Тихий дом

Субботний день она любила больше воскресного. После выхода на пенсию она поняла, как же хорошо никуда не торопиться и все делать медленно, в удовольствие. Зина, всегда любившая себя, полюбила себя еще сильнее. С этого самого события, с выхода на пенсию, которая так огорчала других, и началось обновление жизни. Тридцать лет ее бухгалтерской каторги закончились и удивительным образом перевоплотились в удовольствие – вот такая вот сложилась линия судьбы. Не нужно было больше думать о движении вперед – только наслаждаться сегодняшним днем. Дочка выросла, с карьерой покончено, в семье есть какие-никакие сбережения – живи не хочу. В этом убеждал ее муж, но Зинаида Алексеевна периодически все же вела тихую подпольную борьбу с соседкой, выговаривала обиды родственникам, не упускала возможность объяснить окружающим, кто и в чем виноват. Но делала она это редко и часто тайком от Володи: знала, что он не выносит ни сплетен, ни бабских разборок, ни крика. Он морщился так, будто его беспокоила назойливая зубная боль. Пока рядом был муж, Зинаида Алексеевна, чувствуя его присутствие и осуждающий взгляд, себя сдерживала.

Итак, в субботу они поднимались около восьми. Зинаида Алексеевна готовила свою традиционную овсянку, для Володи отваривала два яйца всмятку, он ходил в магазинчик во дворе за свежим хлебом и варил себе кофе. Ели медленно, никуда не торопясь, наслаждались утром и вкусным завтраком. Потом одевались, брали все необходимое для долгой прогулки и шли в парк. С одеждой у них всегда были разногласия, еще с самой юности. Зинаида Алексеевна любила яркость, блеск и золото (тут, очевидно, наследил Лиманский со своей цыганщиной) – Владимир Иванович предпочитал не выделяться. Супруги пришли к соглашению и в этом вопросе: выбирали сдержанную и достойную тихой супружеской прогулки одежду, качественную и приятную глазу. Долго прогуливались по аллеям, встречали знакомых, обсуждали погоду, цены на жилье и продукты питания, что сегодня будет на обед, какой лучше выбрать фильм, и прочие семейные мелочи.

Часам к двенадцати они наконец добирались до кафе, которое очень нравилось мужу своей демократичностью и тем, что там подавали отличный кофе. В самых простых коричневых керамических чашках, кособоких, пузатых, совершенно разных, будто сделанных неумелой рукой начинающего. Джезвы, медные и потемневшие, были совсем такими, какие водились у них дома. Никакого баловства и без всяких излишеств. Опытная женская рука водила джезвы по песку, будто корабли, рассекающие морскую гладь, дожидалась появления пенки и разливала ароматный напиток по чашкам.

В погожие деньки пара усаживалась на веранде, где стулья и диваны были сделаны из пеньков и стволов дерева, а в холодные и ненастные дни размещались внутри. На пеньки укладывались бараньи шкуры, гостям предлагались пледы, а внутри играла тихая музыка их молодости, голоса, уже давно забытые, спрятанные где-то в глубинах памяти, там, где супруги хранили дорогие им воспоминания счастливого, молодого и беззаботного бытия. Зинаиде Алексеевне кафе нравилось тоже, но по большей части тем, что их там уже знали, принимали уважительно, как завсегдатаев, расспрашивали о мелочах, рассматривали и, похоже, восхищались. Как же хорошо иметь рядом близкого человека в зрелые годы, сохранить семью, несмотря на все разногласия, и чувствовать поддержку и любовь! Владимир Иванович вел супругу под руку бережно, как драгоценную вазу, приноравливаясь к ее тихому шагу, и всегда улыбался. В кафе заботливо помогал присесть, наливал ей чай и спрашивал, не замерзла ли. Все это не могло укрыться от внимания завсегдатаев и, конечно, вызывало умиление.

