СборNik: Любовь

Внезапно все изменилось. Брат исчез на целых три года, и Лиза вновь осталась предоставлена сама себе. Конечно, при ней всегда была чопорная, затянутая в извечно серое платье, мисс Мортон. Гувернантка успешно учила девочку английскому и французскому языкам, читала длинные проповеди о морали и этикете. По существу, она была единственным светским обществом молоденькой барышни. Поэтому, скорее от безысходности, чем от прилежания, Лиза была примерной ученицей.

Иногда, вместе с мисс, она встречалась с дочерями соседа-помещика Мещерского, такими же тихими и незаметными девочками, как и она сама. При встречах улыбались друг другу насквозь заученными улыбками и говорили степенно, как старые, обремененные детьми, матроны.

Лиза изнывала от скуки и не упускала случая, чтобы улизнуть от своей верной мисс. Находила, чем украсить свой досуг – скакала на лошади, оставив сопровождающего, старого дядьку Акима далеко позади, или, на худой конец, отправлялась на рыбную ловлю. Правда, удавалось ей это нечасто.

Она много читала – библиотека в имении была забита всевозможными тяжелыми фолиантами. А долгими зимними вечерами, когда глаза уставали от неизменного рукоделия при неверном трепетании свечей, старая нянька баловала девочку причудливыми сказками и жалобными тоскливыми песнями, сродни завывающему за стенами дома ветру.

Однажды зимним утром Митя приехал, не один: целая куча народа, разодетая в собольи шубы, расшитые тулупы; нарядные сани с медвежьими пологами; красивые кони, выдыхающие паром из трепетных ноздрей; потрясающие женщины и элегантные мужчины… все было ярко, необычно и празднично.

Брат небрежно чмокнул Лизу – замотанную по случаю мороза в невероятно огромную шаль – в щёчку и подтолкнул, как глупого щенка, в сторону самой ослепительной из прибывших женщин. Сказал:

– Моя сестра – Лиза.

– Можешь называть меня – Полина Александровна, – потрепав девочку по замерзшей щечке, снисходительно предложила дама.

Лиза не сумела ничего ответить. Она была вновь потрясена – Митя поразительно отличался от себя прежнего: исчезла его юношеская пылкость, а желание объять необъятное сменилось спокойной уверенностью.

Эта красивая дама… Полина Александровна, так и льнула к Дмитрию, никого не стесняясь. Благодаря этому Лиза смогла взглянуть на брата с неожиданного ракурса. Рассматривала самовольно изогнутые брови, суровые губы; слегка раздутые крылья носа придавали его лицу некоторую свирепость, особенно, когда он злился… а возникающая неожиданно улыбка стирала всю нарочитую твердость увиденного образа.

Почти желтые, волнистые волосы, которые брат не прятал под шапкой, не смотря на мороз, без конца привлекала внимание Полины, длинные тонкие её пальцы старались погладить, завладеть прядями… Из чего Лиза заключила, что они шелковисты и мягки, как лён. Глазами другой женщины Лиза поняла, что Митя очень красив.

А дама, заметив пристальный интерес сестры к персоне брата, не приятно пораженная этим, прошептала громко, явно рассчитывая на многочисленные уши:

– Странная у тебя сестра, Дмитрий, совсем, как лесной зверёк.

Обида захлестнула девочку с головой, но она вида не показала – лишь побледнела щеками и ещё выше вздернула замерзший носик. Кто бы ни была эта красивая дама, она не смеет обсуждать особу, в жилах которой, пожалуй, есть и малая толика царской крови. И брат непременно ей об этом скажет!

Но Мите небрежно ответил, даже и не взглянув на сестру, не увидев её обиды и разочарования:

– Оставь девчонку в покое.

Лиза заплакала лишь вечером. Проведя весь день среди блестящего общества и ощущая себя невидимкой, она убедилась в справедливости слов, сказанных высокомерной красавицей: она – зверушка! – никчемная, неуклюжая… А взгляд в зеркало довершил приговор: она – дурнушка!

В этом определении присутствовала толика правды, Лиза лишь только вступила в пору просыпающейся женственности. Всё её тело, готовое к преображению, сейчас представляло собой скопление угловатостей и неровностей, движения были неловки: то неожиданно резкие и суматошные, то на удивление медленные и неуклюжие. А лицо представляло собой настоящую головоломку – непропорционально вытянутое оно могло заставить лишь предполагать, что со временем организуется на этом живом полотне, то ли воплощенное совершенство, то ли невыразимое уродство.

