Тихий дом

Еще совсем недавно Клара усадила ее торжественно на диван и протянула небольшой красный мешочек, перетянутый золотистой ленточкой. Сделав знак, открывай, мол, не бойся, Клара уселась в кресло, будто в первый ряд партера, чтобы не упустить ни одной детали из того, что сейчас будет. Саша, развязала шелковую ленточку, заглянула внутрь. Там что-то позвякивало. Еще мгновенье – и ей на ладонь высыпались чудесные серебряные веточки с бирюзовыми лепестками! Блестящие, новенькие, такие красивые – спасибо ювелиру! Саша стала примерять серьги и надевать кольцо на безымянный палец – все подошло, Клара отлично знала ее размер! Саша стала смущенно благодарить, что-то бормотать отказываться. «Вы ведь уже поздравили меня, Клара!» Но дарительница, видя, как искренне радуется молодая женщина, понимая, что подарок пришелся по душе, явно наслаждалась увиденным и не позволяла говорить ерунды: «Пусть тебе от меня что-то останется! Носи на радость, Сашенька! И перестань говорить глупости!..»

А теперь она лежит в реанимации и не может вымолвить ни слова! Саша набрала себе немного воды в стакан из кувшина, который хозяйка дома вместе со стаканами называла «янтарным трио», усадила рядом потерявшегося Клёпу и взяла в руки Кларин телефон.

– Клара? Ну наконец-то! Я звонил тебе все утро! – Саша услышала на другом конце бодрый и веселый голос.

– Нет, Борис, это не Клара. Это Саша – помните меня? – в ответ тишина. Саше казалось, что она вместо Бори чувствует, как у него пересыхает горло и учащенно бьется сердце. Все вокруг замерло и смолкло, словно остановилась лента и сломался кинопроектор. Стих ветер, замолчали птицы. Он стоял не двигаясь, ожидая, что она, Саша, сделает первый шаг. Хорошо, что он не видит ее зареванного лица.

– Что случилось? – с трудом спросил мужской голос, за секунду до этого это был совсем другой человек. – Где Клара?..

18

Боря прилетал дважды. Первый раз через два дня после случившегося, хотя это было совершенно бесполезно, сделать он ничего не мог. После нескольких звонков – Борина осведомленность и его знакомства как раз-таки пригодились – их с Сашей пустили на несколько минут в реанимацию. И второй, когда Кларе заметно полегчало, к ней вернулась речь, хотя, конечно, не полностью, и частично восстановилась работа левой руки и ноги. На этот раз требовалось принять очень важное решение.

Лечащий врач ни о каком перелете не хотел даже слышать. Какой бы замечательной ни была ваша хваленая медицина – нет и еще раз нет! Менять климат в таком возрасте противопоказано любому человеку, а тут еще столько осложняющих картину факторов! Реабилитация предстоит серьезная и долгая: массаж, физиотерапия и полный уход. Хорошо бы ей вернуться домой, в привычную среду, но необходимо постоянное присутствие близкого человека. Сказав все это, врач удалился, а Саша с Борей так и остались с нерешенным вопросом.

Забрать Клару к себе она не могла. Даже если не принимать во внимание мужа и шумных детей, это не будет идеальным местом для Клары. Кто сможет за ней присматривать, когда Саша пойдет на работу? Кроме всего прочего, Клара любила жить в одиночестве, она часто говорила о независимости, которой она очень дорожила, ей нравилось не подстраиваться под чей-то ритм жизни. Вряд ли она захочет менять свои привычки в таком возрасте.

Клара, уже способная участвовать в разговоре, голосовала за возвращение домой. Боря нервничал, сердился на ее легкомыслие, на свою глупость, на то, что поддался ее уговорам и не перевез ее вместе с отцом раньше. Он разрывался между домом, работой и детьми, не зная, как же помочь взбалмошной и такой несговорчивой тетке.

Тогда они бросились искать сиделку. На окошке в реанимации висели объявления, среди которых они нашли несколько номеров телефонов сиделок, но в этот момент им неожиданно пришла на помощь незнакомая женщина в белом халате. Она имела совсем другое предложение и рассказала о пансионате для пожилых загородом, в лесопарковой зоне, для восстановления больных и проживания вполне себе здоровых людей. Кто-то из ее знакомых имел очень хороший опыт, связанный именно с этим пансионатом. Дедушка прожил там полгода, восстановился после болезни, а потом не пожелал даже возвращаться домой. Его радовало общение, вкусное питание, близость к лесу, разные мероприятия, экскурсии – в общем, он был доволен всем!

