Русский иностранец Владимир Даль

Кульчинская во время аудиенции очаровала контр-адмирала и вскоре стала его гражданской женой. Они тайно обвенчаются в 1827 году.

Юлия-Лия организовала в доме Грейга салон, который любили посещать морские офицеры, в том числе Даль 1-й и Даль 2-й, а также К. Х Кнорре, супруги Зонтаг и другие.

Видимо, красавица Юлия-Лея произвела на нашего героя столь сильное впечатление, что он совсем потерял голову. Чем-либо иным трудно объяснить его сумасбродный поступок (ни в чем подобном в дальнейшем В. И. Даль не будет замечен). Случилось следующее.

Утром 20 апреля 1823 года весь Николаев был взбудоражен. Жители города прочли расклеенный в ряде мест стихотворный пасквиль:

С позволения начальства

Профессор Мараки сим объявляет,
Что он бесподобный содержит трактир,
Причем всенароднейше напоминает
Он сброду, носящему флотский мундир,
Что теща его есть давно уж подруга
Той польки, что годика три назад
Приехала, взявши какой-то подряд.
Затем он советует жителям Буга,
Как надо почаще его навещать,
Иначе он всем, что есть свято, клянется,
Подрядчица скоро до них доберется.

Практически всем жителям Николаева было понятно, что губернский секретарь профессор А. Д. Мараки, преподававший итальянский язык в штурманской роте, к написанию пасквиля не причастен. Самым известным сочинителем в городе был тогда В. И. Даль. К нему и нагрянули с обыском и нашли еще один пасквиль, написанный рукой В. И. Даля:

Без дозволения начальства

Антикритика

Дурак, как Мараки, над ним забавлялся.
Марая Мараку, он сам замарался.
На всех, как Мараки, пасквили писать.
Ума хоть не станет бумаги читать.
Та полька – не полька, а Лейка жидовка,
Сатирик в геральдии знать не служил:
Сестра ее, мать – такие торговки,
Подрядами ставят, чем Бог наградил.
В каком-то местечке меня уверяли,
Что Лейку прогнали и высекли там,
Я право же верю, из зависти лгали:
Наш битого мяса не любит и сам!

В приведенных строках поэзия, как говорится, не ночевала, зато обида на Лею-Лейку чувствуется большая.

Обнаруженного при обыске «вещественного доказательства» оказалось достаточно для того, чтобы 3 мая 1823 года завести «Дело 28-го флотского экипажа о мичмане Дале 1-м сужденном в сочинении пасквилей». Подозреваемый не сразу лишился свободы. Его арестовали в сентябре 1823 года. Выпустили лишь в апреле 1824 года.

«Император Александр I». Фрагмент картины Франсуа Жирара

За месяцы, проведенные под стражей, Даль 1-й так и не сознался в написании пасквиля, расклеенного по городу якобы «с разрешения начальства». Но было понятно, что пасквиль написан именно им. Военный суд под председательством вице-адмирала В. Л. Языкова признал мичмана Даля 1-го виновным и приговорил его к разжалованью в матросы на 6 месяцев. Владимир Иванович прибег к единственно возможному средству защиты в такой ситуации – подал прошение на имя Александра I. По высшей воле дело направили в Морской Аудиторский Департамент. Он отменил разжалованье в матросы, признав достаточным наказанием «бытие его, Даля, под судом и продолжительный арест». Освобожденному даже присвоили очередной чин – лейтенанта (это было сделано явно в пику А. С. Грейгу, у которого в Петербурге хватало недоброжелателей) и перевели служить на Балтику. Но вина – «штраф», как она тогда именовалась в официальных документах, с В. И. Даля снята не была. Ее снимет лишь император Александр II в самом конце служебной карьеры нашего героя. На основании высочайшего повеления Департамент уделов 12 августа 1859 года выпустит Предписание № 14000. В нем будет сказано:

«Государь Император Всемилостивейше повелеть соизволил понесенный им, Далем, штраф в 11 графе <формулярного списка>) не считать дальнейшим препятствием к получению наград и преимуществ, беспорочно служащим предоставленным».

До этого В. И. Далю начальство всегда имело возможность отказать в присвоении очередного чина и в любой награде, сославшись на то, что в его личном деле имеется не снятый «штраф».

Сам В. И. Даль о сочинении пасквиля, аресте и суде позднее написал:

«В Николаеве написал я не пасквиль, а шесть или семь стишков, относящихся до домашних, городских вестей; но тут не было ни одного имени, никто не был назван, т. е. стихи ни в каком смысле не касались правительства. Около того же времени явился пасквиль на некоторые лица в городе, пасквиль, который я по сию пору еще не читал. Главный местный начальник (тот же Грейг) предал меня военному суду, требуя моего сознания в сочинении этого пасквиля, тогда как я увидел его в первый раз на столе военного суда. Дело тянулось с лишним год; не было никакой возможности изобличить меня в деле вовсе для меня чуждом, и – несмотря ни на что – я был, наконец, обвинен, без всяких доказательств, приговорен к лишению чинов. Прибегая к единственному пути спасения, предоставленному в таком случае законом, я подал на Высочайшее Государя Императора имя просьбу с объяснением обстоятельств дела. Вследствие просьбы этой, несмотря на силу главного местного начальника и мое пред ним ничтожество, генерал-аудитор меня защитил: мне возвращен был чин лейтенанта со старшенством противу товарищей, а сам я переведен на Балтийский флот.

Не хочу оправдываться в проступке своем, но смею думать, что я пострадал за него довольно, и что это для молодого человека, едва только оставившего корпус, есть достойная наказания и забвения шалость».

