Я дарую Вам презренье. История безымянного человека

Он поднялся весь преисполненный радости и вдруг осознал, что дом столь же далёк, как и тот подъем, который Ему пришлось пройти… И Он был готов проделать и этот путь, но… В сон ворвался звук будильника. Будильник своим надсадным китайским потикиванием был способен извести любого и, естественно, сон поплыл, картина потеряла ясность, цвета как-то сразу стушевались и Он, подхваченный волной, тут же был выхвачен в реальность… Но за миг, за один небольшой миг, что отделял Его от реальности, дымка в Его видении подернулась, и Он увидел все так, как не видел до того. Идиллия вдруг рухнула, поле превратилось в изъеденную язвами поверхность, кишащую неведомыми Ему омерзительными существами, а дом, точнее то место где тот только что стоял, превратилось в груду развалин, поросших вековыми мхами и превратившийся в прибежище ещё более отвратительных и опасных тварей.

Пробуждение было не из приятных. Ощущение того, что Его избили громадным молотом, наилучшим образом описывало состояние, в котором Он скатился с кровати. Действительно, рубашка, с которой он вчера не успел расстаться, висела изрядно промокшим комом на нем. Пот оставил по себе след и на простынях. Он с трудом поднялся, а из дальнего угла кровати, куда, похоже, в порыве страха она и перебралась, смотрела на него своими девичьими глазами Аля.

Ему стало стыдно, и Он поднялся на ноги. Поднялся, пошатнулся и едва не упал. Он жутко устал, устал прошлой ночью, устал во сне и сейчас хотел лишь одного – избавиться от этой особы, принять душ и завалиться спать, желательно с пухлой соседкой, что прекрасно готовила борщ, не требовала изысков в обращении, и наилучшим образом подходила в подобные минуты.

Но впереди предстоял непростой день. Непростой хотя бы потому, что… Он не находил слов.

***

Если говорить о состояниях, которыми Он каждый раз характеризовал утро, пропуская то через призму своего сегодняшнего самочувствия и восприятия действительности, то утро было неопределённым. Солнечный свет едва прорывался через тяжелые тучи, плотно устлавшие небосклон, редкие порывы ветра колыхали не просто листву, грозя попутно разделаться и с ветвями. Пешеходы, кутаясь в плащи и куртки, одетые не по сезону, спешили побыстрее проделать свой путь, убраться с неприветливой улицы побыстрее домой.

Погода разыгралась не по сезону. Он взглянул в окно, в прочем, без какого-либо интереса, и сделал глоток кофе. Кофе обжег гортань и свалился комом в пищевод. Но и это не беспокоило. Сон оказал на Него неизгладимое впечатление и, на удивление, не растаял вместе с приходом утра.

Не будучи по натуре приверженцем в подобном видеть принимать пророческие начала, Он все же не отрицал способностей мозга работать в ночное время, в какой-то мере даже автономно, анализируя некие входные данные, что были туда заброшены ранее. «Наверное, это что-то да значит!» – прорвалась одна из немногих оформившихся мыслей в это утро и Он удивился, что она, мысль, так же как и сон, появилась сама собою, в отрыве от Него.

Дело в том, что Ему нравилось то, как Он жил. Не то чтобы всё было идеально, но уж и совсем не плохо. Алкоголь позволял притупить чувство социальной неудовлетворенности, наркотическое опьянение развязывало руки, выпускало наружу Его естество, а обстоятельства все делали уже за Него. Он пил, употреблял, любил женское общество, таскался по злачным местам, попадал временам в переделки, как-то из них выбирался, но о том, чтобы кардинально сменить свою жизнь, о том даже не помышлял.

«Законы человеческого сосуществования, этическая и правовая стороны, – все это ограничивает человеческие свободы ради одного – выживания общества!» – вертелось у него в голове. И действительно, изобретенные или данные, как считали адепты церквей, нормы поведения были призваны сдерживать человеческую массу в определённых рамках, контролируя ту на микроуровне, на уровне отдельного индивида. Когда-то кем-то осознанные, за тысячелетия эти нормы были так глубоко инсталлированы в сознание каждого индивида, что, должно быть, передавались на генетическом уровне. Ограничения, ставшие давно нормой, служили всеобщему благу, спасая большинство от неуравновешенных единиц.