Боря отмахнулся сразу, но, услышав, что пансионат платный, есть отдельные комнаты, прекрасное питание, круглосуточный уход, возможность длительных прогулок, а также посещения в любое время и контракт на любой срок, предложил Саше съездить и посмотреть, так ли все хорошо обстоит на самом деле.

Кларе эта идея очень понравилась. Как только она пришла в себя, сразу же запретила Боре за все платить: слава Богу, у нее есть собственные накопления и негоже женатому человеку, отцу двоих детей, так тратиться! Если нельзя домой, то уж лучше в пансионат. Комнату, конечно, только отдельную, Сашенька привезет ее вещи, они с Клёпой будут по возможности ее навещать, а там и домой скоро вернется с Божьей помощью. Как всегда, оптимизма Кларе было не занимать, особенно тогда, когда перед глазами был пример неунывающей тетки Фиры, отметившей недавно свое девяностошестилетие.

Находясь в больнице, Клара вдруг отчетливо поняла, что уже давно совершила полный круг, если можно представить человеческую жизнь этим общепринятым символом вечности. Размышлять о том, куда же и главное на что ушли отпущенные ей годы, она не хотела. Теперь это уже не имело никакого значения. Очень скоро оба конца тщательно выписанной карандашной линии жизни сойдутся, ну а пока она намерена еще немного пожить. И по возможности – никому не в тягость и в свое удовольствие.

Кларе снился сон. На новом месте это происходило часто. Они с сестрой лежали на бревнах, скрепленных какой-то железякой, и смотрели в бесконечное, восхитительное по своей голубизне небо. Бревна плыли по реке, веселой и быстрой, а им было ни чуточки не страшно. Их легкие светлые платья развевались от ветерка, солнце припекало лицо и руки, иногда они вставали и опускали ноги в прохладную речную воду и чувствовали, как под бревнами проплывают травинки, островки, большие и круглые, и скользкие камни-голыши. Болтать ногами и лежать на бревнах было очень сладко, и еще так замечательно разглядывать, как морщится отраженное в воде небо.

Они точно знали, что мама уже приготовила вкусный обед. В кои-то веки удалось купить замечательный кусок мяса, и сейчас он, обложенный кусочками картофеля, томился в духовке, источая необыкновенный аромат. Морковка и капуста были нашинкованы, мама собиралась сделать к обеду легкий салат, помяв все руками, добавив масло, соль, перец, зелень и кислинку в виде клюквы или яблочка. Этот салат у них почему-то назывался «весенним», хотя готовили его круглый год. Клара видела, как, не снимая фартука, мама вышла в сад. С утра она настирала уйму белья, и теперь простыни и пододеяльники трепетали на ветру, точно натянутые паруса. Мама вышла, чтобы нарвать пучок пахучих трав и веточек и вдруг обернулась, когда услышала, как хлопнула калитка и девочки вернулись ровно к обещанному времени, прямо к обеду. Мама улыбнулась, они побежали к ней, а папа стоял на каменных ступеньках, ведущих к дому.

Жаль, что запела птица, ее голос прорезал серую предрассветную тишину и вернул Клару к настоящей жизни. По шагам в коридоре она поняла, что утро уже наступило. Она чувствовала себя хорошо, как человек, пробудившийся от глубокого и безмятежного сна. Клара распрямила ноги под толстым шерстяным одеялом, потянувшись, протерла глаза и выпростала из-под одеяла ноги.

В тусклом свете наступающего утра она окинула взглядом свою комнату, окно, выходящее в сад, привычные, милые сердцу вещи, садовые цветы в любимой вазочке, кувшин с водой, несколько журналов и планшет. И здесь под окном, как дома, рос каштан, уже давно успевший обзавестись густой зеленой листвой. Как всегда, в июне, летняя погода была очень неустойчивой: то серое небо, то солнышко, то ярко-изумрудная трава, то свинцово-зеленые листья и проливной дождь. Желтым пламенем горели цветы в палисаднике, под окном расстелился пестрый ковер из нарциссов и фиалок. И вот уже к одинокому птичьему голосу присоединилась дюжина других, и летнее утро наполнилось веселым щебетанием.

