Ленинградские рассказы

– Да я и не спал почти, не стал просто паниковать, а то эти жильцы еще чего-то выкинут. У меня нет документов, к тому же в местном участке, как ты сам знаешь, я не на лучшем счету, так что надо уходить, дорога каждая минута.

Не буду утверждать, что Володя высказался именно так изящно и обстоятельно, но по крайней мере суть его послания вполне соответствовала моей краткой и емкой формулировке.

– А куда теперь? Есть предложения? – спросил ваш покорный слуга, вызывая лифт. Салфетки мы, кстати, прихватили с собой, и впоследствии, на работе, я сделал из них портянки, но об этом в другой раз. Сейчас нам следует поспешать, некогда отвлекаться.

– Понятия не имею. Сначала наверно выйдем, на улице как-то легче думается. Мать твою, как же спать охота.

Можно бы еще раз напомнить читателю, как нам скверно и беспросветно, и физически, и духовно, но, пожалуй, это был бы перебор.

В такой ситуации, как я описываю, вариантов бесконечно много, но тут есть один нюанс. Вариантами они представляются человеку, который находится в относительно комфортных условиях. В нашем же положении выходов почти нет: кроме тех причин, которые я уже упомянул выше, следует учесть, что отчаяние и горести лишили нас всей энергии, напрочь парализовали умственные способности, так что оставалось только твердить: надо что-то сделать, надо найти выход. Известное дело, без энергии ничего дельного не предпримешь, даже сигарет «настрелять» не сумеешь. Как будто крылья подрублены, честное слово.

Ладно, так рассуждать можно до бесконечности, но мы с читателем вернемся на улицу, холодную, сырую, темную. Снег прекратился, да как назло подул пронизывающий холодный, вернее сказать, ледяной, ветер. Вове теперь стало так худо, что это бросалось в глаза. Я наверно еще никогда не видел этого человека, в целом оптимиста, таким убитым. Несмотря на отросшую бороду и усы, и комичный костюм, смеха он теперь совсем не вызывал. Кстати, у меня у самого борода, видно, с отчаяния, в последнее время, отрастала только слева. Днем я стеснялся встречных и заговаривая с кем-нибудь прикрывал подбородок рукой. Что же такое, совсем ведь нас прижало. Побриться бы. Да какой побриться, поесть и выспаться надо. Обычно, когда все шло скверно, я находил в себе силы думать о чем-то хорошем, например, как совсем недавно, выдумывать рецензии, вспоминать любимые песни, или сочинять истории, или мысленно составлять вымышленные биографии известных людей, которыми восхищался. Но теперь на это не оставалось сил. Я припадал на одну ногу и боялся представить, что с ней случится, раз подошва почти что отвалилась.

– Точно, – вдруг, выпрямившись, вспомнил Вова, когда мы подошли к закрытому универсаму, – знаешь, куда мы пойдем? К Нелли в подъезд.

– А где это, – спросил я и вспомнил, – а, соседний с дагестанцами?

– Ну да. Там такая штука есть под шахтой лифта, в общем, трудно объяснить. Смотреть надо. Но там тепло, помнится.

– А если выгонят? – усомнился я, и сразу понял, что мог этого и не говорить: все равно куда-то да надо идти. Утро еще не скоро, ох, как не скоро.

Володя всю дорогу объяснял, какое это славное местечко. Наверно, пытался убедить меня и себя. Удалось: настроение улучшилось, взбодрившись, я начал напевать и даже сделал несколько смешных танцевальных па по своей привычке. Вот здорово, рассуждал я, если удастся. Переночевать, отдохнуть. Сколько можно бедствовать… должна же наступить светлая полоса. Жизнь-то налаживается.

– На базу завтра пойдем?

– Ночь бы пережить. Так-то можно, конечно. Хорошо б подработать. Только не к тем «дагам».

– Да уж, это точно. Если б не Тезка, вообще пропали бы, наверно. Молодец он ведь, все-таки.

– Слушай-ка, у меня деньги есть ведь так-то, я ж тебе говорил. Если и не поработаем, завтра я сниму чуток. Побалуем себя чем-нибудь. Главное, не напиться, а то я сам пьяный тормоза отпускаю, все потратить могу. Только если даже Оскар опять увяжется, надо, чтобы он об этих деньгах ничего не знал.