Этические нормы регулировали процесс воспитания и поведения, правовые оберегали общество от злоупотребления тех, кто нормами этики пренебрегал…

Должно быть, у каждого бывали моменты «озарения» в жизни, когда от удивления и ярости кипела кровь, потому что тот, кто поступал неверно, нарушал установленные правила, преступал закон или нормы этического поведения, оказывался в выигрыше. Те же, кто строго придерживался правил – всегда проигрывали в такой ситуации. Но в том-то и дело, что созданные для выживания общества как чего-то цельного, все эти нормы в значительно мере ограничивали каждый индивид. И тот, кто вырывался по той или иной причине из этих, с позволения сказать, оков, тут же воспринимался как нарушитель спокойствия и представлял опасность для всего общества. С таким боролись. Боролись всеми допустимыми способами, в том числе и радикальными.

Но что делать тем, кто всей своей сущностью ощущает всю искусственность системы, для кого лицемерие окружающих хуже потери собственного лица, кто ненавидит фальшь и нормы, заставляющие его быть обыденной серостью? Что делать таковым?! Что делать им в обществе, которое принципиально не воспринимает отщепенцев, индивидуалов, не таких, как они? Общества, которое ненавидит успех других, скрывая его маской лицемерного восхищения, за которым скрывается искаженное лицо лютой ненависти, злобы и зависти?! Что делать бунтарям в обществе, в котором бунтарей и лиц неординарных истребляли на протяжении столетий? Ответ один – спиваться…

Спиваться. Спиваться, уходя таким образом от действительности, которая не позволяет иным образом выразить свой протест, проявить себя, стать чем-то, что намного ценнее пресловутого «винтика в едином механизме»!!!

Он таким был не всегда. Значительную часть жизни Он помнил себя прилежным мальчиков, безоговорочно выполнявшим все наставления старших. Старшие говорили, указывали и направляли, формировали Его самосознание, Он же им верил и знал, что уж Они то Его точно не обманут. И вот теперь, достигнув возраста тех, кому Он в свое время беспрекословно подчинялся, с горечью осознавал, что Им откровенно манипулировали, заставляя делать то, что было выгодно взрослым, ни как не заботившимся при этом о Его взрослении, развитии и способности справляться с проблемами.

Мысли неслись мутной рекой в Его сознании, действительность проходила мимо, холодный ветер обжигал и заставлял дрожать, тело жило своей жизнь, борясь за выживание, мысли же уносили Его в прошлое, когда Он впервые ощутил разочарование, потому что девочка – ещё школьница – поступила не так, как Он того ожидал.

Наивный и доверчивый – Он сам удивлялся как смог дожить таким до девятого класса – вступил Он в пору полового созревания, когда подспудные мысли и гормональный фон требовали чего-то того, о чем взрослые беседы с ним доселе не вели, друзья лишь посмеивались, рассказывая полные наивности вещи, а девочки взрослели и наливались, вызывая почему-то те чувства, которых заочно Его заставляли стыдиться.

Спуск в метро не занял много времени, Аля послушано семенила следом, опасаясь даже приблизиться к Нему. В таком состоянии Он предстал ей впервые – угрюмый, резкий, погруженный сам в себя, полный контраст вечно ироничному страдающему похмельем персонажу, который ей приглянулся едва ли не с первого дня. Она следовала за ним по пятам и непонятные ощущения наполняли её, огонь разливался по телу…

Примерно те же чувства и то же огонь испытывал и Он, когда однажды, то ли после осеннего бала, то ли после иного мероприятия в школе, впервые оказался наедине с… Он помнил её досконально. Помнил эту вызывающе вздернутую юбку, отделанную снизу синими кружевами, серую блузу, обтягивавшую уже частично сформировавшийся девичий стан, запах выпитого алкоголя и громадные серые глаза, в которых горел огонь. Он помнил все, кроме её имени…