Иногда, просыпаясь по утрам и увидев окружающие ее предметы, она думала, что все еще живет дома, и по привычке прислушивалась, ожидая услышать Клёпу, всегда безошибочно угадывающего минуту ее пробуждения. Старичок спал, по-мужски развалившись на спине и похрапывая, и она говорила смеясь, что все же встретила тихую старость с мужчиной, который оказался намного веселее и сговорчивее, чем все ее предыдущие мужья. Эта компания ей нравилась гораздо больше.

Но Клёпы рядом не было, и сердце сжималось от боли. Она уже очень по нему скучала. Очень привыкла к тому, что рядом есть теплое живое существо, любившее ее так искренне, бескорыстно и беззаветно, как никто другой. А как он прыгал, встречая ее у входа, как вилял крошечным хвостиком, исполняя ритуальный танец радости! Как отчаянно защищал ее от больших собак! Его храброе сердце говорило ему, что он очень большой и отважный пес, и Клара ему верила, ведь главное совсем не то, что видно человеческому глазу.

Клара вытерла глаза, наполнившиеся слезами, и приказала себе не раскисать. Единственным минусом этого пансионата, кроме общения со старыми, выжившими из ума дураками, был запрет на домашних животных. В душе после пробуждения Клара чувствовала спокойную уверенность и умиротворение, потому что проснулась она, с головой уйдя в воспоминания после такого замечательного сна, а теперь почему-то расстроилась. Плакать она себе не позволит, тем более, что на выходных приедет Саша и обязательно привезет малыша Клёпу. Ах, как он плакал, подвывал, вертясь вокруг нее до одури! Как искренне пытался ей рассказать, как ему без нее живется! Однажды в разгар веселья он даже оставил после себя лужицу, и Клара стала бояться, что его старое любящее сердце не вынесет таких потрясений. Потом он не отходил от хозяйки ни на шаг и во время прогулки, и после, когда они сидели во дворе. Клара не могла смотреть, как он рвется к ней, готова была закрыть уши от его визга и потому после прощания уходила в комнату первой и к окну больше не подходила, закрывала окна и двери на все возможные замки и засовы. Жаль малыша, но тут уж ничего не поделаешь…

И все же в душе не было ощущения, что она добралась до конца и ничего хорошего в ее жизни больше не будет. Только благодарность за прекрасные воспоминания, без которых прошлое ее было бы пустым и холодным. Никаких сожалений, кроме, пожалуй, одного ужасного дня и того, что она совершила в юные годы. Могла ли она подумать, что многие годы спустя будет возвращаться к этому, прокручивать в памяти все мелкие подробности, связанные с посещением врача, тот ужасный запах, свой животный страх и чувство полного опустошения, невосполнимой утраты, которую никогда больше не удастся восполнить… Сейчас у нее были бы уже совсем другие заботы и радости, хотя, конечно, точно знать никому не дано…

Клара уже почти поднялась с кровати и подумала, что неплохо бы перед завтраком принять ванну, хотя врачи, конечно, этого не одобрили бы, как вдруг зазвонил телефон. Дотронувшись до него рукой, Клара поднесла экран к лицу и вгляделась в номер: незнакомый. Брать или не стоит? А что, если это ее приятельницы или старые друзья, поменявшие номер? А вдруг это – как не хочется об этом думать – их родные с дурными вестями? Если надоевшая реклама или настойчивые банки, то она немедленно прервет разговор.

– Алло, – Кларин голос звучал несколько настороженно.

В ответ – молчание. Плохая связь или кто-то все же ошибся номером.

– Алло! Я вас слушаю! – сказала Клара чуть более требовательно и уже с некоторым раздражением.

