1415131131738

– Да, там была детская, и если дети были там, то они всё ещё цветы моей жизни, – несмотря на шутку, смазано говорит мама.

И все в комнате замирают.

Мама не поднимает глаз, но бледнеет. Папа не отпускает взгляда Эди, но краснеет.

Вот оно. «Если». Эди почти готова улыбнуться, получив кусочек своей правды. И как обычно – одного укуса ей не хватает.

– А где бы ещё им быть? – спрашивает она дурочкой.

– В смысле, не в детской, – встревает отец.

– Если их не было в родительской и в гостиной, то… остаётся ведь только детская, – не сдаётся Эди, хотя отец шлёт ей предупреждающие взгляды: чуть приподнятые нижние веки и прямые брови. Не сегодня, пап.

– Твоя мама, очевидно, оговорилась…

– Знаешь, ты дважды говорил о детях в настоящем времени, – замечает она.

– В самом деле? – задумывается папа и вдруг хвалит: – Ты очень внимательна. Должно быть, я случ…

– Пожалуйста, – надавливает Эди, – договорите до конца.

– Всё дело в костях, – наконец выкладывает мама и садится прямо. Она говорит с готовностью, которую удерживала не по своей воле, и со страстью человека, желающего быть понятым.– Через три года…

– Джехона, – грубо обрывает отец. – Мы это обсуждали.

Эди откидывается на спинку скрипучего стула и складывает перед собой руки, как лапки.

– Обсуждали, как скажете мне ровно то, что я знаю?

Ей бы сыграть жертву до конца, уткнуться взглядом в стол, но она смело поднимает глаза навстречу правде и видит по родительскому смятению, что она права, чёрт, права, они спланировали эту ложь!

– Послушай, Эди, спасибо, что интересуешься своими сёстрами и братьями, несмотря на своих несговорчивых родителей,– ласково улыбается мама. – Но нам нечего больше рассказать, это всё, что мы видели, пон…

Эди поднимается ещё до того, как мама закончит, и лохматит макушку Чипа, зовя старичка за собой в комнату. Её сёстры и братья. Прозрачные следы счастливого детства. Сёстры… Братья… Было что-то… Было что-то такое важное…

Она останавливается.

– Ты как-то сказал, что это могут быть «братья оттуда».

– Эди, – поражённо одёргивает мама и встаёт к ней. Нет, не поражённо. Она не поражена, она напугана – она вцепилась в руку Эди и не может найти слова.

– Я не помню, чтобы говорил такое. Иди к себе, – подводит черту отец. Ни один мускул не дрожит на его лице. Дочке бы понять, что разговор окончен и дальше её нос не поместится.

– Несколько лет назад ты сказал эту фразу маме, – остервенело говорит она, грозно сводя брови точно не волнуясь о папиных намёках. – Но у тебя нет братьев. Откуда эти братья?

– Эди, оставь эту тему, будь добра, и уйди к себе, – вполголоса просит мама.

– Это связано с тем, что у нас другие крестики, да? – не останавливается Эди. – У всех в школе крестики простые, но у нас с Иисусом. Поэтому вы подаёте объявления только в чужих городах? Из-за братьев?

– ЭДИ!

Стол трещит от папиного удара, и когда в два шага он подлетает к ней, Эди пугается, но с места не двигается. Отец лишь хватает дочь в охапку и заталкивает её,брыкающуюся, в комнату, пока растерянный Чип скулит и мама обхватывает себя руками, понимая, что отец прав.

– Почему вы напуганы?! Что ещё вы знаете?!

– На сегодня с тебя хватит! – кричит он, и хотя Эди обидно, обидно, обидно, она улавливает в округлившихся глазах отца… панику? прежде чем летит обратно к захлопывающейся двери, но не успевает – влетает скулой в резьбу и чешет лицом до самой ручки, стукаясь коленками.

Их с Чипом заперли.

Заперли!

– Почему вы не дотянетесь до них?! Почему даже говорить об этом боитесь?!

Эди трескает дверь кулаком и ещё, и ещё, и ещё, и… ещё… и… всё.

– Это нечестно, – шепчет она Чипу, глотая горячие слёзы, а Чип ложится на кровать, свешивает седую морду на чёрные лапы и смотрит на неё.

Что теперь она сделает? Почему не расскажут ей? Она бы искала вместе с ними, она бы очень, очень хотела увидеть их такими, какими не помнит: приятно хлопотными, свободными, целыми.

– Как думаешь, если бы я тогда не захотела спать?..

Чип сразу зевает – очевидно, слушать такие глупости он не намерен.

– Ты прав, – вздыхает девочка, присаживаясь рядом, и хорошенько трёт глаза, стирая слёзы и напряжение, а затем гундосит в ладони: – Но я просто не могу больше терпеть, понимаешь? Мне кажется, у меня в руках столько верёвочек от загадки, но все они запутаны, и вот эти двое, – тычет она пальцем в дверь, – совершенно не помогают своим ребячеством.

В комнате, должно быть, тихо, ведь даже Чип не двигается, но в ушах ревёт гул. Так много всего, так много всего…

По щеке ползёт вязкая капля, и руки по памяти достают из кармана лейкопластырь, пока стеклянные глаза смотрят и не видят заката за окном. Одним точным движением пальцы заклеивают порез на скуле, а затем тычутся в чёрную шерсть. Она обязательно всё распутает, ей только нужно немного времени. Времени, чтобы переварить глухое родительское отчаяние. Времени, чтобы понять их иступленный страх. Времени, чтобы избавиться от образов той ночи. Ложных и всё же леденящих.

Эди укладывает Чипа на подушку, чтобы лечь рядом и обнять, горько вздыхая ему в чёрную макушку. В конце концов, она всё ещё ребёнок, и она даже слышала, что в её возрасте нормально целовать парней, зависать в скейт-парке, не бояться носить наушники. Вместо этого она лежит один на один с семейной трагедией, смотрит на снимок из счастливого прошлого и ждёт, когда высохнет лицо.

В животе урчит – она даже печенье не взяла, так была сосредоточена на их лживом рассказе!

– Украдёшь мне косточек? – ласково спрашивает Эди Чипа, и он трясёт головой от её дыхания в своих ушах. – Я к ним не пойду, лучше умру от голода, – хмыкает она. – Нет, ну завтра-то выйду, поем.

И в подтверждение своей независимости расстёгивает джинсы, счастливо вздыхая от удовольствия свободного живота.

Последние косые лучи солнца доползают до потолка и исчезают, а Эди лежит и лежит. Мыслей так много, что ей и книжки не нужны, и журнал по психологии, и даже чучело змеи не глажено. Мыслей-то много, но дельных из них… Возможно, дельной была бы мысль «Оставлю всё как есть». Но таких мыслей, увы для мистера и миссис Галица, у Эди не было никогда.

– Можно? – шепчет голос в темноте, и сердце Эди замирает на миг.

– Ты не представляешь, как близка я сейчас к сердечному приступу, – сообщает она маме, кладя руку на сердце, и только потом вспоминает: она же обиделась. – А вот и нельзя.

– Я всё же думаю, что можно, – мама закрывает за собой дверь.

Её тихие шаги прочерчивают линию до настольной лампы, и резкий свет слепит Эди.

– Моё здоровье для тебя какая-то шутка?