Из цветов и любви

Зал пуст и едва подсвечен, ни души.

– Чувствуете? Кто-то есть, – сказала Лилия.

Громадная люстра едва светилась. Души балерин жили в красоте люстры. Как когда-то порхали красотой танца на сцене. Они не могли уйти из театра и облюбовали прекрасную люстру, и были на сцене. Они передавали традицию танца, они передавали свои души.

Есть душа, она летает, любит, все танцем. Легко, свободно. Потому, что у души нет земного притяжения. Они благословляли спектакли. Так будет продолжаться вечно.

Девочки поскакали в зрительный зал в ожидании необычного на сцене.

А оно сидело. В одном из их кресел сидел бугай в белом. Нюша почему-то вздрогнула. Бугай встал, поклонился и передал Нюше упакованный пакетик. Раскланялся и удалился.

– Он что, немой? – спросила Лилия.

– Это же посланник на белом. Лошади не говорят, – заявила Марь Иванна.

Все стали смотреть на хиленький свёрток. Но нарядный.

– Ну, давай, давай, – егозила Маша.

– Что давай?

– Цветочек пыльный с клумбы, – сказала Нюша.

– Сама пыльная…

– Это же послание!

Прыгала от нетерпения Маша в кресле.

У Нюши теперь и руки тряслись.

– А вдруг там… – сказала Нюша.

– Ничего не вдруг, открывай и – бух! – сказала Маша.

– Что бух? – спросила Нюша.

– Мы в тридесятом царстве, параллельном государстве будем, – сказала Маша.

Нюша начала развязывать ленточки, но у неё не получалось, пальчики не слушались. Маша с Лилей стали помогать ей открывать свёрточек.

Там был веночек… один… хрустальный.

(Где-то Нюша его видела. Только не хрустальный).

Он светился, от люстры что ль в зале. Неизвестно. Но светился.

А заглавное чудо стояло за кулисами и дрожало. Ждало своё чудо, но оно не сходило на неё. Оно должно обязательно было сойти. Надо только очень хотеть и настраиваться. Она настраивалась… Но оно всё равно не сходило. Становилось страшно-то как… Она поправила трусики.

«А что, если балерины танцевали в стрингах», – подумала она.

«Бред какой-то. Думай об образе. ОБРАЗ, ОБРАЗ (УДАРЕНИЕ)… Образ исполнения этой роли… выдумано всё. Я должна верить в своё. И верю.

Этот тоже! У меня с ним отношения, как назывались эти отношения в той эпохе, в которую я выскочила на сцену. Интересно, а тогда стринги были? Тогда и трусиков-то не было. Чушь какая-то лезет в голову. Головка пустая… А свято место не бывает пусто. Вот и лезет. Почему-то хорошее не лезет в головку.

Что я, не достойна, что ли? И что не идет это чудо?… Куда оно запропастилось, заблудилось?… Нет, наверное, я его спугнула. Не идет – значит безногое или на костылях ковыляет. А как вместо него провал припрёт? Уж он-то припрёт. Всегда начеку. Свалится. Почему провал и слава сваливаются на голову?… Других мест, что ли, нет у человека? Хотя какой я человек, я балерина! Раньше балерина, кровью и потом зарабатывала это звание. А сейчас, чуть что, – заслуженная, народная. Бред какой-то, а не балет.

Да этот еще, с кем у меня отношения. Я ему:

– Пойдем мне лифчик купим.

А он:

– Я-то при чем?

– Ну…, чтобы тебе понравился.

– А тебе зачем?

– Носить.

– Так у тебя же там ничего нет.

Вот зараза. Ему шары футбольные подавай! Да как я сними выступать стану?! Они трястись будут. А зритель – от смеха. Как ласкать – то он первый, не оторвешь. А тут… Зараза. Вообще-то он хороший, ласковый, нежный, заботливый. И понимает, когда я никакая – физически и духовно после спектакля. Ой! Идиотка, о чём думаю!

Скоро выход. Вот и впрямь:

В глуши, во мраке ожидания.

Со страхом выхода я жду.

Где же это чудо?… Ползи же!

Во ленивая!»

…замерла на пуантах и так легко, одну ножку к головке, замерла… и ещё… и ещё… и ещё.

Законы равновесия, притяжения не для неё. Так не должно быть, но есть.

И началось чудо!

Чудо красоты, любви, нежности.

В танце.

«Так обо мне писали. Писаки фиговы. Но приятно».

Ноги трясутся… от страха трясутся… нет от боли… жарко что-то стало.