– Хаечка?.. Здравствуй… Это я, Яша… Как ты себя чувствуешь? Прости, что не позвонил тебе раньше… Прости меня, старого дурака…

Зинаида

1

Лето в том году выдалось чудесное, будто на заказ, совсем такое, как любила Лена. Июнь был нежным, дождливым, с молодой шелестящей листвой и разлетающимися шапками пушистых одуванчиков. Июль начался с прохлады, а закончился нарастающим теплом и частыми послеобеденными дождями, а вот август принес ленивую жару, лишающую любого желания что-либо делать. Но к Лене это не имело никакого отношения, потому что лежать целый день в темной комнате с опущенными жалюзи и по возможности не совершать никаких движений она себе позволить не могла. Рядом с ней жил теперь новый человек, требующий того, чтобы мир вращался исключительно вокруг него, жил его нуждами и удовлетворял всевозможные пожелания, чтобы все были готовы в любой момент прийти на помощь, накормить, утешить и просто заглянуть в кроватку, приведя легким прикосновением руки в движение парящие над малышом игрушки. Они двигались друг за другом, как звери на уставшей карусели в парке, плыли медленно, плавно, и за этим можно было наблюдать бесконечно, но Лена хотела только одного – спать.

Сейчас она думает, что упустила маму именно тем летом, хотя точно знать никто этого не может. Одна умная тетка в белом халате с казенным лицом и с отсутствием всякого рода сочувствия, так и сказала: ее, Ленино, знание никак не смогло бы изменить того, что уже начало происходить с мамой, но Лена все равно себя винила. Механизм, оказывается, был уже давно запущен, в нем случилась какая-то поломка, шестеренки задвигались в неверном направлении, и самое страшное то, что мама об этом ничего не знала. Принимала все, что ей казалось и чудилось, за чистую монету.

Сейчас Лениной дочке уже восемь. К счастью, позади лечение и утомительные поездки в столицу, малышка совершенно здорова, и остается только контролировать, чтобы все шло именно так, как идет сейчас, а Лена все еще думает о том лете, вспоминает о первых звоночках, возвращается, копает и считает, что маме можно было бы помочь, если бы все так не совпало: Ленина неожиданная поздняя беременность, уход отца и мамина начинающаяся болезнь. Тугое обвитие пуповиной, кесарево сечение, проблемы с сердцем у малышки – все это потребовало долгого лечения. Лена, к счастью, со всем справилась, но маму она упустила, потому что тоже чувствовала себя брошенной, хотя сравнивать это, конечно, нельзя. Смерть отца была для их маленькой семьи настоящей трагедией, а возвращение блудного мужа к жене – вполне ожидаемым и даже, справедливости ради, самым правильным решением.

Нежный молодой стебелек, только начинающий жизнь, легкая бабочка из того счастливого лета, маленькое чудо, глядя на которое люди светлели лицами – такой была ее дочка. Лена несла ее неторопливо, гордо, являя миру то, что она наконец стала мамой. Длинное воздушное платье с оборками и воланами, обязательно расстегивающееся на груди, чтобы накормить жадный детский ротик по одному только требовательному зову, нежное белолицое дитя и грузная бабушка с крупными руками, томным выразительным лицом, скорее некрасивым, но эффектным. Только при жизни отца глаза смотрели молодо и шаловливо. Молодость и старость сидели друг против друга в то счастливое лето и одинаково нуждались в ней, а что она могла им дать, если сама была одним сплошным невезением, вечно живой неудачницей?.. Ей бы разобраться со своей жизнью, поставить точку и идти дальше, но она не могла. Еще хотела верить, еще мечталось о полной семье, о том, что у дочки должен быть папа.

Лена считает, что все пошло не так после ухода отца. Родители прожили вместе долгую и счастливую жизнь, которую нельзя, конечно, назвать безоблачной. А что, интересно, можно?

Отец курил с тринадцати лет. Не то, чтобы это был факт, которым можно гордиться – тут гордиться, конечно, нечем. Но все же это была его жизнь, и отказаться от дурной привычки он не мог, как ни старался. К его курению привыкли так же, как к кашлю, и никто не бил тревогу.

Лена к тому времени строила свою жизнь в другом городе, на расстоянии более пятисот километров от родного дома. Мама с отцом вошли в тот спокойный возраст «молодых пенсионеров», когда можно наконец пожить для себя, покопаться на даче и порадовать себя тихой жизнью без суеты и тревог. У них была лишь одна, беспокоящая их проблема: устройство счастливой семейной жизни единственной дочери. Лена по возможности делилась с ними только положительными новостями и на вопрос «когда же они увидят жениха?» всегда отвечала одинаково: «Очень скоро». Ленины наезды домой были по большей части летними, праздничными, в удовольствие. Родители от нее ничего не требовали, ждали только счастливого замужества. Отец был всегда более деликатен, чем мама. Он, светловолосый, голубоглазый, с румянцем на щеках, обезоруживал своей улыбкой, и сердиться на него долго не могла даже ворчливая жена, а дочке он вообще не досаждал вопросами. Мама часто подчеркивала, что «часики-то тикают», «время идет», и его у Лены остается все меньше. Это она знала и сама, но ничего со своей жизнью поделать не могла – одно сплошное невезенье.