Она поцеловала Его тогда первой. Просто так взяла, зафиксировала голову своими руками и впилась губами. Он опешил, растерялся и не знал, что дальше делать. Непослушные руки куда-то лезли, что-то дергали, где-то гладили… Он потерял голову, а когда её обрел, то стоял всё в том же темном закоулке, улавливая остатки аромата алкоголя, выпитого нею. Но Он стоял один. Она исчезла, оставив Его здесь одного. Потом Он весь вечер её искал. И ему казалось, что вот-вот, сейчас, за углом Он догонит её веселый смех. Но лишь оказывался там, как встречал пустоту и лишь тот еле уловимый смех указывал путь дальнейшего преследования. Ему казалось, что она шутит над ним, быть может даже издевается, постоянно ускользая, заставляя преследовать и догонять. Но, увы, ей до Него дела не оказалось. Под самый конец вечера Он настиг всё тот же смех и был пригвожден к земле зрелищем, когда один из его друзей… Нет, для Него это было тяжелым зрелищем и крушением всех надежд. Последний год или около того, Он жил ею, ловил её взгляд, собирал информацию и мечтал… Ему казалось, что она если и не знала о Его увлечении, то уж точно догадывалась и от того ещё болезненней был тот факт, что финалом послужил непродолжительный момент в темном закутке вечерней школы, к которому Он, к слову, оказался не готов.

Ещё какое-то время Он жил ею, горечь, ненависть, ревность и презрение к себе переполняли Его, особенно когда она показательно, издеваясь над Ним, целовалась прямо на уроках то с одним парнем, то с иным… Это было больно… Больно было видеть её и больно было слышать от друзей пересказы историй их мимолетного единения, во многом, конечно же, правдивого, но не без элементов прикрас.

Не то чтобы Он стал посмешищем. Нет. Над ним подшучивали, как, в прочем, все достигшие возраста полового созревания подростки подшучивая стараются самовыразится, порой за счет унижения окружающих. Но осознание того, что Он оказался не готов к такому повороту событий, а так же то обстоятельство, что нарушитель правил и установок обязательно выигрывает – стали для Него открытием, перевернувшими в значительной мере мир.

В нем родилось нечто, что желало протестовать, но протестовать права не имело. Ломка цельной личности произошла мгновенно и незаметно для окружающих. Внутренние демоны взяли верх в «потусторонней» жизни, заключив соглашение разделить бытие на два раздельных лагеря.

В метро Аля присела, хотела было прижаться к Нему, но выражение Его лица, отрешенное, угрюмое и агрессивно далекое, остановили её порыв. Она встала рядом, соблюдая при том дистанцию приличия.

Сила Его воспитания была столь сильна, что даже осознание многогранности мира и неадекватности многих постулатов, вложенных в Его голову, не смогли проломить гранит социальной ответственности и культуры поведения в обществе. И под этой плитой, придавившей своей тяжестью Его целиком и полностью, развивалось то, что противоречило устоям общества и тем морально-этическим установкам, что в него закладывали.

Рано или поздно вторая сущность должна была о себе заявить. И по вступлении в годы студенчества, избавившись в значительной мере от родительской опеки, вторая сущность выплеснулась наверх, оставив нетронутой плиту добропорядочности. Выплескиваясь, преимущественно, по ночам, вторая Его сущность требовала предельного разгула, алкоголя, женского общества, мордобоя и прочих неподобств. Ночью Он мог таскать за волосы проститутку, решившую умыкнуть у него последнюю десятку, сочтя Его уже спящим, а следующим утром узнать, что той проституткой, снятой где-то под Госпромом, оказывалась барышня Его потока, теперь со страхом и ненавистью с похмелья взиравшая на Него. Днем Он искренне извинялся, произносил слова о том, что и Сам не понимает, как такое могло произойти, угощал её кофем и печеньем, тратя на неё даже больше той самой десятки, – теплые чувства уже начинали переполнять Его, невзирая даже на то, чем она была и чем занималась, и в тот же вечер, у себя, с неописуемой яростью вновь терзать её тело. Правда на сей раз без рукоприкладства и вырванных волос.

