Ленинградские рассказы

Разбудить друга, и особенно привести его в сознание ситуации оказалось не так то и просто, но в конце концов удалось. На улице первое время он никак не мог прийти в себя, и все нес какой-то бред. Я заметил, что Вова больше меня не узнает.

– Володя, – все повторял я, – что с тобой? Дружище, ты понимаешь, где мы? Очнись! Сейчас нам надо навострять отсюда лыжи! Нечего рассиживать. Каждую минуту сюда могут явиться незваные гости.

Но Володя так и стоял, словно в ступоре, и оглядывался с растерянным видом. Я никак не мог разглядеть в полутьме выражение его лица. Минут через семь уговоров он сказал мне примерно следующее:

– Не бойся, но опасайся собак. Каждая из них может оказаться бешенной, просто, может, сначала не заметно.

– Это ты к чему клонишь, – не понял я, радуясь, что хоть говорить друг точно не разучился.

– Отец телеграмму послал…

– Ну что тут добавить. Примем меры. Правда, сейчас совет не слишком актуален. Можно даже сказать, это не наша задача. Нам бы сваливать надо, и искать ночлег.

– Мама, если кошка Фроська умрет, то ты перестанешь жить? Перестану, призналась мама… – голос Вовы стал как будто механическим, совершенно лишился выразительности.

– Да сколько можно бредить, – не снес я и дал другу такую затрещину, что тот чуть не рухнул.

Когда, наконец, Вова несколько «отошел» и смог оценить ситуацию, стало ясно, что полиция не приедет. Но возвращаться на то место, несмотря на роскошную батарею, тоже было бы нелогично. В другом подъезде батарея оказалась намного меньше (не знаю, от чего зависят такие нюансы) и почти что не грела. Пришлось пойти в следующий дом. Там все повторилось почти что точь-в-точь, только когда Вова заснул и принялся храпеть, вышла тетка. Тут что плохо: когда тепло, и условия сносные, друг не храпит. А стоит только ему немного простудиться, и лечь в подъезде – и вот он захрапел, нас выгоняют. То и же и со мной, я просто не знал, Володя же и сказал мне.

Я так не хотел уходить, что чистосердечно признался женщине во всем:

– Понимаете, сложилась такая ситуация. Дело в том, что мы тут чужаки, и жилья у нас нет. Более того, нам нечего есть, нет работы и денег. Все настолько скверно, что на Вашем месте было бы не худо вынести нам с другом, который, как вы видите, болен и на ногах даже стоять не может, поесть и горячего чаю.

Но на сей раз мой многократно проверенный способ не очень-то сработал, к сожалению:

– Да вы что, молодой человек, совсем обнаглели? Это с чего бы я должна вам что-то выносить? А ну прочь отсюда! Сейчас мужа позову!

Волей-неволей пришлось уходить, да и странно было бы остаться. Наверно, решил я про себя, принимает нас за наркоманов. На самом деле, как правило, нам с другом удавалось произвести убедительное впечатление, но тут, как говорится, как ведь карта ляжет.

Неудачи настигали нас и в других подъездах. Я проклинал узбека и его совет, хоть и понимал, что дело не в людях – они везде одинаковые, а в нас: кому понравится, если в его подъезде торчат и храпят два оборванных типа, самого что ни на есть подозрительного и криминального облика.

В конце концов, посовещавшись, решили вернуться в наш район. При этом я отлично понимал, что шансы и там ничтожно малы. Вове отчего-то казалось, что в одном доме, «свечке», есть отличная каморка, теплая и сухая, да еще и с ковриком, там мы сможем провести эту ночь и еще несколько, пока не найдем жилье. Не знаю, откуда взялась эта его уверенность. По-моему, никакой каморки не было. Скорее всего, плод воспаленного воображения, сомневался я всю обратную дорогу.

И опять, в который за сегодня раз, пошел мокрый снег. Так скверно, как тогда, мне уже давно не было. Наверно, иная пытка болью и то предпочтительнее подобных мучений. Просто ужас, честное слово. Нет смысла лишний раз напоминать читателю, что нам по прежнему было холодно, ужасно хотелось есть и спать.

Словно в насмешку, на обратном пути, в парке, у меня отклеилась подошва кроссовка, и теперь пришлось наступать практически голой ногой, в такую-то погоду! Точно заболею, и заболею тяжело, подумал я. Нет, братишка, так дело не пойдет. Как раз в этой ситуации ты не имеешь права заболеть. Подумай о Володе. Ведь если тебя положат в больницу, а тем, несомненно, и обернется, Вова тут пропадет, без документов. Хотя, с другой стороны, с чего это думать о Володе? Нужно заботиться о себе. В первую очередь найти порядочную обувь. Да и вообще, что за вид? Настоящий оборванец, честное слово. Только побираться в такой одежке. Необходимо пойти к Тезке и выцыганить хорошие кроссовки. И штаны с курткой. Решено.

