марфа лишь качала головой и пыталась смириться со своей участью.

Торин ещё не пришёл в себя, но уже не метался на ложе от невыносимого жара, и Марфа старалась искупить вину за свои чёрные мысли, постоянно поправляла одеяла на ложе супруга или гладила его холодный лоб. Однажды с неожиданной силой Торин схватил её за руку, и, глядя на княгиню невидящими глазами, прошептал:

– Суль, не покидай меня, … не оставляй… поедем со мной… я всё для тебя сделаю, Суль…

Марфа знала родной язык Торина достаточно хорошо и понимала, что «суль» означает «солнце». Приняв эти слова за бред больного, Марфа, выдернув руку из ладоней мужа, отвернулась, и тут заметила взрослую понимающую улыбку своей маленькой помощницы, улыбку человека, разгадавшего чужую сокровенную тайну. Не по себе стало Марфе от этого, словно окатили её ушатом воды колодезной, показали на место её ничтожное в сердце княжеском, ибо даже ребёнок разумел о муже её более, чем сама княгиня.

Вскоре князь Торин поправился, но Морена лютая не ушла из их дома с пустыми руками, она забрала самое дорогое – Митяя, наследника княжеского.

Эта потеря была самой тяжёлой в жизни и Марфы, и Торина, но общее горе их не сплотило, а скорее наоборот, ещё больше отдалило друг от друга. Торин всегда был угрюм и молчалив, он был одиноким волком по натуре, а Марфа – общительная светлая женщина, замкнулась в себе и впервые поняла, как тяжело быть одинокой, бесконечно одинокой в доме, полном людей. Ей казалось, словно она по привычке выполняет обязанности жены княжеской, а все её чувства, разум, спят глубоким беспробудным сном.

Княгиня Марфа считала мужа человеком душевно не способным на теплоту, любовь и нежность, и была удивлена, поняв, что и он когда-то кого-то любил. Поняла она это внезапно, услышав из уст мужа ещё раз слово «суль», и тогда осознала, что это имя.

Однажды Торин увидел, как Марфа и маленькая Прекраса идут от коптилен к гриднице, и, потрепав Прекрасу по голове, Торин на секунду задержал дочерний локон в руке, задумчиво сказав:

– Золотые, почти как у Суль…

В тот миг княгиня Марфа осознала, что никогда князь Торин не изменит своего отношения к ней, не оценит её заслуг и стараний, не полюбит её поздней и сладкой любовью, нет, в его сердце властвует другая женщина, женщина, носящая странное имя Суль.

Княгиня так и не смогла более родить ребёнка Торину, не помогли ни волхвы, которые всё-таки вернулись в Торинград, ни молитвы. Отчаявшийся князь стал брать на ложе девок теремных и рабынь, в надежде, что появится наследник, но всё оказалось безуспешным, видимо Недоля обратила свой взор на их двор.

И только солнцеворот назад княгиня Марфа ожила, отпустила её тоска лютая, беспросветная, ибо полюбила Марфа сильно, страстно, нового дружинника мужа. Стоило княгине поднять глаза на Дага, как стало ясно ей, что вот она, любовь, так мил сердцу княгини стал норманнский воин. Почему-то Даг не вызывал у Марфы того страха, что вызывал Торин, княгиня не верила, что Даг жесток.

Ночами предавалась Марфа сладким и постыдным мечтам о новом дружиннике, о том, каково делить ложе с ним. А утром стыдилась поднять глаза и на мужа своего, и на Дага.

Вот и сейчас, торопливо отдавая приказание девкам теремных отмыть гридницу, Марфа думала о любви своей поздней, неразделённой, и так горько на душе её было, что не заметила она мужа своего и не склонила почтительно голову.

Глава 3

Князь Фарлаф, в отличие от своего друга Торина, являлся счастливым отцом двух сыновей от водимой норманнской жены – княгини Силье, и ещё троих дочерей родила ему меньшая славянская жена. Именно наличие сыновей у Фарлафа являлось постоянной причиной зависти князя Торина, ничего он не желал так сильно, как передать свой град сыну. Но, увы, этому не суждено было сбыться.

У князя Торина было всего две дочери и ни одного сына, это обстоятельство являлось причиной тяжёлых дум князя, который прекрасно понимал, что он не вечен, и Торинград передать некому. Именно по этой горькой для князя Торина причине пришлось ему и заключить с князем Фарлафом уговор, сущность которого сводилась к тому, что дочь князя Торина выйдет замуж за наследника князя Фарлафа. Таким союзом князья договорились объединить земли и кровь.

Это решение далось князю Торину нелегко. Ещё бы, земля, в которую он вложил столько труда и сил, воздвигая свой град – и отдать всё это мальчишке, чужому сыну! Но выхода у Торина не было. После этого брака ему придётся объявить наследника Фарлафа – княжича Карна – и своим наследником. И после его смерти именно княжич Карн и дочь Торина будут княжить на объединённых землях Торинграда и Фарлафграда. И дочерью этой должна стать, конечно же, Прекраса.