«Дабы быть полезным человеком»

Арест и суд заставили нашего героя серьезно задуматься о своем будущем. Владимир Иванович написал в одной из автобиографий:

«Между тем я почувствовал, что причиною шалости этой есть бездействие мое, скука, недостаток занятий; я почувствовал необходимость в основательном учении, в образовании, дабы быть на свете полезным человеком».

Летом 1824 года лейтенант В. И. Даль отправился служить на Балтику, в Кронштадт. Там он продолжал собирать слова, сочинять стихи, стал выдумывать сказки, начал писать «Роман в письмах» (он остался недописанным).

В этом сочинении наш герой впервые высказал очень важные для себя суждения, над которыми будет размышлять в течение всей своей последующей жизни. В «Романе в письмах» В. И. Даль отметил:

«Конечно, мгновенное, так сказать, насильственное преображение России могло дать кафтанам нашим иной покрой, могло всю наружность нашу уподобить образованности народов, у коих просвещение уже веками процветало, но образование сие плод привитой, оно не произошло от корня и соку русского, мало согласуется с первобытными нравами, обычаями русских».

Литература пошла за этими внешними изменениями, игнорируя внутреннюю суть, что плохо. Автор «Романа в письмах» писал:

«Поэзия наша есть поэзия иноземная, переодетая только в слова и выражения русские. Я не хочу этим сказать, что она походит на щеголеватого француза в русском кафтане, с шапкой с заломом и с подвязанною бородою (по крайней мере не вся), но осмелюсь спросить: в чем состоит истинная красота поэзии для каждого народа, в особенности красота поэзии такой, которая могла бы нравиться людям всякого состояния, ежели не в характере национальности, соответственно коему изображен тот идеальный мир, в который хотя никто из нас наяву никогда переселиться не сможет, но к которому мечтами обольщенное воображение иногда летает, как будто в отдаленный, но родной край!»

Такого родного края в отечественной поэзии (да и в прозе), считает В. И. Даль, пока нет. Иностранная поэзия состоялась, русская еще нет. Почему? Автор «Романа в письмах» на этот вопрос отвечал так:

«Их поэзия соответствует их национальному вкусу и характеру. Напротив того у нас, русских, народной поэзии нет, а прекрасный язык русский, имея неистощимый источник славянского богатства, исторически необходимого для поэзии, ждет своего Гения».

Эти же мысли, развив их, В. И. Даль высказал в статье «Полтора слова о нынешнем русском языке», напечатанной в журнале «Москвитянин» (1841, № 2). В ней наш герой утверждал, что в русской литературе нет еще подлинно национального содержания, нет отражения родной жизни, нет выражения русского взгляда на мир, а в окружающей действительности сильным является влияние европейских форм жизни. Однако, считал В. И. Даль, «нельзя никакой силой уничтожить и снести с лица земли всё то, что целые тысячелетия было родным и народным». Успех – в органическом слиянии двух начал. «Когда два начала эти, родимое и привитое, – писал В. И. Даль, – друг с другом обойдутся, взаимно усвоятся, видимое противоречие изгладится, когда из них выйдет одно, тогда у нас будет всё свое и всё согласно, созвучно».

Похожую мысль высказал И. В. Киреевский в рецензии на комедию А. С. Грибоедова «Горе от ума»:

«Там, где обще-Европейское совпадается с нашею особенностью, там родится просвещение истинно руское, образованно-национальное, твердое, живое, глубокое» (Европеец, 1932, № 1).

Но для рождения истинно русской литературы необходимо, чтобы отечественные писатели в полной мере овладели своим родным, русским, языком. Этого еще нет, считал В. И. Даль. Он в названной статье сделал вывод:

«Итак, родная словесность, без которой не может быть и самобытного писателя в высшем значении слова, требует родного духа и родного языка. Первый появится, когда всё русское сделается нам доступным, сделается своим, родным; тут необходимо полное и совершенное знание русского ума и русского сердца; знание русского – не одного простонародного – быта, духовного и телесного. Для второго, для языка, надобно знать основательно все русские слова и выражения, надобно знать русский язык гораздо короче и лучше всех других; надобно мыслить, думать по-русски, тогда и обороты и склад языка будет русский. Надобно подобрать и обусловить русские слова, надобно привыкнуть к русскому складу».

В. И. Даль положил жизнь на создание «учебников», с помощью которых отечественные писатели могли бы в полной мере овладеть своим родным языком, пропитаться русским духом, «привыкнуть к русскому складу» – «Толкового словаря живого великорусского языка» и сборника «Пословицы русского народа».

Через полтора года службы нашего героя на Балтике произошло событие, заставившее не только его, но и многих других в России задуматься о своей дальнейшей жизни и, что не менее важно, о судьбе России. 14 декабря 1825 года офицеры (члены тайного Северного общества), хотевшие реорганизовать жизнь в Российской империи на справедливых началах, прежде всего, ликвидировать позорное рабство, называемое крепостным правом, вывели на Сенатскую площадь в Петербурге более 3 тысяч солдат и матросов. Руководители восстания надеялись сорвать присягу Сената новому императору – Николаю I. Но только что взошедший на престол самодержец подавил восстание.

Произошедшее на Сенатской площади заставило В. И. Даля задуматься о своей дальнейшей жизни. Ему не хотелось, как военному, вдруг оказаться среди тех, кому прикажут подавлять антиправительственное выступление, русскому убивать русских. К тому же, служба на флоте, как уже было сказано, была для него мучительна физически. 1 января 1826 года Владимир Иванович подал прошение об отставке и затем направился в Дерпт, где после смерти мужа поселилась его мать с младшими сыновьями.

Глава 4

Дерптский университет

Н. М. Языков