Тихий дом

Виталик, как детская желтая резиновая игрушка, всю беременность болтался от одного берега к другому. Приносил фрукты, любимые Леной вкусности, купил даже коляску и два раза с осторожностью сопроводил Лену на УЗИ, но все же решения никакого не принял. Лена уже и не ждала. По мере увеличения живота уменьшалась ее давняя привязанность к отцу ее ребенка, росло равнодушие и крепло разочарование. Теперь ее волновала жизнь другого существа, который толкался в ее животе и вел с ней непрекращающийся разговор в течение суток. Теперь настоящим было только это – она и ее живот, хрупкий сосуд, в котором живет младенец.

Все, что нужно, она подготовила: приданное для ребенка, документы из женской консультации, внесла все важные контакты в ноутбук, которые позволят ей в дальнейшем работать дистанционно, и сразу после выхода в декрет засобиралась в путь, к родителям. Рожать собиралась только дома, ожидая помощи от мамы хотя бы в первые месяцы после рождения дочки. Отсутствие Виталика решила объяснить тем, что он пока будет приезжать к ним время от времени, потому что не может бросить работу, а там решат, что делать дальше. Все выглядело вполне убедительно, и Лена собой осталась довольна. Она действительно видела его наездами, раз в месяц или два, но потом, когда все закрутилось-завертелось с отцом и с оцепеневшей от горя матерью, о Виталике она почти не вспоминала, гораздо больше радовалась Лильке, готовой погулять с дочкой и дать Лене возможность поспать.

Квартирный вопрос решили легко. У родителей, помимо двухкомнатной квартиры, где прошло все детство Елены, была еще обычная однокомнатная «хрущевка». Их «двушка» по сравнению с этим пространством выглядела удобным и комфортабельным жильем. Еще бы! Она была оснащена просторной кухней, если проводить сравнение с шести метрами в «однушке», раздельными комнатами и двумя балконами, где можно было выстроить отдельную комнатушку, место для отдыха, хранилище ненужных и вышедших из употребления вещей – все, что угодно, в зависимости от замысла хозяев. Ничуточки не засомневавшись, еще до приезда Лены с приподнятым до носа животом родители по своей доброй воле перебрались в однокомнатную квартиру, а двухкомнатное жилье уступили дочери и ее будущему семейству. Разговора о том, насколько долго Лена с малышкой пробудут в родном городе, еще не заводили, но по настроению поняли: дочка не прочь бы задержаться на год точно.

Отец, еще не знавший, что жить ему осталось несколько месяцев, похудел и ослаб, но хлопотал в связи с переездом: переклеил обои в комнатах, обсудив это, конечно, прежде с Леной, покрасил детскую кроватку, подаренную родней, освежил ремонт, освободил балконы и выглядел очень довольным, предпочитая, как всегда, не обращать внимания на свое самочувствие. Одна комната, справа от входа, маленькая, должна была стать детской, вторая – спальней и одновременно гостиной. Лена решила кровать себе не покупать, зато приобрела удобный большой диван, на котором и спала весь свой первый год жизни вместе с мамой Лиза. Когда приезжал Виталик, малышка устраивалась между родителями, и на каждую попытку отнести ее в кровать отвечала оглушительным ревом. Уставшая Лена – ребенок не давал ей покоя ни днем, ни ночью, плохо спал, но хорошо, к счастью, ел – стала думать, что девочка гораздо умнее, чем хочет казаться. Крик начинался не сразу, а только тогда, когда Лена в полузабытьи добиралась до своего дивана и доносила голову до подушки. И тогда она шла обратно, пыталась успокоить и перехитрить будто бы уснувшего ребенка еще пару раз, а потом сдавалась и дочку в детскую больше не относила. Иногда по утрам Лена просыпалась от того, что ее будило какое-то движение рядом, громко стучали ножки, шевелились ручки, пухлые, будто перевязанные ниточкой, с интересом смотрели карие глаза, изучающие мать, лежащую рядом: кто ты такая, уставшая и некрасивая женщина? Лена в свою очередь думала о другом: что ты от меня хочешь? Ну чего тебе еще надо? Почему ты не спишь и издеваешься надо мной?!? Ты сухая и сытая – чего тебе еще?!?