– А то. Узбек есть узбек.

– У него совесть заменена на наглость. Никогда еще я подобной сволочи не встречал. Кинул нас, сука, сейчас греется где-нибудь. Рано или поздно, я ему нос разобью. Слушай, как думаешь, он боксер на самом деле или врет?

– Так на так. По-разному может оказаться.

– Я тоже так считаю. Пока не подерешься, не поймешь. Одно в нем хорошо: кругозор обширный.

– Тут ничего не скажешь. Кругозор у него большой, и как по-русски шпарит, да?

– И то, правда. Вообще четко, без ошибок. И лексикон достаточно богатый. Шутить может по-нашему, это как язык чувствовать надо, честное слово.

– Трудно, когда с человеком говорить не о чем, да, Володя?

– Такие дела. Вот, скажем, была у меня подружка. Вроде и нравилась мне, но общих тем найти не могли.

– Разошлись, конечно? Да ты мне уже, по идее, рассказывал… Ладно. Ох, как ноге скверно…

– Совсем отошла подошва? Потом дай посмотреть, завтра, может, починю. Хотя нечем, опять же.

– Походить надо, когда будут силы, по подъездам, там частенько обувь оставляют. А то вообще ведь, хана…

– Понимаю, что несладко.

– Ты читал «Down and out» Оруэлла?

– Нет, только «1984» и еще одну, про ферму. «Скотный двор».

– Остальные романы у него читать не обязательно, поверь мне, они все на одно лицо, даже сцены повторяются. «Дочь священника» и «Да будет фикус». Он сам, кажется, их немного стыдился, вроде как ради денег написал. А «Памяти Каталонии» – неплохо, но все про политику, а нас ведь теперь это как бы не касается, война-то прошла. Но «Down and out» – вот этот роман так роман. Самый первый у него, насколько я помню. В этой книге речь идет о том, как он жил в сходном с нашим положении. Короче, бедствовал сначала в Париже, потом в Лондоне, как мы вот сейчас с тобой. Ну, конечно не совсем в таком, но похожем. У него там дружок был, русский, кстати. Как бы ты перевел это название?

– Какое, в смысле?

– «Down and out».

У нас с другом была особая игра, чтоб не лишиться последних интеллектуальных способностей и остатков жизнелюбия, мы, чуть появлялось свободное от тревог время, брали какую-нибудь иностранную идиому, или выражение, или редкое слово, и соревновались, чей перевод будет звучать художественнее, образнее и благороднее.

– Ну и словечко…

– Знаешь, один комментатор перевел вообще подстрочно, мать его. Посмотреть бы в его бессовестные глаза. Другой – несколько лучше: «фунты лиха». А я, исходя из контекста, дам свой вариант: «история моих бедствий». Мне так нравится больше всего. Хорошая вещь. Видно, что много напридумывал, конечно. Но, черт возьми, какая славная вещь… жаль, в библио нету, я смотрел, перечитать хотел. Хотя нам теперь не до книг, что скрывать. «Вот так положеньице сложилось», да?

– Ну да. Помнишь?

– Ага, забудешь такое. Не дай бог. Может сейчас и не так скверно, как в тот раз.

И мы уже чуть ли не смеемся, Володя хлопает меня по плечу, и проблемы пока что кажутся нам обоим вполне преодолимыми и терпимыми, да так оно собственно и есть, когда, как говорится, «солнышко выйдет из-за туч». Возможно, переночевать не удастся и у Нелли в подъезде, но, видит бог, незачем отравлять себе жизнь и думать об этом сейчас, пока мы еще не пришли на место.

Утром в подъезде

– Вова, давай вставай.

– Отстань.

– Давай, вставай, давай. Утро уже.

– Отстань. Я спать хочу.

– Давай вставай. Мне холодно. Хватит валяться здесь.

– Мне что?

– Давай, скорее.

– Да отцепись ты, наконец, подлюка! Собака!

– Вставай. Скоро люди на работу пойдут.

– И что?