смерть и отрада
и мы.
Какого нам надо
ключица и луночка
в лоне зимы?
«Куда собрался человек…»
Куда собрался человек
куда забрался,
какою злостью из-под век
в меня бросался!
А я увертывался, рук
его искал, сопя,
и повторял: – С чего же вдруг
я потерял тебя.
Веселья песнь в меня вложи
о, Бог – веселый меч,
чтоб я из невеселой лжи
сумел его извлечь.
Но царь царей его поджег,
стоял он глух и слеп
и тихо плакал в сердце Бог
бессилен и нелеп.
Высоких смыслов не ищу
когда под облака
в который раз я запущу
недопитый стакан.
И Бог мой проигравший вновь
мне нанесет визит
напомнить, что, пойми, любовь
когда-то ж победит.
«Легких веток, сухих, хрупких…»
Легких веток, сухих, хрупких
полным-полно,
тополей несчастных обрубки
вижу в окно.
Я увидел мир накануне,
свет,
на котором лежал подлунный
снег.
«Я ехал в поезде. Кругом…»
Я ехал в поезде. Кругом
дома повышенной этажности
напоминали мне о том,
что загород сегодня кажимость.
– Какая важность? – проворчав,
я вылезал из электрички
и руку жал и руку жав,
подслушивал вполуха птичек.
«И жить, так много потеряв!» —
проскальзывало в голове.
Бутылка падала стремглав
искрились стеклышки в траве.
«Беззубым шамкающим ртом…»
Беззубым шамкающим ртом
поэт заводит речь о том,
что вызывает интерес
экономический процесс,
по сути состоящий в том,
что бедность входит в каждый дом
и деньги – чудо из чудес! —
не вызывают интерес,
поскольку отоварить их
трудов не хватит никаких.
«…И вдруг королевским движеньем…»
…и вдруг королевским движеньем,
направленным вправо и вниз,
он сбросил позор и лишенья
и вышел на шаткий карниз.
Ему поклонились устало
худой лысоватый поэт
и женщина возле вокзала,
лишенная всяких примет.
Цвели небеса синевою,
шагала зеленая муть
и в улицу вниз головою
ему оставалось нырнуть,
а где-то смешной Достоевский,
надумав решать и учить,
впадает в счастливое детство