Однажды ночью, провалившись на час или два, она увидела странный сон: она и ее ребенок – часть какого-то чудовищного эксперимента на выживаемость. Они живут не дома, а в какой-то лаборатории, обустроенной под обычное жилье, и со всех зеркал, обычных розеток, с экрана телевизора, из звучащего на кухне радио доносятся сигналы тревоги, мешающие ее дочке спать. Малышка просыпается, требовательно зовет мать, уверенная, что ее бросили, девочка делает это не по собственному желанию, а потому что на нее так воздействуют. Замысел очень прост: определить, насколько адекватно и разумно может мыслить человек, лишенный сна, какова граница материнской любви. Отряхнувшись от дурного сна, Лена со страхом оглядела свое жилье, прижала к себе дочку, поцеловала в обе щеки и сказала не раздумывая: «Ты ни в чем не виновата, Лизок, мама тебя очень любит».

Лилька являлась регулярно, пару раз в неделю. Усталость подруги не могла от нее скрыться, и она предложила как-нибудь в воскресенье погулять, взять с собой малышку, съездить в центр, поесть пиццу и просто побыть среди других людей. Лена должна знать, что есть и другая жизнь, кроме той, что живет молодая мать. Лене не хотелось огорчать Лильку, подругу она от всего сердца поблагодарила, но та прогулка не принесла ей никакой радости. Все с точностью до наоборот: она чувствовала себя уставшей и некрасивой, ей казалось, что все только и делают, что рассматривают ее старую одежду, непрокрашенные корни волос и отекшее лицо. Гораздо лучше было бы поспать часок-другой в одиночестве, поручив малышку активной подруге.

Лилька дурочкой не была – это точно. Когда в жизни Лены стал происходить весь этот кошмар (ушел «ублюдок», умер отец и заболела мать), Лиля нашла Лене отличную, хотя и временную, няню. Ее медсестра, девушка ответственная и серьезная, отчаянно нуждалась в деньгах, снимая жилье и получая скромную зарплату. Вот эта самая Даша за очень небольшую сумму согласилась присматривать за Лизой по мере надобности. Другого выхода у Лены не было, а девочка и ей, и Лизе очень понравилась, так что Лилька все-таки очень помогла. Для этого и нужны настоящие подруги.

Узнав, что на самом деле происходит с отцом и, понимая, как тяжело маме, Лена старалась ее своими заботами не обременять. К ее приходу Лена приводила себя в божеский вид, проветривала квартиру, что-нибудь готовила и убирала с глаз долой неглаженное белье. Все у нас хорошо, мама, волноваться не стоит. А как у тебя с деньгами, дочка? С деньгами тоже все хорошо, я получила детские, и Виталик перечислил на карту. Ты лучше расскажи, как на самом деле чувствует себя папа!

Виталик, конечно, присылал, но мало и нерегулярно. Вообще он был мастер на бесполезные и дорогие подарки. Однажды явился на выходные… с качелями! Лена обрадовалась бы упаковке с подгузниками гораздо больше, но он уже раздумывал, куда бы приспособить качели получше, в то время как дочка едва научилась ползать.

Теперь прежних праздничных отношений не получалось. Лена встречала Виталика в домашней одежде, от нее пахло молоком и детской отрыжкой. Всучив дочку отцу, она металась по комнате в поисках нужных ползунков или летела на кухню мыть посуду, но гораздо чаще просила отца погулять с Лизой.

Виталик детей любил. Его сыновья, уже подростки, приносили домой только недовольство и нежелание общаться с родителями. Малышка щедро одаривала лаской: льнула к отцу, с интересом рассматривала его лицо, хваталась за крупный нос, за короткие волосы, произносила смешные звуки, хохотала от щекоток и прикосновений, строила забавные рожицы. Но он не видел прежнюю Лену, и это его очень огорчало.

Помощи Лена не требовала, с деньгами действительно пока справлялась сама, но он понимал, что от него ждут большего – больше, чем он мог и готов был дать. Теперь его вело сюда скорее чувство долга, некоторая вина, но и привязанность к малышке, конечно, тоже. Придумывать повод для поездок становилось с каждым разом все сложнее, и он стал приезжать реже, чаще отправлять небольшие суммы и объяснять свое отсутствие проблемами на работе.