Теперь Митя приезжал регулярно, привнося в сложившейся распорядок жизни Усад смятение и хаос. Легкие веселые вечера неожиданно перемежались шумными, тяжелыми попойками с неизбежными скоморохами и цыганами. Иногда это разнообразилось охотой на дрожащих зайцев и огненных лисиц. И всегда рядом с братом была какая-нибудь ошеломительная женщина, каждый раз новая. Блондинку сменяла брюнетка, а то и рыжая…

А однажды брат привез женщину, полную необыкновенной первозданной красоты. Дама сверкала масляными черными очами, тонкие, алые как кровь её губы непрестанно кривились, будто от неудовольствия… или от восторга?

– Не иначе, черкешенка, – прошептала тогда Дарья на ухо своей барышне.

Лиза просто заледенела от ужаса, ей дама показалась ведьмою.

Черкешенка, первая из привозимых женщин, заинтересовалась Лизой достаточно долго для того, чтобы хорошенько рассмотреть. Прошептала ей в лицо, слегка коверкая слова излишне твердым произношением, дополняя душу девушки еще одной порцией страха:

– Не распустившийся бутон в оковах зеленых шипов, все равно – роза…

После этого нянька долго кропила Лизино нагое тело святой водой и пришептывала-причитывала – боялась сглаза.

Черкешенка задержалась у Мити дольше всех. Он привозил её в Усады почти каждую неделю, заставляя православную челядь набожно креститься, а порой и плевать по углам. Лиза даже сумела привыкнуть к её неестественно белому лицу на фоне иссиня-черных волос и избавилась от суеверного страха перед женщиной. Хотя ярлык «ведьма» напрочь закрепился за дамой в её сознании еще и потому, что, наблюдая, часто замечала, как внезапно загорались глаза брата при взгляде на точено-меловое лицо и дрожали его руки при встрече с гибкими руками черкешенки. Иногда Лизе удавалось, в силу своей «невидимости», заметить гораздо больше, чем было позволено видеть воспитанной молодой барышне… Она видела, как Митя целовал обнаженные плечи… да и не только плечи, а все то, что было не спрятано под муаровой тканью платья. А спрятано там было, на взгляд Лизы, не так уж и много. Пожалуй, если бы экзотическая красавица попыталась нагнуться достаточно резко, то все её дарованные природой прелести выскочили бы на свет Божий. Больше всего поражало Лизу то, что черкешенка сама с готовностью подставляла, изгибаясь, свое тело под ищущие руки и губы брата.

Вначале, увидев эту сцену, Лиза растерялась, а потом покраснела и побежала, бормоча совершенно, как старая нянька:

– Срамница!

Моральные устои, постоянно вдалбливаемые настойчивой мисс Мортон, не позволяли девушке благородного происхождения наблюдать подобные сцены, а тем более, избави Боже, пробывать вести себя подобным образом. Лиза сделала единственно возможный для себя вывод: черкешенка – просто блудница, а Митя оскверняет себя, общаясь с подобной дрянью.

Девушка перестала вовсе выходить к гостям, сказавшись нездоровой, а сама молилась, чтобы Бог не оставил брата своей Благодатью, и изгнал проклятую ведьму.

И вот все кончилось так же, как и началось – внезапно. Митя перестал посещать Усады.

II

Год протянулся чредой похожих дней, и единственным развлечением Лизы был – уход за внезапно заболевшей мисс Мортон. Чопорная англичанка свалилась неожиданно и сразу: лицо, разметавшееся в жаре нешуточным лихорадочным румянцем, утратило свое холодное выражение, превращая заболевшую в пожилую, уставшую женщину.

Нянька отварила пахучих трав и поила гувернантку настойчиво, хотя мисс пыталась по началу сопротивляться, бормоча, что не признает шарлатанские снадобья. С лихорадкой справиться удалось, а вот надсадный кашель, раздирающий легкие, заставлял похудевшее тело мисс Мортон истончаться все больше и больше.

Доктор Штерн, посетив больную, сообщил встревоженной Лизе:

– Чахотка, барышня. Ничего не могу сделать. Даме нужно срочно уехать в более теплое место, подальше от наших лютых морозов.

– Ей некуда ехать. Мисс Мортон так долго служит нашей семье, что растеряла все свои родственные и дружеские связи. Я напишу брату, думаю, он сумеет нам помочь.

Лиза отправила Дмитрию длинное письмо с описанием всех более-менее важных дел, происшедших в имении, и лишь в самом конце упомянула несчастную мисс, присовокупив просьбу посодействовать исцелению наставницы. Сделала так не потому, что была безразлична к судьбе гувернантки – боялась, что брат сочтет её излишне впечатлительной и сентиментальной.