Сама княжна Прекраса с нетерпением ждала сватовства княжича Карна и последующего брака. Ждала не для того, чтобы княжить вместе с супругом, нет, просто ей хотелось иметь свою семью. Как хотелось Прекрасе, чтобы у неё был муж, который будет любить её и только её, холить и баловать, исполнять все капризы и прихоти!

Прекраса… Уж, если кто на этом свете и соответствовал своему имени, так это именно она. Не было девицы краше княжны ни во дворе князя Торина, ни во дворе князя Фарлафа, а может, и во всей Руси никто не мог сравниться с ней в пригожести. Волосы Прекрасы были словно золото светлое, полированное, глаза голубые, как бирюза, щёки румяные, губы спелые, и вся фигура её округлая, статная, казалась высеченной из белого камня.

Но красота редко сопровождает ум, и, как это ни прискорбно, княжна Прекраса была легкомысленной и пустой особой, предающейся днями напролёт мечтам. Все наставления матери о ведении хозяйства, решении людских жалоб, влетали в одно красивое ушко, и, не задерживаясь, вылетали из другого. Да и зачем слушать эти неинтересные вещи, если можно песни петь да плясать, покуда ноги в расшитых сапожках не заболят.

Княгиню Марфу ничему не научил печальный опыт её супружества, свою единственную дочь она растила на сказках мамок-нянек о прекрасных и добрых молодцах, которые приедут на белом коне и спасут юную деву от любой напасти. И Прекраса свято верила, что когда встретится с княжичем Карном, тот немедленно воспылает к ней горячей любовью, и будет обожать всю жизнь. Марфа хотела сохранить в душе дочери надежду на любовь, на чудо, на счастье – ту, что сама потеряла так давно. Но на деле княгиня воспитала капризную и вздорную девицу.

А княжна так жаждала, чтобы встреча с Карном произошла скорее, ведь Прекраса хотела испытать любовь, настоящую мужскую любовь, о которой шепчутся девки теремные на посиделках. Ту любовь, которая заставляет мучительно краснеть и при этом сладко биться сердечко, словно птичку, пойманную в силки.

Про эту любовь рассказала княжне Прекрасе её лучшая подруженька – Агафья – девка теремная, выросшая вместе с княжной и развлекающая её. Хитрая Агафья знала, что её непостоянная госпожа легко увлекалась новыми людьми и их рассказами. Именно поэтому, дабы удержать расположение княжны, Агафья и рассказывала ей истории, услышав которые, княгиня Марфа оттаскала бы прислужницу за уши. Но княгиня этих историй не слышала и не ведала о влиянии рыжей Агафьи на юную княжну.

А Прекраса, сидя в богатых и тёплых покоях, мечтала, и придумывала княжичу Карну всё новые и новые качества, которыми он не обладал. В том, что её ждёт счастливая судьба, княжна не сомневалась, ведь нет никого пригожее неё, а значит, счастье неминуемо придёт к ней.

Прекраса не понимала, что красота редко является даром богов, чаще всего она есть первый признак их проклятия.

* * *

Две сестры от одного отца и одинаково покорных и молчаливых матерей, они должны были быть похожи, но боги решили иначе. Не было ничего, чтобы роднило между собой княжну Прекрасу и княжну Горлунг, и мечты, заботы, пути у них были разные.

Княжна Горлунг была на особом положении: чернавки и девки теремные не бросались со всех ног исполнять её прихоти, дружинники ей не подмигивали, мамки-няньки не рассказывали сказок и легенд. Её не любили во дворе, но уважали и ценили. Это была не привилегия, данная ей от рождения, нет, уважение людское Горлунг заслужила. Заработала тяжким трудом, ибо трудилась она, не покладая рук.

Всё началось давно – шесть солнцеворотов назад, когда она была привезена на эту землю. С первого мгновения, как только княжна спустилась с драккары, всем, кто встречал князя Торина, стало ясно, что не люба она князю, да и княгине. Это и не скрывалось. Горлунг тогда была изгоем в княжеском дворе, даже с нянькой её – Инхульд (привезённой ещё из Норэйг) не разговаривали девки теремные. Но больше всего люди Торинграда невзлюбили княжну тогда, когда князь приставил к ней рынду, который охранял людей от неё. Вот с тех пор и пошла молва среди жителей Торинграда о ребёнке-ведьме, в след которой волхвы грозили посохами.

Но после болезни князя многое изменилось, люди сами к ней потянулись. Горлунг начала лечить сначала раны дружинников, полученные при ежедневных упражнениях в ратном деле, потом простуды, а вскоре жители Торинграда начали обращаться только к ней, чем вызвали гнев волхвов. Последние не могли смириться с тем, что ребёнок заменил их, волхвы прокляли дочь князя и ушли с земель близь Торинграда. А причина популярности Горлунг была простой: она не заставляла молиться, приносить жертвы богам, нет, она просто давала мазь или настой и делала перевязки, чертила вокруг больного знаки разные, непонятные, иногда в тяжёлых случаях делала обереги. И ни слова упрёка, ни одного нравоучения не слетало с её плотно сомкнутых губ, лишь головой иногда покачает, и всё.