Лена так переживала за сердечко малышки, так разрывалась между родителями и дочерью, что на Виталика даже не обижалась. Наверное потому, что и надежд особых не возлагала. В конце концов, она всегда знала что, решившись на такое, может рассчитывать только на себя.

3

Отец успел подержать на руках маленькую внучку и разделить их общее счастье. Правда, это было недолго. Он ушел, так и не узнав про Ленин обман, с надеждой на то, что молодые скоро поженятся. Сейчас Лена думает, как трудно ей удалось бы все разъяснить родителям, объяснить, что никакой свадьбы не будет. Громом среди ясного неба прозвучал звонок Виталикиной жены. Он же поставил точку в их затянувшихся отношениях, с самого начала построенных на обмане, он же избавил ее от каких-либо дальнейших объяснений и освободил их обоих.

Маме, тогда очень горевавшей и тоскующей по отцу, Лена выложила полуправду: поссорились и разошлись, ребенок в сердечных делах не помощник. «Все равно Виталик не смог бы переехать сюда, у него там хорошая работа, налаженная жизнь, а я пока поживу здесь, у себя дома, мне терять нечего, все самое главное для меня здесь».

Первое время раздавались звонки и долгое молчание, долетали редкие переводы, а потом все иссякло и плавно сошло на нет. Зато, зайдя с чужой страницы, Лена могла видеть в популярной социальной сети дружную семью на выпускном вечере старшего сына, супругов на отдыхе и много других свидетельств того, что Виталик сделал наконец единственно возможный и правильный выбор, сохранив семью и общий бизнес. Никаких обид не было, думала Лена. Что она, уставшая, окунувшаяся в повседневные заботы, могла бы сейчас ему дать, находясь рядом с горюющей матерью и маленькой дочкой? Ничего, кроме тревог и огорчений. Виталик всегда хотел отдыха и по возможности праздника. В первые годы жизни малышки за этим определенно идти было не к ней.

Лена никогда не могла даже догадываться, какое счастье принесет ей рождение дочки, сколько новых, прежде неизвестных эмоций она ощутит, насколько ее жизнь изменится и станет находиться в полной и неразрывной зависимости от состояния дочери. Это маленькое, растущее на глазах существо, заставило ее бояться за свою собственную жизнь, оберегать себя от глупостей, на которые она бы прежде легко согласилась. Сейчас она знала, что не имеет права ни болеть, ни рисковать собой ни в коем случае, потому что иначе Лиза останется одна. Ребенок ее, не склонную к проявлениям чувств, сделал более эмоциональной. Он помог ей заглянуть в прошлое, вспомнить свое собственное детство, сопоставить, сравнить и порадоваться, обнаружив какое-то сходство. Не было больше «Ленки с ленцой» – она, только справившись со сном и наладив режим дочери, стала думать о возобновлении работы. Несколько часов в день принесли бы ей неплохую сумму, позволившую жить ей и дочери, ни от кого не завися. И тогда вызывалась Даша, которая с удовольствием уводила малышку гулять, в то время как Лена возвращалась к другой, знакомой ей роли, отдыхая от кухни и бесконечных хлопот по дому. Дочка абсолютно изменила Ленину жизнь, хотя некоторое время назад она была чуть ли не уверенная в своем «child-free». Так что же происходит с теми, кто хотел ребенка до сумасшествия? Как же, наверное, им тогда долгожданное материнство сносит голову?

Наверное, не будь этой тревоги в первые годы жизни девочки, Лена все равно бы испытывала невероятную любовь к дочери, но регулярные обследования, визиты к врачам и беспокойство не только навсегда крепкой и нерушимой цепью соединили мать и дочь, но и помогли Лене пережить исчезновение из их жизни Виталика, уход отца и все странности матери. Лена была сфокусирована на другом, и обвинять ее в этом было нельзя. Жизнь маленького хрупкого существа была для нее ценнее и значимее, потому что она целиком и полностью зависела от матери и была абсолютно беспомощна. Лена не просто вплотную соприкоснулась с испытаниями, она жила очень настороженно, не веря в то, что хорошие времена когда-нибудь снова постучатся в ее двери.