Собственно, первой постоянной Его девушкой и была та самая, с которой он днем был предельно обходителен, а ночью вторая Его сущность требовала совсем иного. Он её устраивал, она Его тоже… И ни её, ни Его не смущало то обстоятельство, что у Него были иные партнерши, претендовавшие даже на больше, чем просто отношения, как в прочем, и у неё не только одноразовые клиенты, державшие её продолжительное время при себе…

О той поре Он вспоминал неоднократно и считал её едва ли не самым счастливым временем в своей жизни. Его вторая сущность позволяла быть тем, кем Он не мог быть в обществе. Аморальность ситуации, наплевание на нормы и правила, возможность высказывать свой протест таким образом, при общей порядочности и даже сострадании к ближнему в обществе, чтящем принятые нормы поведения, позволяли Ему жить жизнью, дающей полное удовлетворение.

Он прекрасно понимал тех, кто окончив трудовой день, накопив массу отвращения и негатива, стремился всё уравновесить ночной жизнью, игрой в азартные игры, разгулом с путанами или стрельбой в Лесопарке. Но то был лишь выход, разрядка, сиюминутная потребность, у Него же это был стиль и смысл жизни.

Днем Он был идеалом, или близким таковому, ночью же, ускользая от очередной своей пассии, не готовой принять Его таким, каков Он был, уходил в мир, где Его ждали совсем иные люди и иные ощущения.

Все рухнуло, когда её не стало! Что произошло, для Него до сих пор оставалось загадкой, но её нашли где-то в районе Сумского рынка. По ней проехалась машина, сначала в одну сторону, потом назад. Что это было? Это был умышленный наезд? Случайность? Кара за непослушание или месть ревнивца?! Всё это осталось тайном. И для Него все тут же кончилось.

Золотой век даже не исчез – он прекратился, как прекращается фильм в кинотеатре, когда в том вдруг исчезает электроэнергия. Вот сейчас все было, зритель с головой погружен в происходящее, и вдруг всё – темнота. Темнота, непонимание, недоумение, сменяющиеся сначала страхом, а потом ненавистью.

Это была ещё одна переломная веха, которую Он переживал куда тяжелее, чем все предыдущие.

– Мы почти приехали! – вдруг вышел из ступора Он, вновь став живым человеком. —Аля, ты задремала!

Аля действительно дремала. Практически спала, стоя на ногах, прислонившись к двери спиной.

– А? Что? – встрепенулась она. Всю прошлую ночь, пока Он боролся с отвесным склоном, превозмогая того во сне, она практически не спала. Сон её можно было назвать условным и ничего не было удивительного в том, что усталость взяла свое уже утром, в метро.

– Наша… – говорил Он об остановке метро.

– А! Да! Точно! – подалась к выходу она.

***

«Наверное, это все же был вещий сон!» – мелькнуло в голове, лишь Он переступил порог работы.

«Если вещий, то добавь ещё что был сон в руку!» – догнала вторая мысль.

«Тогда за ум браться нужно! – легкая ехилдина дополнила уже сказанное. – А то гляди, следующий вещий будет о земельке сырой или о пижамке полосатой… а то и стенах желтых да дядях больших и добрых в халатах белых.»

«Ну и мысли же в голову лезут!» – сразу несколько собеседников общались в голове.

– Опять пил? – скривилась Карина, лишь увидев Его на пороге кабинета.

– Нет, – вполне серьезно ответил Он.

– А выглядишь так, что лучше бы пил… – смерила взором презрения Алю она. – Жутко выглядишь.

– Не имею сил с тобой спорить, – согласился Он и в Его словах не было и тени иронии. – И чувствую себя точно так же.

– За голову тебе браться давно пора, голуба! Ты же не мальчик, чтобы водку литрами пить и с бабы на бабу скакать.

– Истину глаголешь! – кивнул Он. – Я, похоже, пришёл к такому же выводу…

– Тогда я рада за тебя, – улыбнулась снисходительно она. – Если дело обстоит так, то можешь рассчитывать на мою поддержку.