Зинаида Алексеевна всегда заказывала себе сладости и чай – то с базиликом, то с мятой, то с чабрецом. Отдохнув и перебросившись несколькими словами с официантами, супруги отправлялись на рынок. Там всегда разделялись. Зинаида Алексеевна ныряла в ряды, где можно отыскать обновки, недорогие, но интересные. Она не переставала чувствовать себя привлекательной женщиной и всегда радовалась покупкам. Муж выбирал продукты строго по списку, который они составляли заранее вместе. Потом созванивались, встречались, обходили продуктовые ряды еще раз. Зинаида Алексеевна иногда находила что-то, не входящее в заготовленный список, сумки тяжелели на глазах. Супруги вызывали такси и ехали домой. По пути уже обсуждалось меню воскресного обеда, удачные покупки и огорчения, но в целом оба были очень довольны и возвращались домой часам к трем или четырем. Насытившись друг другом и прогулкой, после обеда расходились по разным комнатам. Зинаида Алексеевна смотрела телевизор и раздумывала над воскресным кулинарным рецептом, Владимир Иванович читал новости, усевшись перед компьютером, или дремал на диване.

Впереди был воскресный день дома, тихий, вкусный, размеренный, если только Володя не собирался с друзьями на рыбалку, вечный кошмар Зинаиды Алексеевны, категорически не выносившей рыбу, особенно если ее приходилось чистить самой. Рыбалки в другом смысле она не остерегалась, – Володя не пил, как большинство его друзей, – но рыбу готовить отказывалась. За долгие годы супруги, конечно, решили и этот вопрос, договорились, что по возможности домой улов приноситься не будет. Мужчины часть улова действительно съедали на природе с большим удовольствием. Оставшееся Володя чистил и жарил сам, а Зинаида Алексеевна заходила на кухню только тогда, когда все уже было пожарено, готово и вымыто. Съедала кусочек-другой с аппетитом, угощала кошку и по традиции ворчала – запах рыбий стойкий, избавиться от него не так-то просто!

Всего этого, такого простого и внешне ничем не примечательного, но все же очень дорогого сердцу быта, Зинаиде Алексеевне сейчас очень не хватало. Она плохо спала и теряла вес, потому что теперь не с кем и не для кого было лепить пельмени, ходить по субботам на рынок, пить в охотку чай по вечерам за просмотром фильма, даже завтрак, который она особенно любила, теперь не доставлял ей никакого удовольствия. Любимое кафе она теперь тщательно обходила – боялась своих воспоминаний. Лишь однажды, через месяц-полтора после ухода Володи она как-то незаметно для себя оказалась в том месте парка, где они обычно останавливались с Володей. Только переступив порог кафе, она сразу же отпрянула, так резко, будто увидела привидение. Официантка, женщина средних лет, Зинаиду Алексеевну, однако, заметила и окрикнула. К счастью, объяснять ничего не пришлось: черная повязка на седеющих волосах рассказала все сама, но женщина все же ее догнала и сказала все, что положено в таких случаях. Она, конечно, заметила и осунувшееся лицо, и некрашеные волосы, и дрожащие губы. Зинаида Алексеевна знала, что ей лучше не слушать утешения, она размягчается, слабеет и становится особенно уязвимой, а ей этого никак нельзя.

Дочке она, конечно, была рада. И она, и малышка возвращали ее к жизни, но эта суета с младенцем была ей уже не под силу, ей бы хотелось, чтобы сейчас кто-то молодой и сильный позаботился о ней, а дочке самой была нужна помощь. Зинаида Алексеевна понимала, что ее можно обвинить в эгоизме (какое-то время назад она так мечтала о внуках и истязала дочь настойчивыми расспросами), а сейчас ей все это стало вдруг не нужно.

Подруги советовали погрузиться в домашние хлопоты, в работу, которой у нее не было, в воспитание внучки, но это было вне ее сил и возможностей. И она стала сердиться на дочь за то, что она так бездарно распорядилась своей молодой жизнью и сделала такой неверный выбор. Ее раздражало то, что дочь плохо выглядит, не следит за собой, что дома у нее ужасный беспорядок, а малышка всегда такая беспокойная. То пищит и плачет, как котенок, то заливается оглушительным криком. Капризничает без перерыва, хотя причин для ее беспокойства внешне будто бы и нет. Зинаида Алексеевна уже изобрела свою теорию, оправдывающую нервозность внучки: все с самого начала шло, наверное, не так хорошо, как хотела представить дочь. Она носила малышку вовсе не безоблачно, скрывала от родителей неприятности, потому девочка так плохо спит и не набирает вес.