Ведь у меня одно время была целая сумка… куртка, двое сменных штанов, комплект чистого белья, и майки, две, и свитера, и зубная щетка, и паста, и книги, штук семь. Вот бы сумку сейчас сюда! Что бы только не отдал! Проклятье, все украли! Чтобы хоть на время отвлечься, я стал перечислять про себя, какие в сумке были книги, и составлять собственные рецензии. Бабеля я прочитал еще в поезде, по дороге сюда. Конармия. Одесские рассказы. Ладно, соглашусь, есть у него стиль. Собственный, самобытный, не спорю. Но что это за стиль, разрази меня гром. Вспомнить бы хоть одну фразу из Конармии! На вашем носу очки, а в душе осень. Нет, это наверно, из одесских рассказов. Нет уж, ни за что. Ни в коем случае. Или вспомни «Старый газетчик пишет» Хемингуэя. Как много я ожидал от этой книги. А в итоге и прочитать не смог. Такая чушь. Хотя, согласится настоящий литературовед, хуже всего у этого автора поздние романы. «За рекой, в тени деревьев». Как можно вообще позволить себе нести подобный высокопарный вздор. Какое отсутствие элементарного такта, самоиронии, вкуса! А Пруст? Нет, не спорю, он заслуживает восхищения, его стиль, работа со словом… но есть ли у Пруста хоть одна строка, прочитав которую хочется стать лучше, сильнее, с надеждой смотреть в будущее? Нет же, от подобной литературы опускаются руки. Врешь, брат. Ты только первую часть прочел, и туда же. Помолчи-ка лучше, да побольше прочитай, а не суди по первому впечатлению. Хотя, нет. Вот Акутагава – другое дело. Или Достоевский. Последнего я готов читать и перечитывать, несмотря на непереносимый слог. У Достоевского, клянусь, есть чему поучиться. Хватит. Нечего суесловить, пора вернуться от слов к вещам. Подумать о ночлеге, о друге, о нашем положении.

Тем временем, у Вовы, пока мы тащились по проклятому парку, опять «поехала крыша», он принялся нести такую околесицу, что даже я, несмотря на плохое настроение, не мог удержаться от смеха. Болтай что хочешь, только, как на место придем, молодцом себя покажи. Эх, в постель бы сейчас… да хоть ноги высушить, и то спасибо.

– …Достали эти фанаты, – продолжал разговаривать неведомо с кем Володя, – сил моих нет…

– А чего, – поддразнил я друга, – что там случилось?

– Да сломал руку, – (Вова показывает совершенно целую руку), – а им ведь автографы надо раздавать, я не могу, вот и обижаются теперь…

– Да, сложно тебе, понимаю…

Некоторое время молчали. Я наступил на низ своей же штанины и чуть не упал. Выругался, догнал друга, который ни черта не заметил. Подумал про себя, что шнурки и широкая неудобная одежда – огромное зло. Как и очки, как и длинные волосы, черт их возьми. Так все непрактично!

– Как же я ему благодарен, – заявил Вова минут через десять, уже на выходе из парка.

– Кому?

– Так кто мороженое мне купил…

– А.

Ну что тут добавишь, собственно…

Когда вышли на Карпинского, мне вспомнилось посмотреть время в терминале, так как телефон разрядился. Черт возьми, если подумать, за это время сто раз могли позвонить доброжелатели, а я даже не имею возможности их выслушать. Может, предложили бы жилье, или работу, ну или еще что. Кто его знает. С другой стороны, люди, которые меня разыскивали, знали мой номер, и могли как-то вычислить мое местоположение. Такие мысли тоже часто приходили мне в голову. Того и глядишь, разовьется мания преследования. Все бред: кому я вообще нужен? Да и местоположение вычислить наверно не просто в таком городе.

Оказалось, что нет и десяти часов вечера! Ужас! Еще не наступила ночь, а мы уже столько раз «пролетели». Боже мой, чего же ждать дальше? А если так будет продолжаться? Где хоть относительная справедливость? Ей-богу, лучше в петлю!

Подъезд той «свечки», как уж водится, оказался закрыт.