Болезнь отца стала громом среди ясного неба. Врачи сказали, что метаться уже поздно, впереди маячила ужасающая дата: несколько месяцев. И тогда, когда Лена приехала на похороны и увидела лицо мамы, вошедшей в комнату отца на следующий день, все, наверное, и началось, хотя точно никто сказать бы не мог.

Мама вытерпела недельное присутствие дочки и еще одной особы из числа дальней родни, которая всегда была готова помочь, даже когда ее никто об этом не просил, а потом всех отправила по домам, твердо и решительно, так, что спорить с ней никто не посмел. Взгляд пустой, даже жесткий, и все поверили, что так ей будет лучше. Кто знал, как ей лучше перенести утрату после сорока лет совместной жизни?..

Тогда мама еще не заговаривалась, не искала несуществующих врагов, не ссорилась с соседями, не была подозрительна – все случилось позже, но Лена до сих пор считает, что уход отца и был той самой точкой невозврата, он подкосил маму, которая всегда могла гасить свое недовольство, приступы своего дурного настроения, поговорив с отцом. Она им руководила, но именно он был ее громоотводом: обезоруживающей улыбкой, голубизной глаз и румянцем на щеках он не раз спасал ситуации, казалось бы, самые безнадежные.

2

Ленина дочка была плодом умирающих отношений. Что ничего путного из них не получится, Лена знала в глубине души с самого начала. Но надеяться все же не переставала долгое время. Пока ее возлюбленный метался от одного берега к другому, не зная, куда же лучше пристать, она не переставала ему верить. Все было как положено, картина писана маслом: жена его не понимает, отношения себя давно изжили, вместе они только ради детей. Сколько таких же дурочек, как она, принимают все за чистую монету?

Были, конечно, и радостные моменты, пылкие встречи после бурных ссор, украденные у семьи праздники и даже совместные поездки, но Лена понимала: это всего лишь откладывает конец и расставание, которое неизбежно будет. Никуда он от семьи не денется, и надеяться ей не стоило. К тому моменту она имела небольшой, но все же опыт, и был он по большей части неудачным. Она разочаровалась и уже не мечтала о семье, решив, что такова, видно, ее участь. Будет жить в одиночестве, без детей, и постарается быть счастливой, как вдруг обнаружились те самые две полоски на тесте. Знакомый гинеколог, к которому она аккуратно наведывалась раз в год и спрашивала, как, мол, ее «миомки» и «папиломки», строго смотрел поверх держащихся на кончике носа очков и всегда приговаривал: «Не о том ты думаешь! Рожать тебе надо, а то будет поздно». Единственным человеком, радующимся ее беременности, был именно он, врач высшей категории Сергей Петрович. Ну вот, наконец послушалась! Разочаровывать его с самого начала своими сомнениями не хотелось, поэтому Лена умолчала. Решение повисло в воздухе, и что делать, она сама пока не знала. Жила она на съемной квартире, родители – за пятьсот километров, от отца ребенка она ничего не ждала, но сказать все же решила. Умолчать было бы не по-человечески.

Он вначале оторопел, замолк, посмотрел с удивлением и тревогой, а потом вдруг повеселел, сходил за цветами и стал говорить, что ребенка обязательно надо оставить. Лена и сама все больше понимала, что прервать беременность не решится, но тревога за будущее ее не отпускала: не настолько твердо она стояла на ногах, чтобы суметь справиться со всем самостоятельно. Обращаясь к примерам своих подруг и приятельниц, она видела, как сложно пережить рождение первенца даже семейной паре, как непросто сохранить прежние отношения, справиться с материальными трудностями – чего уж тут говорить о матери-одиночке?