Лена рассматривала спящую дочку и не могла отделаться от мысли, что есть в ней нечто такое, что она пока как следует рассмотреть не в силах, некий слабый свет, какое-то свечение вроде того, что исходит от зажженной свечи. Лена, конечно, храбрилась, но по ночам все же плакала, сомневаясь, действительно ли она справится, оставшись одна с ребенком на руках. Ей нужно было быть очень сильной, крепко держать девочку в своих объятьях, чтобы не унесло ветром еще и ее – почему-то на мать Лена не рассчитывала, понимая, какой хрупкой и слабой оказалась она, оставшись после стольких лет совместной жизни без мужа.

Сначала Зинаида Алексеевна замкнулась в себе, а потом стала худеть, терять вес прямо на глазах. Лена удивилась: ей казалось, что в этой связке, в этом долгоиграющем дуэте сильной была именно материнская партия. Улыбающийся и мягкий отец никогда не принимал решения сам, не сердился, не вступал в конфликты, не говорил резкостей, не был недоволен судьбой. Ему всегда всего хватало, его радовали самые простые вещи, даже отдыхать он не любил, всегда копошился по дому, наводил порядок в гараже и с удовольствием отвозил своих девочек на вокзал, когда они ездили навещать родню. Маму вечно нужно было приглушать и успокаивать, и он с этим прекрасно справлялся, оставаясь вполне довольным вкусным воскресным обедом, победой любимой футбольной команды и удачно покрашенной машиной.

Теперь маме громоотвод был не нужен. Она перестала общаться с родней, отворачивалась от назойливых соседей, пряталась от их соболезнований и сочувствия. Ее занимала только жизнь дочери и маленькой внучки, но ее забота о них тоже была весьма своеобразной. Она не стремилась помочь (трудно было не заметить Ленину усталость и напускную храбрость) – ей достаточно было только знать, что у них все хорошо. Они созванивались каждый день, заезжала мама два-три раза в неделю, иногда гуляла с внучкой, но чаще сидела на кухне, видя, как Лена занимается домашними делами, давала советы, делала замечания, но больше говорила о том, как же они хорошо всегда жили с отцом. Лена находилась рядом, ей не стоило рассказывать об этом, но она слушала, зная, что мать хочет высказаться, и видела, как на глазах все недостатки отца, которые прежде возмущали мать, теперь становились неоспоримыми достоинствами. Образ отца идеализировался на глазах.

Возвращаясь в то время, Лена сейчас думала, что зря она беспокоилась о том, как родители примут ее разрыв с Виталиком. После ухода отца мать, занятая собой, могла бы этого даже не заметить, хотя иногда она вспоминала отца внучки с неожиданной злостью и даже агрессией. И даже этот эпизод, как и все остальное, возвращал ее к ушедшему мужу: он был порядочным и любящим человеком, который никогда бы не выкинул такой номер и не оставил бы мать своей дочери без поддержки. Лена в таких случаях молчала – а что ей было сказать? В этой истории виноватой была она и ее сплошное невезенье, вечная беда.

Пропустить мамин недуг, просмотреть начало было немудрено: Лиза совершенно лишила Лену сна и покоя. Врачи успокаивали: с ребенком все в порядке, все идет очень хорошо, гораздо лучше, чем они могли предположить с самого начала. Лена сходила с девочкой к неврологу – та ничего не нашла и прописала ванночки, именно с морской солью. Девочка набирала вес, хорошо ела, каждый день бывала на свежем воздухе – чего ей недоставало, почему она так плохо спала?!?

Зинаида Алексеевна говорила, что с Леной таких проблем не было. Первые несколько месяцев она спала в старом чемодане, заменившем молодым и бедным родителям детскую кроватку. Его обкладывали теплым одеялом, выносили на балкон, и ребенок там прекрасно спал несколько часов подряд. По словам мамы, Лена до года могла спать три часа, не издавая ни единого звука, и родители тревожились, подходили к чемодану с проверкой: все ли в порядке с младенцем, дышит ли?