Покои Горлунг, самые большие и холодные во дворе Торина, состояли из двух комнат: просторной с широкими лавками и столом, в ней раскладывались и сушились травы, лежали тяжёлые больные, и спал Эврар (рында княжны), к ней примыкала маленькая спаленка княжны с широкими полатями для сна Горлунг и лавкой для её няньки – Инхульд.

Угрюмая и молчаливая Горлунг редко бывала на женской половине, бабы славянские, открытые и дружелюбные, любившие посплетничать, терялись в её присутствии, как-то само собой выходило, что при появлении старшей княжны смолкали разговоры. А та считала это знаком ещё большей ненависти отца и Марфы, поэтому невзлюбила княжна женщин торинградских.

Лето напролёт собирала и заготавливала Горлунг травы, все леса близлежащие знала она, как свои персты, и всегда на шаг позади неё шёл верный Эврар. Никто уже не боялся, что старшая дочь Торина сведёт к Морене княжеских людей, но рында так и остался при Горлунг. И ни для кого не было дивом, когда с первыми петухами княжна шла в лес, а за ней плёлся с лукошком и кинжалом Эврар.

Эврар – старый вояка, приставленный рындой к княжне, изначально получил строгий наказ от князя Торина «охранять людей от Горлунг, не давать ей чинить зло беспрепятственно». Но со временем воин полюбил княжну всем сердцем, она была единственным человеком на этой чужой земле, который заботился о нём. Для Эврара было непостижимым то, что дочь князя так печётся о нём, простом воине. Она готовила ему лекарства от боли в костях, которые со временем мучили его всё сильнее, лечила его простуды, чинила рваные рубахи. Горлунг не нуждалась теперь в его защите, да и, по правде сказать, Эврар не мог защитить её от какой-нибудь реальной угрозы, это рында нуждался в ней. Княжна давала Эврару почувствовать себя нужным, причастным к судьбе других людей, она и Инхульд стали для него семьей.

Сам же Эврар был, пожалуй, единственным человеком, которого любила Горлунг: немногословный воин своей преданностью, ненавистью к недоброжелателям княжны заслужил её тёплые чувства. Эврар почти так же люто ненавидел Торина, Марфу и Прекрасу, как и сама Горлунг. Именно он научил княжну жестокой философии викингов, благодаря своему рынде Горлунг поняла, что не дорожит жизнью и не боится её потерять, она осознала, что кровь и слёзы вражеские, словно водица дождевая, бегут и не трогают сердце.

Примерно этому же учила Горлунг и Суль. В те редкие минуты, когда они разговаривали не о травах и зельях, бабка внушала внучке именно жестокость и жажду власти.

В дружинной избе почти все воины хотя бы однажды лечили раны у Горлунг. Иногда самые отчаянные пытались заигрывать с ней, но, кроме хмурого взгляда, ничего не получали в ответ. Горлунг за лечение никогда ничего не просила, но зачастую исцелённые дружинники привозили княжне из походов ткани и различные безделушки, она принимала их с благодарностью. Ибо князь и княгиня её подарками не жаловали.

Люди же Торинграда завидев худенькую фигурку, кланялись издали, и невольно смотрели вслед. Нет, она не была так потрясающе красива, как младшая сестра, но было в её осанке что-то поистине княжеское: спина – прямая, словно стрела, выпущенная из тугого лука, особая статность, смолёная коса, перекинутая через плечо, бледное лицо с густыми выразительными бровями, глаза чёрные, словно агаты, и очень редко её лицо посещала улыбка, тёплая, словно лучик весеннего солнца.

В те редкие минуты, когда князь Торин вспоминал о старшей дочери, ему казалось, что в последний раз он видел её во время болезни, много лет назад. Так оно и было: и дочь и отец старательно избегали друг друга, и также старательно взращивали в сердцах обиду друг к другу.

Глава 4

Квитень – обычно холодный месяц на Руси. Несмотря на проглядывающее сквозь тучи солнышко, ветра дуют холодные, лютые, заставляющие людей кутаться в одеяния. Но покои старшей княжны были пусты, никто нынче не пришёл ни за отваром от простуды, ни за мазью прогревающей.

В своей маленькой одрине княжна нервно бродила из угла в угол, комкая тонкими пальцами кусочек льняного полотна. Ей вспоминался один из разговоров с бабкой, и теперь Горлунг знала, что время пришло.

* * *

Суль, как обычно прекрасная, сидела напротив маленькой Горлунг, она подавляла ребёнка своей ослепительной норманнской красотой, ребёнка, который всегда понимал, что выглядит иначе, не так, как положено норманнской девочке. Горлунг ненавидела свой чёрный волос, из-за которого все, кто впервые видел её, смотрели так, словно у неё три уха. В своей внешности ей нравились лишь глаза, они были такие же, как и Суль, а значит, были красивы.