– Это работники, – сказал я, набрав на домофоне номер первой попавшейся квартиры, – из ЖЭКа. Устраняем всякие поломки. Аварийщики. Откройте, будьте так добры.

Однако:

– А не поздновато ли? Еще ночью бы пришли. Идите-ка по-хорошему…

– Ну, нам забрать оборудование просто надо, – сказал я, уже не особо надеясь.

В общем, с пятой или шестой попытки нам таки открыли, поскольку я сообразил сказать: «откройте, это из полиции, в другую квартиру, не звоним туда, потому что боимся спугнуть», да еще таким убедительным тоном, что на несколько секунд и впрямь почувствовал себя полицейским.

Каморки, о которой говорил Вова, как я и предполагал, не оказалось. Мы поднялись пешком на 14 этаж, внимательно осматривая лестничные клетки, в надежде на поживу. На 7 этаже Вова нашел куртку из кожезаменителя, правда, такую рваную и позорную, что и как подстилку использовать как-то стыдно. На восьмом стоял бесхозный комод, в ящичке я нашел чайную ложку. Когда в материальном плане ничего нет, начинаешь радоваться и таким мелочам. По крайней мере, ко мне это высказывание верно в отношении меня лично. На десятом у двери стояла коробка, полная каких-то салфеток, больших и мягких, мы положили, сколько смогли, под куртки, и решили запомнить это место.

На самом верху за кабиной лифта оказалась маленькая и узкая ниша, где можно было лечь вдвоем, так чтобы не было видно с лестничной клетки. Мы разложили на бетоне салфетки, которые оказались очень удобными, вместо матраса, и улеглись, обнявшись для тепла. Тут я вспомнил Вовины слова, что у него завелись вши. Помыться-то, как читатель наверно понял, тоже особо негде. А, черт с ними, вшей потом можно вывести. Да и через куртку они, может, и не пройдут. В конце концов, надо уже купить эту серо-ртутную мазь, и чего мы все тянем?

Да уж, не больно-то сладко вот так валяться в сырой обуви! Помучившись, я заставил себя встать, снять ботинки и носки, которые так промокли, что хоть выжимай, а холодные, как лед, ноги обмотал этими самыми салфеточками. Удобная вещица. Володя, который теперь казался мне вполне адекватным, не замедлил последовать моему примеру.

Уснуть все-таки через некоторое время получилось, сначала, правда немного помучили какие-то дурацкие не то галлюцинации, не то еще что: шорохи, скрипы и стуки в подъезде. Нашим горестям не было конца, и я все боялся, что нас снова выгонят. А чего же еще оставалось ожидать? Но потом пришел сон, тоже тревожный и нисколько не насыщающий. После такого сна, извините за резкость, просыпаешься не выспавшимся, а больным! Пропадает всякое желание действовать!

А вышло все именно так, как я и боялся. И на этом месте остаться нам не удалось. Наверно, часа через два я расслышал уже всамделишные голоса, похоже, во сне я так громко храпел, что поднялись жители аж с нижних этажей. Известная история, чего и скрывать.

– Вызвать полицию надо, – говорила какая-то бабка, – это наверно наркоманы. Разлеглись тут, видите ли…

– Вот и вызывайте, я связываться не хочу, – отвечал ей мужской голос.

И так далее, все в этом роде. Ей-богу, все на свете сговорилось против нас с моим несчастным другом. Как ему теперь сказать? Что делать? Со страха и отчаяния у меня в голове появились дикие мысли. Допустим, я предположил, что мужчина нарочно так говорит, в надежде усыпить нашу с Вовой бдительность, а на самом деле так-таки донесет. Потом отчего-то вспомнились репрессии, почудилось, мол нас сейчас увезут на черном Воронке, и будут долго-долго пытать в казематах. Слово еще такое ужасное, рассуждал я, «казематы».

Отказав бабке, мужчина (как я уже объяснил, нам говоривших не было видно) видимо закрыл дверь, а старуха спустилась вниз. Я посчитал по звуку, сколько пролетов она прошла: шесть. Значит, живет на 11 этаже. Ну и храпим же мы, оказывается. Но опять же, в таком случае, почему не вышли другие жильцы? А может, у нее сверхчуткий слух? А может, другие просто побоялись? Кто его знает. И главное, даже если и узнаешь ответы на эти вопросы, ни одна проблема не решится!

Короче, нужно было уходить. Какой ужас! Будить Вову. Искать новое убежище. Неужели наши дела будут идти только под гору? Невыносимые перспективы…

– Ну что, – в который раз растолкал я друга, – пошли, чего делать. Ты слышал?