После года Лиза успокоилась, а к двум годам превратилась в милого уравновешенного ребенка с волосами только что разрезанной тыквы и с крошечной мордашкой, усыпанной абрикосовыми веснушками. Ни дать ни взять – ребенок из старых советских мультфильмов, Антошка в девичьем обличии, которого долго и настойчиво звали друзья копать картошку. Рыжих в их семье не было, Виталика спросить об этом было нельзя, так что подумали на отцовские гены. Со временем тыквенный цвет приглушился, успокоился, но рыжина осталась, и Лене очень нравилась. Веснушки то разбегались и бледнели, то с новой силой высыпали по всему лицу. Лилька очень этим восхищалась, у нее самой были веснушки, и в детстве ее дразнили мальчишки, утверждая, что она «загорала через решето», но до яркости Лизы и бешенства ее волос Лильке было ой как далеко.

Лиля, подруга, одноклассница и врач в одном лице, стала в девять месяцев Лизиной крестной мамой. Крестным записали двоюродного брата Лены. Если Лилька восприняла это с большой гордостью и ответственностью, то Василий отнесся к своему назначению легко и непринужденно. Он появлялся в жизни Лизы аккуратно два раза в год: на день рождения и в Новый год, заваливал крестницу подарками и исчезал еще на полгода. Не избалованная мужским вниманием девочка, а лучше сказать, лишенная его вообще, появлению крестного была всегда рада и совсем не из-за подарков. Однажды, расчувствовавшись после выпитого вина на день рождения дочери, Лена Василию сказала, что была бы рада, если бы он заходил чаще. Для малышки это очень важно. Ей надо знать, что есть кто-то, большой и сильный, кто ее любит, поддерживает и защищает. Вася удивился, что-то пообещал, но обещание так и не выполнил. Неужели у девочек это так бывает? Вася имел двух братьев и про все эти женские сложности даже не догадывался. Не понял он и того, что спокойная и внешне довольная жизнью кузина тоже нуждается в мужском внимании и поддержке: каждый жил в своей вселенной и других не замечал.

После крестин, на которых Лиза орала так, что батюшка сократил церемонию, сказав все необходимое очень быстро, и с облегчением вздохнул, когда девочка наконец перешла в руки родной матери, малышка спокойнее не стала. Честно говоря, сбившаяся с ног и уставшая из-за регулярного недосыпания Лена возлагала большие надежды на крещение. Подружки трещали, что, возможно, Виталикина жена «сделала что-то такое», что ребенок родился беспокойным и нервным. Лена, конечно, не верила, но крестить все равно собиралась. Батюшка, прощаясь, сказал, что «Лизавета будет певицей, больно голос громкий и звучный». Лена улыбнулась и подумала, что просит у Бога для своей дочери только здоровья и защиты. Батюшка с прогнозом, кстати говоря, ошибся. Так думает Лена сейчас, когда дочке почти девять, хотя кто знает? В некотором смысле дочка напоминает Лене ее подругу Лилю: та тоже лет с девяти точно знала, кем хочет быть. Она приняла решение сама, без чьей-либо помощи и оказалась абсолютно права. Наблюдая за подругой, Лена ощущала с большой уверенностью, что та определенно на своем месте: медициной она жила.

4

Зинаида Алексеевна никогда не думала, что одиночество так мучительно. Кое-кто из ее подруг даже гордился своей самостоятельностью, утверждал, что мужчины им не нужны, да и зачем они в зрелые годы? Чтобы ухаживать за ними, жалеть, кормить и обслуживать? Вместо семейного рабства у них есть полная свобода. Не нужно ни перед кем отчитываться, лететь домой, чтобы подать безрукому обед, постирать немощному белье и потом отгладить до совершенства. Нет необходимости в том, чтобы терпеть нытье, лежание на диване, а о пристрастии к спиртному и говорить нечего – кому все это нужно, если можно жить одной и распоряжаться собственной жизнью по собственному усмотрению?

Подобные разговоры Зинаида Алексеевна всегда пропускала мимо ушей. Считала, что это говорит в людях зависть и одиночество. У нее был муж, и двигалась она по другому маршруту. Идеальных людей, конечно, нет, Бог не создал, но ей с Володей определенно повезло. Да, его всегда нужно было подталкивать и направлять, но человек он был порядочный, честный и во всех отношениях достойный, пусть и мягкотелый и нерешительный. Господь решил, что ей, резкой и взбалмошной, именно такой и нужен. Они сошлись, дополнив друг друга, как две половинки одного целого много лет назад и никогда больше не расставались.