Зинаида Алексеевна твердо, как она привыкла это делать с мужем, высказала свою позицию касаемо молока: «Оно у тебя плохое! Нужно переходить на другое питание. Лиза не наедается и потому плохо спит!». Напрасно дочь убеждала ее в обратном: у девочки хороший вес. Бабушка сердилась, говорила, что она «прожила жизнь», она «знает все» и «откуда вы все такие грамотные взялись?».

Вместо помощи выходил маленький скандал. Зинаида Алексеевна вставала, хваталась за сумку, обиженно хлопала дверьми и пару дней не брала трубку, зная, что звонит дочь. Такие моменты ей нравились особенно: она находилась в оппозиции ко всему миру, была обижена на его несовершенство, на глупую дочь, несостоявшегося зятя, на двух соседок, с которыми вспыхивали, время от времени, локальные войны. Натянув маску, рассердившись на всех, она шла по магазинам, и, купив себе что-нибудь, чувствовала себя лучше, чем обычно.

Через несколько дней обида отпускала. Зинаида Алексеевна мирилась с дочерью и думала, какой бы счастливой могла бы быть ее жизнь, если бы муж ее не бросил, не ушел из жизни раньше времени. Он бы с радостью возился с внучкой, катал коляску по аллеям парка, чуть подросшую Лизоньку они бы брали к себе на выходные, у них бы снова стали появляться пельмени с сюрпризом. Может быть, летом они бы возили внучку на море, дав Лене небольшой отдых. Прикрывали бы нежные плечики от солнца футболкой, следили за тем, чтобы она не нахлебалась морской воды и не тянула в рот грязные фрукты. На праздники собирались бы большой и дружной семьей на кухне, приглашали бы родных и соседей. А может быть Лена и не рассорилась бы с Виталиком – кто знает?.. Как-то все в их семье разрушилось сразу, и они вдруг остались своим женским царством без мужчин, без воскресных обедов и летнего отдыха.

И еще об одном сейчас очень жалела Зинаида Алексеевна: о том, что не родила еще одного ребенка. Возможно, именно он и был бы тем самым удачливым, сильным и молодым, кто помог бы и поддержал ее в трудный момент? Она как-то видела сон, и ей всегда казалось, что тот неродившийся ребенок был мальчиком.

Получилось все как-то очень глупо и странно. Лене было тогда лет семь или восемь. Она уже вполне самостоятельно приходила со школы домой, открывала дверь болтающимся на шее ключом, доставала укутанную в старенькое одеяло картошку с котлетами или разогревала суп, который готовили обычно на неделю. Все вроде бы пошло на лад. Они переехали от родителей в свою первую однокомнатную квартиру и постепенно налаживали быт. Как все остальные советские семьи, жили они тихо и скромно. Кое-что из посуды дали им родители, мебель взяли в рассрочку, на сапоги и цветной телевизор терпеливо и безропотно копили. И вдруг в ее многолетней бухгалтерской каторге засияла тонким светом надежда на временное освобождение: ее посылали на два месяца в командировку. Курсы по повышению квалификации в самой Москве!

Ехать очень хотелось, но было немного страшновато: она никогда не была в столице, тем более одна, без мужа, и тревожилась за Ленку, только научившуюся делать домашнее задание самостоятельно.

Впоследствии, конечно, оказалось, что тревожилась зря. Девочек поселили в общежитие, было их много, из разных уголков необъятной страны, и они быстро сдружились. Днем учились, а вечерами гуляли по столице, с восхищением рассматривали достопримечательности и широкие проспекты. А Володя с дочерью управился сам, да так умело, что потом долгое время мамочки из Ленкиного класса не могли успокоиться и сдержать свой восторг. Мужчина не спасовал перед женскими обязанностями, а справился на славу. На школьный утренник он приодел и причесал дочку сам, украсил блестками корону и даже купил учительнице цветы. Вручил, конечно, робко, всю красоту мужского поступка скомкал и смазал, но впечатлил всех. Его застенчивость ничуть не помешала. Голубые глаза, чистые и искренние, смотрели на дочку с любовью.