Возвращаясь к тому времени, она и сейчас удивляется тому, как четко осознавала с самого начала, что растить ей малыша придется самостоятельно, не рассчитывая на помощь отца. Он, хотя и обрадовался беременности, ничего предпринимать не собирался, очевидно, рассчитывая, что так и будет всю жизнь бегать от одной семьи к другой. Это событие для него было со знаком плюс не потому, что он любил детей (хотя и это тоже). Он решил, что теперь Лена уж точно никуда от него не денется, этот важный фрагмент навсегда скрепит их шаткие и непрочные взаимоотношения, соединит их в единое семейное трио и создаст видимость, подобие настоящей и полноценной семьи.

Лена к тому моменту устала слушать сказки пятилетней давности о растущих детях, сложном возрасте и совместном бизнесе супругов, который затрещит по швам и обязательно разрушится. Она бы поставила жирную точку, уже была к этому готова, если бы не беременность, которую никто не ждал, и она, конечно, сдалась, по-бабски обмякла, притворилась, что никого, кроме их двоих нет, и окунулась в ожидание, наслаждаясь самым лучшим в жизни любой женщины периодом.

Родителям она явила Виталика как будущего мужа в комплекте со своей трехмесячной беременностью и очень обрадовала. В их голове, конечно, зрел другой сценарий, но сейчас они были рады любому, даже без многолюдной свадьбы, глупых конкурсов и танцующей родни. Только бы дочка наконец была счастлива. Отец тогда дохаживал последние месяцы своего неведения, и все успели насладиться особенностью момента, порадоваться за дочку, согласившись на то, что со свадьбой, даже самой скромной, придется пока повременить.

Виталик им очень понравился: умный, красивый, надежный, а большего за выходные и не рассмотреть. Самое то, чтобы успокоить бдительность родителей и дать им то, о чем они так мечтали. Проведя какие-то подсчеты и погадав на кофе, мама решила, что это будет девочка, и в этом не ошиблась. Уехали они с Виталиком счастливые, нагруженные солениями и вареньем, долго махали родителям, стоящим на перроне, но у Лены все же предательски ныла душа, сопротивляясь лжи. Все было на самом деле сплошным обманом с самого начала, но родителей она бы ни за что не посмела огорчить. Очень Лена радовалась, узнав, что отец так и ушел, не успев огорчиться за нее – был хотя бы счастлив в своей уверенности в дочкином счастливом семейном будущем.

Свою работу Лена не любила. Она вообще считала, что тем, кто ее любит, очень в жизни повезло. Работа для нее была всего лишь работой, средством для получения денег, а вот все эти «работа как дом», «коллектив – это семья», «согласна жить на работе» не понимала. Была у нее подружка Лилька еще со школьных лет. Не имея в семье ни одного врача, она мечтала о медицинском лет, наверное, с десяти. И никогда ей не хотелось развернуть все на сто восемьдесят градусов и стать экскурсоводом или балериной, например. Она твердо знала, чего хочет, и добилась все-таки своего. Лена Лилькой по-дружески очень восхищалась, где-то даже завидовала, видя, как она несет в левой руке сумку, а в правой – идеально отглаженный белый халат, собираясь в городскую поликлинику на практику. И никаких тебе «фу» от вида крови или брезгливости от чужих запахов – только радость и абсолютное счастье.

Лена пошла на экономический факультет, потому что всегда училась ровно, на твердые четверки. Никаких талантов за время учебы в школе у нее так и не открылось, дарований не выявилось, и она пошла туда, где надеялась найти впоследствии работу. С этим она не прогадала, но грешок свой знала – была немного с ленцой, «Лена с ленцой», – и потому много не зарабатывала, к большему не стремилась. На квартиру в чужом городе она бы не заработала, а так ей хватало и на тряпочки, и на летний отдых, и на кофе с подружками.

Теперь ей пришлось бы думать не только о себе, и это было волнительно, даже тревожно. Не особо полагаясь на Виталика, она сделала шаг и позвонила приятельнице. Та подкидывала ей время от времени подработку. Решив, на то время, когда она еще может работать, соорудить себе подушку безопасности, Лена стала вести документацию одного, а потом и еще двух ресторанчиков, тихо, но верно скопила определенную сумму до родов. Государство ей, как матери-одиночке, тоже обещало поддержку, и она решила, что будет продолжать работать дома, как только встанет на ноги после кесарева. Возрастной первородящей другого варианта и не предложили. Лена даже обрадовалась, вспомнив, как одна подружка назвала такие роды «королевскими»: «А что? Проснешься – и вот тебе ребенок!». Лена поверила – другого выхода не было.