Время шло, а Дмитрий молчал, приводя Лизу в отчаянье. Мисс Мортон таяла на глазах и однажды утром тихо скончалась, не потревожив при этом даже кошку. Обида на брата крепла в душе девушки, напоминая снежный ком своими нарастающими размерами. Лиза искренне оплакивала свою мисс, понимая, что порой искала в её обществе недостающего материнского участия. Теперь еще большее одиночество окружало Лизу в Усадах…

Порой она ненавидела брата! Откуда ей было знать, что её послание – письмо, нераспечатанное находится в городском особняке Буланиных. Лежит на серебряном подносе в кабинете брата, изрядно покрывшись пылью, а сам Дмитрий Алексеевич уже несколько месяцев гостит в благословенной солнцем и морем Италии.

Таким образом, копя в сердце печаль и гнев, Елизавета Алексеевна, княжна Буланина провела еще год в подмосковном имении Усады. Это время вынужденного полного одиночества не прошло даром. Внезапно Лиза осознала, что может совершенно свободно располагать своим временем и (самое главное!) своими поступками. Лишившись наставницы, она в глазах челяди превратилась из маленькой девочки в полноправную хозяйку имения – со всеми спорами и вопросами стали обращаться к ней, минуя управляющего Дымова. Вначале Лиза смущалась, глядя, как убеленные сединами люди ожидают её решения. Впрочем, если бы Лиза взяла себе за правило чаще смотреться в зеркало, её смущение было бы не таким сильным: за два года она превратилась в весьма хорошенькую барышню, пусть высокую и худощавую, но стройную, с заметными выпуклостями там, где им и полагается быть.

Наступила весна, приближая Лизу ко дню восемнадцатилетия и, подобно пробуждающейся природе, девушка расцвела, хорошея день ото дня. Она сама чувствовала, как жизненные соки наполняют её естество всё безудержнее. Потребность в любви и ласке переполняли, но эти желания не пугали: выросшая на природе, она много видела и понимала. Вот и сейчас прекрасно осознавала, что за гремучая смесь бродит в наполненных солнцем, сладким дыханием весны жилах. Не сдерживаемая более железной волей своей покойной мисс, Лиза большей частью подрастеряла сковывавшие её условности и наслаждалась жизнью в Усадах, наверное, впервые.

Дарья, поспешно дошивающая новое платье к дню рожденья своей госпоже, восхищалась радостно:

– Барышня – красна, как солнышко! как цветок лазоревый! как в небе заряница!

Лиза в ответ смеялась, в душе желая, чтобы такие слова шептали другие губы – мужские губы. Именно мужского поклонения жаждала красота и гордость.

Вскоре ей предоставилась возможность пообщаться с представителем сильного пола. Нагрянувшие в Усады барышни Мещерские, были событием пусть и нежданным, но привычным. Напившись чаю, посплетничав, распрощались и укатили домой. Далее и случилось событие, которое можно было отнести к разряду неожиданности – приехал старший брат барышень Мещерских. Повод имел совсем пустяшный: Оля Мещерская забыла на веранде свой кружевной зонтик.

О всех соседях Лиза имела хорошее представление благодаря расторопности Дарьи. Девка нрава общительного имела приятельниц в составе дворни всех близлежащих соседей. Все пересуды, сплетни, версии событий проходили через чуткое Дарьино восприятие и, порой, пополнялись личным суждением служанки. Владимир Мещерский по сведениям Дарьи был приятным молодым человеком – не игрок, ни пьяница, немного ветренный… но кто не без греха?

Лиза встретила непрошеного гостя радушно: беззаботно и весело болтая, напоила чаем и пошла охотно прогуляться с ним до озера. Ей двигало чистое любопытство.

Любопытством был наполнен и Владимир: он уже много раз слышал от приятелей о загадочной княжне, затворницей сидящей в своем имении. Поговаривали, что барышня очаровательна… не врали! Княжна произвела впечатление не только внешностью, но и манерой общения – открытой и, пожалуй, вольной. Владимир улыбнулся, вот меру её расположения он и готов сейчас проверить.

Мещерский был собою не дурен и, когда хотел быть обаятельным, был им. Лизе было легко и весело. Она, наконец, услышала все те комплименты, которых жаждало её тщеславие и ожидала услышать ещё дюжину новых. Рядом не было недремлющего ока строгой наставницы, чтобы напомнить о неприемлемости такого поведения – уединиться с молодым человеком в поросших кустами холмах!