Вторичка

– Командообраз… Ты себя вообще слышишь? – Я оторвалась от колонны и нехотя потащилась на солнцепек вслед за ретивым товарищем. – В нашей так называемой «команде» сотрудников – раз, два – и обчелся. Образовывать нечего.

Ян заливисто рассмеялся. Мы вышли на широкую аллею, которую разделяли полоски газона с семью небольшими фонтанчиками на каждой. По обочинам пестрели желто-зеленые палатки со всякой всячиной и угощениями. Гуляли толпы радостных, как поросята на свиноферме, макетов.

– Иголочка, ты…

Велосипедист, отвлекшийся на что-то, чуть не наехал на меня. Но напарник изящно увлек зазевавшуюся спутницу в сторону. Он придерживал меня за талию, пока горе-ездок не свалился в один из фонтанчиков, оставив после себя лишь столб воды. Я высвободилась из рук Яна и подбежала к месту аварии. С подозрением осмотрела сполотую колесами траву и искореженный велик. Велосипедист вылез из чаши фонтана, отжал шорты и вылил из шлема мутную воду.

– Твоих рук дело? – спросила я у ликвидатора, очень гордого собой.

Он покрутил ладонями со словами:

– Судьба наказала. И поделом ему.

Я заметила тату на левой руке. Рисунки отличались от тех, что открывали замки дверей. Прежде я не замечала их. На указательном пальце был наколот символ, состоящий из восьми стрелок, указывающих в центр. На среднем эти же стрелки, напротив, расходились из сердцевины острыми лепестками.

– Почему ты прикидываешься дурачком, Ян? Олежу со свитой без труда на север отправил, а в метро ломал комедию. Дух противоречия.

Ян зубоскалил, придерживая дужку «авиаторов». Мне стало не по себе в его присутствии – не в первый раз за последние дни. Не дождавшись ответа, отвернулась. Убедившись, что спортсмен цел и ковыряется с велосипедной цепью на траве, я предложила пойти дальше.

Шумели фонтаны. Солнце припекало. Аппетитные ароматы окутывали палатки с закусками. Макет ракеты-носителя «Восток» возвышался в центре просторного пятака земли. Внизу, в тени космического собрата, умещался муляж пассажирского самолета. Судя по баннеру, растянутому вдоль опущенного трапа, в салоне торговали зарубежной техникой. Как и я порой, железная птица забывала о своем прошлом.

Парк представал таким, каким запомнила его из детства: неспешный круговорот чертового колеса на горизонте, ростовые куклы Микки Мауса и Дональда Дака в обнимку с рыдающими детьми. Среди них – пятилетняя я, гуляющая за руку с папой.

Раздалось хлопанье крыльев – стая воронья подралась с голубями за россыпь попкорна. Гуталиновый ворон уставился на меня единственным целым глазом-бусинкой. Словно мысли читал.

«Не осуждай, глупая птица. Я знаю, что бессмысленно искать отца среди живых».

Бог бродил между здоровенных шасси выставочного образца Яка-42 и одобрительно хмыкал, щупая металлические перекладины:

– Земные прелестницы наверняка в восторге от пилотов таких крошек, верно? – Ян дотянулся кончиками пальцев до брюха самолета, нависнув надо мной, как атлант, подпирающий балкон. – Полетала бы со мной?

У меня округлились глаза от фантазии с недотепой за штурвалом, и я сказала:

– Пожалуй, откажусь от заманчивого предложения разбиться насмерть. – Подул шаловливый ветерок, заставивший придержать волосы. – И вообще, на твоей родине перемещаются на летающих тарелках, насколько мне известно из кинематографа.

– Чашках.

– Три раза «ха». – Я шаркнула ногой. В нос ударил запах вареной кукурузы, и живот отозвался нытьем. – Отказываюсь играть в твои невероятно увлекательные игры на голодный желудок. Давай перекусим.

Ян подвел меня к палатке с едой и напитками. За прилавком суетилась продавщица в синем фартуке, наперебой предлагая пломбир, газировку или выпечку. Напарник сказал:

– А ты зришь в корень, Иголочка, – он наклонился ко мне и заговорщически подмигнул, – я про твой праздничный завтрак.