После ухода Володи жизнь как-то сразу изменилась, потеряла смысл что ли. Сейчас Зинаида Алексеевна думала, что все ритуалы, которые необходимо совершить семье после смерти близкого человека, придумали неслучайно. В движении, в бумажной волоките, в посещении церкви и кладбища на третий, девятый, сороковой день и даже в приготовлении обеда есть глубокий смысл. Горюющий человек не должен оставаться наедине со своим горем, и потому движение, действие, общение с другими людьми, которых он вынужденно терпит, его, без сомнения, спасают. Тогда Зинаиду Алексеевну это очень напрягало, и она мечтала, чтобы по возможности ее поскорее оставили в покое, но только после истечения сорока дней поняла, как на самом деле ей плохо и как очень непросто жить одной.

Трудно было осознавать, что дочка выросла и выпорхнула из родного гнезда, но родители успокаивали себя тем, что это вполне естественно. Гораздо хуже, если сорокалетние дети продолжают жить со стареющими родителями и рассчитывать на их помощь. Лена давно уже не жила под одной крышей с родителями, и они это приняли так, как принимают смену времен года или повышение цен на продукты питания. Приняли как неизбежность.

Сегодняшнее одиночество Зинаиды Алексеевны было никак не связано с дочерью и внучкой: она тосковала по мужу. За долгую жизнь у них появилось много общих привычек, выработался общий вкус, они привыкли обсуждать новости, политику, фильмы, хотя, конечно, часто ссорились и не соглашались друг с другом.

Утром он всегда вставал раньше и копошился на кухне. Зинаида Алексеевна сердилась, если он шумел, жарил яичницу на завтрак вместо каши, которую собиралась приготовить она. Володя, конечно, не знал, какой заварочный чайник лучше использовать для травяного чая, не мог запомнить такие мелочи, и брал тот, что попался под руку, а она сердилась. Черный чай нужно заваривать в мятном керамическом чайничке, с длинным узким носиком, а для травяного или горного он не подходит. Листики, стебельки и ягодки застревают в узком носике и мешают – для такого случая есть стеклянный прозрачный чайник, оснащенный специальным широким отверстием и деревянной крышкой. Зина сердилась – Володя уговаривал «мамочку» и просил успокоиться: «Это же такая мелочь! Я сам все помою!». В конечном итоге есть приготовленную яичницу (он любил с сосисками или с зеленым луком) и пить свежезаваренный чай из любого чайника было очень приятно, и Зинаида Алексеевна за едой успокаивалась, но, не желая так быстро сдаваться, продолжала ворчать и требовала открыть настежь окно, чтобы проветрить кухню.

После завтрака Володя несколько раз в неделю уходил на работу. После выхода на пенсию сидеть без дела он никак не соглашался. Первое время искал что-то более основательное, связанное с его специальностью, но ничего не находилось, и он с радостью, благодаря случайным обстоятельствам, устроился в санаторий: работал по благоустройству территории, присматривал за газонами, помогал и ремонтировал, если его об этом просили. Главным для него был сам факт того, что он работает, он нужен, да и прибавка к пенсии лишней, конечно, не была.

Вечерами после ужина супруги прогуливались, обсуждали, как прошел день, и смотрели телевизор. К счастью, у каждого из них был отдельный экран, никто из-за предпочтений не ссорился, но Зинаида Алексеевна категорически не выносила всякого рода новости, политические передачи, фантастику, называла все это «чушью», «детскими сказками» и мужу в этом никогда компанию не составляла. Он, понятное дело, не смотрел бесконечные сериалы о любви, ненависти и предательстве, коих за последние годы развелось немерено. Зинаида Алексеевна не сдавалась: здесь, по крайней мере, никто никого не убивает, не льется кровь, и не выходят из разрушенного дома главные герои с одной царапиной на лбу. Ее мир, состоящий из простых житейских историй и вечных тем, был более реальным и основательным, чем тот, в который верил ее муж.

