Аугенблик

– Да? – кокетливо и даже немного лукаво произнесла она, – а как же Анечка?

Я вспомнил про Анечку.

– Вы обе прекрасны! – не решившись обнаглеть до«еще не знаю», ушел я от ответственности.

– Я тебя поняла, Женька, – посерьезнела Тонечка.

Я вспомнил, как она, в свое время рассказывала, что Анечка довольно долго занималась флористикой; наверняка и Тонечка была, что называется «в теме», и никаких сомнений на счет понимания сестрами «безобидного» языка цветов у меня не осталось.

Я притянул к себе очаровательную Тонечку и поцеловал ее в уголок рта, ощутив при этом границу межу бархатом щеки и влажной точкой между сходившими губами. Это был наш условный поцелуй, обещающий согласие на самые решительные действия, и этот прием всегда сильно заводил нас обоих.

– Подожди, Женечка, подожди, – теряла самообладание моя пленница.

Я еще немного поиграл кончиком языка с Тонечкиным уголком рта и медленно выпустил ее на свободу. Тонечка быстро взглянула на меня и, с какой-то, почти незаметной деловитостью, тихо проговорила:

– Силы береги! Они тебе еще понадобятся…

Я по-доброму засмеялся, снова притянул Тонечкину головку и безобидно поцеловал в лоб.

– Нам куда, – уже спокойно спросил я. К тебе или к Анечке.

Моя славная заговорщица, немного помолчав, ответила:

– К Ане пойдем. Она немного стесняется.

– Понятно! Мой дом – моя крепость.

– Типа того.

Я вспомнил о многочисленных близких Тонечки и Анечки и, представив, как они кочуют из квартиры в квартиру, немного их пожалел. Тут я опять, в своем представлении, увидел дружное чаепитие за столом тесной кухни, конечно же, в присутствии, затесавшегося навсегда, любопытного усача Ницше. Почему-то мне стало его жаль больше остальных. Впрочем, жалким философ вовсе не выглядел. Он крутил правый ус и гаденько подмигивал, явно намекая на то, что он полностью одобряет мои намерения в отношении Тонечкинойсестры-близняшки и чтобы я был более решительным.

– Эй! Проснитесь, граф, вас ждут великие дела! – неточной цитатой от слуги знаменитого Сен-Симона вывела меня из оцепенения Тонечка Воробьева.

Усатый Ницше сделался серьезным, испуганно моргнул пару раз и растаял вместе со всеми остальными участниками чаепития.

Анечка открыла сразу, впустив сначала меня, затем сестру. Я тут же заметил, царивший в квартире порядок, которого в прошлый наш с Тонечкой раз, было гораздо меньше. Тонкий и очень приятный аромат, который я почувствовал сразу, в прихожей был очень приятен. Анечка, одетая просто, без торжественности, и, в то же время очень изысканно, сразу очаровала меня. Точная копия Тонечки, своей сестры-близняшки, она все-таки чем-то отличалась, и я никак не мог осознать – чем. Света в прихожей было мало, и это скрывало детали.

Я посмотрел в такие знакомые и совсем незнакомые глаза, светящиеся легкой улыбкой, и все-таки серьезные, и протянул розу.

Анечка взяла ее (при этом от меня не укрылось возросшее волнение), поднесла к носику, вдохнула аромат цветка, на мгновение закрыв почти Тонечкины глаза и просто сказала:

– Спасибо, Женя, – очень и очень приятно! В зеркале прихожей я на секунду поймал Тонечкин взгляд. Она не знала, что я ее вижу. У Тонечки на лице была улыбка, которая ничего другого, кроме«Вот и славно! Трам-пам-пам!» не говорила.

«Контакт установлен» – с волнительным удовольствием подумал я.

Первое время чувствовалось некоторое напряжение, такое естественное в сложившейся ситуации. Мы довольно долго вели беседу, ели сладости, пили очень ароматный, совсем не магазинный чай. Напряжение таяло – мы с Анечкой привыкали друг к другу, Тонечка привыкала к нам.

Однако время неумолимо шло вперед. Я чувствовал, что никто не знает, как бы сделать так, чтобы мы с Анечкой, остались одни, и это выглядело бы естественно. И тут зазвонил телефон, и по тому, что к аппарату буквально кинулась не хозяйка квартиры, а Тонечка, я понял, что ошибся и, в очередной раз подивился изобретательности сестер-близняшек. Тонечка, с довольно заметными фальшивыми нотками в голосе, что-то тихо ответила, потом спросила и, как бы с сожалением, протянула:

– Ну ладно, сейчас приду.