Я сразу не поняла, о чем речь, но, когда вспомнила, с каким остервенением Ян набивал щеки пирожками из подземного киоска, невольно ухмыльнулась. Обхватив локти, сделала шаг в сторону от смазливой физиономии и притворно вчиталась в прейскурант.

– Даже не спросила, почему я так выразился, что ты зришь в корень! – протянул Ян, назойливо материализовавшись в моем поле зрения. – В твоем обществе не принято поддерживать диалоги?

– В моем обществе принято излагать мысль до конца, а не мурыжить с дешевыми интригами… – я поперхнулась словами из-за того, что мне под нос сунули ярко-салатовый кубик. – Жвачка?

Приняв ее, развернула под речь Яна, вольготно разместившегося на морозильном ларе с мороженым:

– Когда ты пробуешь что-то впервые, – сказал он и постучал по виску, – в мозгу образовываются совершенно новые нейронные связи. Мать угощает ребенка, скажем, арбузом в погожий августовский день: пиши-пропало, отныне чувак – пожизненный раб этого полосатого ублюдка!

Жвачка была обернута во вкладыш. Я зажевала резинку и развернула послание, на котором изображались мальчик и девочка, приложившаяся ухом к двери. Надпись гласила:

«Любовь – это…»

– Мы охотимся не за кулинарными шедеврами, Иголочка, а за теми воспоминаниями, что закодированы в них.

«…проходить сквозь стены».

«О, я даже знаю, какое мороженое тебе подходит…» – промчалось в голове. Я сохранила вкладыш в кармашке платья.

Потыкав Яна в плечо, я жестом попросила его слезть с морозилки и обратилась к продавцу:

– Два «Ежика», пожалуйста.

С мороженым мы устроились на лавочке. Вид с нее открывался на павильон, в котором некогда выставлялись достижения космонавтики, а теперь торговали саженцами, удобрениями и инструментами для дачи.

Ян отряхнулся и, закинув руку на спинку скамейки, развалился и уставился в небо. Я последовала его примеру. В синеве летали стеклянные червячки, галочки-птицы и белобрюхие самолеты, гудевшие в вышине. Откинувшись в расслаблении на лавку, врезалась в плечо напарника. Из-за холодка, разлившегося в животе, я мгновенно выпрямилась, сев, как деревянная кукла. К моему стыду, это не осталось незамеченным Яном. Он пялился на мой профиль целую вечность, цепляясь за то, как его напарница затыкает за ухо прядь и поджимает губы, комкая платье. Январское лживое солнце припекало: я прикоснулась к щеке и, жмурясь от яркого света, повернула голову на бога. Его улыбка растянулась от уха до уха, и он наконец завел разговор:

– Классное место. Наверное, ты частенько зависала здесь с семьей или друзьями.

Я шмыгнула носом, опустила взгляд на носки туфель и спросила:

– Тебе правда интересно или работаешь по методичке для участливого коллеги?

– Назовем это… – Ян подпер кулаком щеку и придвинулся ближе, – завуалированным способом определить степень твоего одиночества.

Я саркастически подняла бровь:

– Степень моего одиночества высчитывается по формуле один к шести с половиной миллиардам.

– Шесть и четыре. Серьезно, Иголочка, сегодня у тебя настолько угрюмое личико, каким оно не было даже тогда, когда ты узнала про судный день! – Он нарисовал галочку в воздухе. – Первый этап игр на формирование успешной команды – разговор по душам.

Я покачала туфлями, продолжая смотреть на ноги сквозь мутную пелену, и неожиданно для себя призналась:

– Вспоминаю, как гуляла здесь с отцом.

– Дай угадаю, свалил «за хлебом»?

– Вроде того. На Елисейские Поля[4 - Елисейские поля (Элизий, Элизиум) (миф.) – в греческой мифологии обитель душ, избранных богами.].

Лазурь блеснула над оправой очков. Ян снял их, чтобы я смогла сполна напиться его секундным замешательством – богатая мимика отразила мираж личных травм. А может, я выдавала желаемое за действительное.

– Давно умер? – спросил Ян.

– В ноябре две тысячи первого.