Сходились и примирялись они в любви к старым советским фильмам и к музыкальным передачам – это был их островок безопасности, без споров и раздражения. Володя иногда варил себе кофе – Зина считала этот напиток чрезвычайно вредным и утверждала, что уснуть после него не может полночи. Жена приносила травяной чай, тарелочку с фруктами, бублики-рогалики для Володи и сладости для себя. Так, тихо-мирно, за беседой и жалобами на здоровье заканчивался их день. По большей части жаловалась Зинаида Алексеевна, у нее с детства было слабое здоровье, а Володя только покашливал и ничем никогда не болел.

Все попытки отучить мужа от курения Зинаида Алексеевна бросила давно, ибо поняла, что это бесполезно. Он пробовал бросать много раз, терпел по несколько месяцев, а потом срывался снова, и причиной тому могло быть все, что угодно: дурная весть, хорошая, теплая дружеская компания или отличный обед. Он терпеливо объяснял жене, что это стало своеобразным ритуалом, привычкой, находящейся в крепкой связи с другими событиями и с течением дня, и иногда устоять было просто невозможно. Сел за руль, завел двигатель – выкурил сигарету; вышел на балкон с кофе – вот и еще один соблазн; рассердился или понервничал – вот она, родимая, успокоительная; выпил с удовольствием рюмочку – как тут не закурить?

Зинаида Алексеевна сердилась, обижалась, объясняла, а потом сдалась. Требовала только одно: не курить дома. И это правило неукоснительно соблюдалось – только на улице или на балконе. Табачный дым, едкий и привязчивый, впитывался в занавески, в мебель, в обшивку дивана – это Зина знала по своей курящей приятельнице, наивно полагающей, что ароматические свечи помогут избавиться от чудовищного запаха. Конечно, это было не так.

Володя обладал множеством достоинств, и Зина решила простить ему эту слабость, ведь он даже не пил! Пара рюмочек за компанию не считается. Сейчас, конечно, жалела, что мало его хвалила и редко обнимала. Именно за этим она ходила на кладбище – сказать то, что не успела, поделиться последними новостями и поплакать. Ей хотелось верить, что Володя ее слышит, все прощает и по-прежнему любит.

Особенно одиноко теперь было в праздники и выходные. У них с Володей имелся свой субботний ритуал и Зинаида Алексеевна его очень любила. Кому-то покажется, что ничего необычного в этих семейных делах не было, но она бы с этим не согласилась.

Володя любил рассказывать историю о том, как он, молодой, красивый и голубоглазый, сумел обратить на себя внимание крупной черноглазой брюнетки. У каждого из супругов имелась своя версия, несколько отличная от противоположной, но Зина в свои юные золотые годы увлеклась не на шутку цыганом Лиманским, проживающим по соседству, и поначалу Володю даже не замечала. Цыган тот имел хороший голос, звучную гитару, всю обклеенную фотографиями красоток, буйный нрав и красивую внешность. Вероятно, Зина напоминала ему по окрасу кого-то из своих или он был просто увлечен ее яркой наружностью, но они встречались недолго, ссорились страстно, музыка их примеряла ненадолго, и, судя по всему, спокойного и рассудительного Володю Зине послал ангел-хранитель, а иначе бы не миновать беды. Зине было необходимо тихое и надежное гнездо, а с Лиманским у них сверкали молнии.

И Зина ни разу не огорчилась, что выбрала Володю. Только его она могла бы поучать, на него могла бы перекладывать свои заботы и дурное настроение. Только с годами она осознала, что его мягкость, заботливость и нерешительность были огромным преимуществом. В молодости она, конечно, выкидывала еще те фортеля, обижалась и даже возвратилась один единственный раз домой с маленькой Леной на руках.

Нужно сказать, что в ее семье Володю приняли прекрасно. Он вошел тихо и достойно, и родителям очень понравился. Отец-фронтовик, вернувшийся домой на одной ноге, дочь знал слишком хорошо и понимал, что ее строптивый нрав может вытерпеть не каждый. С Лиманским была бы вечная битва, тут уж нашла коса на камень, а Володя вызывал полнейшую симпатию, и с первого взгляда было понятно, что дочь попала в хорошие руки. Если она по молодости и глупости этого вначале не осознавала, то родителям это виделось так же ясно, как картина, открывающаяся с высоты их девятиэтажного дома в безоблачный день, с чудесным видом на весь город, вплоть до полей, уходящих за линию горизонта.