При этих словах мы с Анечкой синхронно напряглись, посмотрели друг на друга и так же синхронно и несколько заговорщицки улыбнулись.

Анечка была чертовски хороша! Ее образ, все-таки так похожий на образ Тонечки, был свеж и чист, неизведан и нестерпимо привлекателен! Мы еще не смотрели в глаза друг другу подолгу, но и короткого взгляда, по крайней мере мне, было достаточно, чтобы утонуть в глубине ее глаз и не выплыть никогда, если Анечка этого не захочет!

Тонечка собралась уйти, но, как бы очнувшись, быстро проговорила:

– Аня, я розу забыла… Принесешь?

Анечка разыграла внезапно возникшую озабоченность и пошла в комнату. Тонечка наклонилась ко мне и горячим дыханием обожгла мне ухо и двумя простыми словами опалила мою душу:

– Не робей!

Мы с Анечкой Аугенблик, с близняшкой моей Тонечки Воробьевой остались вдвоем. Остались совсем одни.

Я сразу понял – в моих разговорах, в действиях не должно быть никакой фальши! Да я и не мог бы ее допустить, зная печальную историю сестры Тони. Игра – это совсем другое дело. Игра – есть игра, она принимается обоими, и в ней нет обмана. Но игра кончилась. А еще я понимал, что Анечка мне верит, и понимание этого, поднимало меня на такую высоту, на которой я вообще в своей жизни не бывал никогда!

– Аня! – мы держали бокалы с шампанским и смотрели друг другу в глаза, – Аня…

Я запнулся и замолчал. Анечка тоже молчала. Не торопила – ждала.

– Аня, ты сразила меня, и я ни-че-го не могу с этим поделать.

Она стояла и ничего не говорила. Она смотрела в мои глаза, и я уже не сопротивлялся – не было никакого смысла и не было сил сопротивляться. Я не просто проваливался в ее карие глаза, такие НЕ Тонечкины, такие другие, я уже падал в эту бездонную пропасть ее души, и думал только об одном: как бы ни сойти с ума от такой стремительности этого падения!

Я поставил на кухонный стол невыпитый бокал с шампанским. Аня поставила свой. Я взял ее за руки, такие живые, такие тоже НЕ Тонечкины и совсем фальшиво произнес:

– А Тоня… Вдруг Тоня придет?

Аня смотрела на меня с улыбкой понимания и помогла мне.

– Она не придет.

Все. Больше никаких условностей не было нужно. Я медленно притянул Аню к себе, наслаждаясь ее податливостью, ее готовностью, и, очень медленно и осторожно дотронулся своими губами до ее, еще незнакомых мне губ. Аня ответила, совсем слегка, раскрыв их, лишь намеком показывая эту свою готовность. Наш первый поцелуй был нежен, как цвет подаренной мной розы, и губы Ани пахли не простой и озорной мятой, а благородным опиумным ароматом, и кружил голову, и уводил за собой и порабощал мою, и без того трепещущую душу.

Моя загадочная еврейская девушка дышала глубоко и прерывисто, и так же прерывисто прошептала:

– Женечка, подожди, Женечка…

Она взяла меня за руку и несильно потянула в свою комнату. Несильно… Но если бы у меня вдруг возникло желание сопротивляться, это было бы так же бессмысленно, как бессмысленно сопротивляться движению планеты, совершающей свое вечное движение во вселенной.

Аня открыла дверь своей комнаты и ввела меня в ее ароматный полумрак.

«Свеча горела на столе, свеча горела» – не подумал – услышал я! Прекрасные слова великого Пастернака растворились в пространстве, задав ему свой загадочный тон, задав времени свое направление.

На столике около уже приготовленной постели в изысканном старинном подсвечнике горела свеча. Ее колышущееся пламя жило, и тени, которые отбрасывал ее благородный свет, тоже жили. И мы жили в этих тенях, и счастья наше жило и жило настоящее торжество самой Жизни! Простоватая тахта, застеленная красивым шелковым бельем, с непростым восточным орнаментом, превратилась в сказочное ложе любви.

«Тонечка, Тонечка! Ты действительно Ангел! – короткой вспышкой мелькнуло понимание ее участия, – куда мне до тебя…»