1415131131738

– Что у тебя со щекой?

– Порезалась, когда брилась.

Проморгавшись, Эди видит, что мама уже в своей белой ночнушке – значит, вылезла из кровати, значит, папа уже и подавно спит, значит… «Она прокралась ко мне втайне от папы, дождавшись его храпа?»

– Я принесла печенье для умасливания цербера, – поднимает мама тарелку.

– Чип не есть печ… А, ясно, спасибо, – вытягивает Эди губы в тонкую полоску. Цербер? Она минимум Серена! Тем не менее, печенье она берёт и от жадности суёт в рот целиком. Хотя мама красноречиво смотрит на неприлично расстёгнутые джинсы, Эди не смущается: – Зачем вы пришли в мой кабинет?

– Твой каб… Ага, понятно, – оглядывает мама заваленную ерундой комнату и выбирает не спорить. – Я подумала о позиции Фитора, я подумала о твоей позиции… И выбрала свою, – доверительно, вполголоса сообщает женщина. – Я хочу рассказать тебе, что видела, но тебе придётся пообещать мне одно – твой папа не узнает об этом.

Стремглав раздумья, Эди жестом указывает мама на кровать, и та присаживается. У её дочки от любопытства разве что уши не шевелятся. И, возможно, она пожалеет об этом позже, но она хочет наконец поддержки. Такой поддержки, которую приземлённые друзья ей дать не могут. Они с Фитором варятся в этом вдвоём так долго, что некоторые следы к прошлой жизни кажутся иллюзорными, словно они их выдумали или не сумели разглядеть иначе, правильно. Всё смешалось и размазалось, факты и додумки перестали отличаться для них, и Джехона хочет лишь одного – ясности.

– Я даже не буду записывать тебя на диктофон, – обещает Эди, а в подтверждение снимает куртку, оставаясь в…

– Ты что, в пижамном верхе в школу ходила?

– Мама, – деловито поднимает руку дочка, – материальное есть отвлекающее. Не отвлекайся.

В ответ мама выпучивает глаза, но кивает, по-ребячески закидывает ноги на кровать и… вздыхает.

– Может, сделать тебе чаю? – спрашивает Эди, а сама наклоняет голову и разглядывает мамины черты в свете ночника, но на лице ничего. Возможно, ей лишь нужно время?

– Там было столько странностей, Эди, – бубнит она, игнорируя предложение, – именно в этот день, ни в какой другой.

Эди тихонечко дожёвывает печенье, чтобы не упустить ни звука в мамином рассказе.

– Сначала я услышала рёв сквозь сон, что-то вроде мотора, довольно громко, но подниматься не стала. Я решила, что это кто-нибудь гоняет снаружи, – рассказывая, мама хватает свисающую с ночнушки ниточку и накручивает её на палец. – Потом к нам постучали… Я ещё так удивилась, что в полпервого,запомнила, – она разматывает ниточку и выпрямляет её ногтями. – В гостиной игрушки валялись, свет горел, даже дверь дети забыли на ключ закрыть. Я открыла дверь, а там была женщина в шляпе, блондинка, очень приличной наружности, – ниточка накручивается на палец.

Эди поджимает губы – там мог быть здоровенный преступник, и что бы тогда против него сделала эта смелая дама? Какая глупость с маминой стороны.

– Она спросила мистера Коста, а у нас отродясь таких не жило. Я ей так и сказала, она извинилась, улыбнулась даже и ушла.

– За ней была машина? – встревает Эди.

– Что? – с прищуром мама выныривает из потока.

– Ты сказала, тут раньше было всего два дома и на часах было полпервого. За ней светились фары? Урчал мотор?

– Не помню, нет… Кажется, нет.

Мама задумывается ещё глубже, складка пролегает меж её бровей.

– Ты не проследила, куда она ушла?

На это мама выдавливает:

– Не догадалась.

И Эди не нужно быть психологом, чтобы услышать невысказанное «если бы я».