Отец Зины был мужчиной сильным и правильным и, увидев однажды на пороге обиженную дочь с ребенком на руках, метнул в нее костыль и приказал не являться в родительский дом без мужа. Никогда. Через полчаса за ней приехал Володя, семья уселась ужинать, и все сделали вид, что дочка с мужем пришла к родителям в гости с обычным визитом. Мужчины выпили чай, поговорили о том, о сем, и через пару часов Зина с мужем, поцеловав родителей, уехала домой. Отец смотрел на нее так, что все было ясно и без слов, мама испуганно пожала дочке руку и приобняла чуть сильнее обычного, будто просила не совершать глупости. Тот урок Зина хорошо усвоила и к родителям больше не сбегала: знала, что ее не примут, не поддержат и все проблемы нужно решать у себя дома, в своей семье.

Подруги, по большей части разбежавшиеся со своими вторыми половинками, успевшие за долгую жизнь сделать не одну попытку свить семейное гнездо и все же оставшиеся в одиночестве, ей, конечно, завидовали. Володя в молодости ей доверял, согласен был посидеть с дочкой, если жена шла на день рождения к одинокой подруге, и даже отпускал по путевке в пансионат или в дом отдыха. А в зрелые годы их пара вообще вызывала только уважение и восхищение. Володя традиционно нес тяжелые пакеты, занимался ремонтом в квартире, даже нашел себе работу после выхода на пенсию, а не завалился на продавленный диван. У Зины характер с годами лучше не становился, но, живя в любви и согласии, имея под рукой хорошего мужа, она справлялась со всеми, терзавшими ее страстями и недовольствами, главным образом сконцентрировавшись уже на дочери, ее замужестве и будущих внуках. Несколько раз она предпринимала провальные попытки познакомить Лену, приехавшую в отпуск, с неженатыми сыновьями своих подруг, но из этой затеи не выходило ничего путного. По просьбе мужа Зинаида Алексеевна оставила дочь в покое и стала ждать.

В праздничные дни они с Володей усаживались делать пельмени. Могли налепить их огромное количество, но это их ничуть не напрягало. Устраивались на кухне перед включенным телевизором, выбирали безопасную музыкальную программу или находили старый советский фильм. Они отдавались лепке самозабвенно, делали это с удовольствием и довольно долго. Жаль, не готовили уже пельмень с сюрпризом, но верили, что скоро обязательно вернутся к этой семейной традиции, так веселившей маленькую дочку, с появлением внуков.

Володя больше молчал, а Зина довольно много говорила. Потом убирали со стола, большую часть пельменей прятали в морозилку, немного отваривали, приносили с балкона соленье, доставали из холодильника рыночную сметану, уксус, графинчик с водочкой и с удовольствием за разговорами проводили вечер. Если было настроение, приглашали друзей, звонили дочери и сожалели, что она так далеко. Звали, конечно, в гости, и мать задавала свой традиционный вопрос, на который всегда получала неизменный ответ: «Скоро, очень скоро».

Иногда Зина обижалась на дочь из-за пустяков: Лена могла быть не очень разговорчивой и неприветливой, торопилась по делам, не звонила на выходных, пропускала их традиционное запланированное общение или вдруг сообщала, что приедет на неделю вместо обещанного месяца. Но муж Зинулю успокаивал, объяснял, что жизнь у дочки веселая и молодая, не без трудностей, о которых девочка умалчивает, потому как их бережет, так чего же еще надо? Зина нехотя соглашалась, а потом и сама, спустя время, понимала, как хорошо, что она сдержалась и не наговорила дочери резкостей. Хотя, если на чистоту, такие мысли у нее появлялись крайне редко, да и то с мужниной подачей. Без него она считала себя во всем правой, рвалась на передовую и всегда была готова доказывать свою точку зрения, как говорил Зинин покойный отец, «до усрачки».