– Я закрыла дверь на щеколду, выключила свет и легла спать. В следующий раз, в час ночи, меня разбудил запах дыма.

Эди горбится, ставя подбородок на ладонь, и складывает: незнакомка в маленьком городе, рёв на отшибе посреди ночи. Это странно, но это… мало? Мама замолчала насовсем или собирается с силами?

– Пожар начался с детской, верно? – не дожидаясь, спрашивает Эди, просто чтобы разговор не остановился.

– М? Да, да, в детской было больше огня.

– И бензина в машине вдруг не оказалось, да?

– Да, и шины эти… Хотя не уверена…

Брови Эди вопросительно взлетают, и она находит мамины глаза, влезает между её взглядом и стенкой.

– Это больше глупость, – пожимает плечами та, – просто Фитор обычно оставлял шины у правой стенки, а тут несколько валялось у левой. Это случайность, это так…

– Левая стена делила гараж и детскую?

– Да, а вони стояло… Я тогда пожалела, что не отнесла тебя соседям, думала, наглотаешься этой дряни. Но ты ничего, – усмехается мама, – как выбрались из дома, не плакала, сидела мирно.

– Мам, а… ничего не осталось?

– Ну почему же. Я забрала из дома фотоальбом и пару вещей. Тоже через окно. Я запомнила, что на часах было уже два ночи, хотя мне казалось, что прошло всего пару минут. И потом, из руинов, мы забрали расплавленную дверную ручку, просто так, – едва слышно шепчет мама, —просто единственное, что бралось. Но это всё не главные странности, эм…

Джехона подбирает слова в своей голове, думая, как не показаться сумасшедшей последней дочке, но одного случайного взгляда оказывается достаточно, чтобы не сомневаться: распахнутые чёрные глаза, напряжённые от рьяности губы и доверительно подающаяся к ней фигура.

–Утром соседи вызвали полицию, и те заключили: загорелась проводка. Все дети погибли в огне, и не отзывались они, потому что… Они сказали, что мои дети сгорели, – горько выговаривает она, но хмурится. – Через три года я наткнулась на новость о похожем пожаре, он длился даже дольше – шесть или семь часов. В доме тоже были дети, и все они сгорели, а как доказательствополицейские приводили их кости, даже от полугодовалого младенца остался череп. Нам же, после четырёхчасового пожара, сказали, – мама замирает, заглядывая в глаза дочери, и та понимает, что вот сейчас, вот теперь она увидит червоточину, —что кости наших детей полностью сгорели.

Эди распахивает глаза – бум! Её сердце застывает на миг и заводится вновь, теперь стуча во всём теле, наполняя каждую клетку импульсамии особенно взрывая её мозг: столько информации, столько деталей, и, конечно, детей не было в доме в момент пожара, но куда они делись, кто слил бензин папы, что ревело на улице, с ума сойти! Эди открывает рот, но едва дышит, слушая маму.

– Рёв мотора, незнакомка, отсутствие костей – эти странности не складываются… Даже одно отсутствие костей не складывается для меня в общую картину, – наконец говорит мама со вспышкой, что сродни ярости. – Поэтому твой отец говорит о детях в настоящем времени. Нам кажется… Ну а вдругони живы? – она краснеет, как от стыда.За веру?

– Мне тоже.

Мама вскидывается: она серьёзно? Да, она серьёзно. Теперь она, наконец, понимает, почему её родителей зовут сумасшедшими, тронувшимися от горя. И по иронии судьбы теперь она видит с трезвой ясностью – они не больные. Они умнее всех их, болтунов, они заметили дьявола в деталях.

И не сдались.

Эди не могла бы гордиться ими больше.

Ничего не потеряно, чёрт, всё ещё впереди!

Но улыбнуться нельзя – мама заподозрит ретивость и впредь не будет так беззаботно откровенна.

– Ты правда так думаешь?

– Безусловно, я…