1415131131738

Отвлечённый косточкой Чип ничего не обещает в ответ, но и не жалуется. Эди аккуратно гладит его спинку и радостно вздыхает: такие простые мелочи наполняют её сиюминутным счастьем. Оно длится меньше, чем счастье от сложной загадки, но и достаётся легче.

Спустя три маминых замечания Эди соглашается поменять футболку и, скрыв несформировавшееся тело под тканью,расслабляет черты лица в отражении. В зеркальную рамку всунуты шпаргалки из книги о человеческом поведении: «Трепещут крылья носа – злость», «Приподнятые щёки – недовольство», «Расслабленный рот – удивление», «Неподвижный взгляд – скрытие».

– Привет, Ребекка, – ровно произносит она и без спешки фокусируется то на левом, то на правом глазе. – Разве похоже, что я видела, как вчера тыпереспала с Трисс? – правая бровь взлетает, левая опускается, рот остаётся расслабленным. – Ну вот и не говори глупостей.

Кажется, без проколов.

– Уф!

Уперев локти в колени, она складывается пополам на стуле. Когда Эди не фантазирует о том, как преступники торговали её родственниками, мысли вьются вокруг сломанного маминого взгляда и громкого молчания отца. А когда не думает о родителях, вспоминает, что её тело жаждет секса.

Ещё неделю назад её главной проблемой было незнание разницы мужского и женского почерка, а сегодня её разрывает три конфликта.

В свете солнца, среди образцов и пыли, сияют листы бумаги – пустые бланки для заявлений в университеты.

Четыре конфликта.

– Агрх!

«Здравствуй, дорогая», – слышится приветливый мамин голос из гостиной.

– Что же, – поднимается Эди, – операция «Тройной агент на грани дурки».

***

Она даже не стесняется посмотреть папе в глаза, высыпая слой перца на свою картошку – он сам выбрал укоризненно молчать в её сторону, и сейчас не может даже привычно осадить: «Эди, столько острого опасно для желудка». Нет, теперь она наестся острого и задышит его огнём за то, как ведёт себя этот упрямец именуемый отцом, или умрёт в туалете. Он не прав и он же обижается, с ума сойти!

– Как дела в школе? – ласково спрашивает мама Ребекку, отдавая ей как гостье самый мясистый кусочек. – Сильно нагружают?

– Если честно, да, – кивает Ребекка и сразу берётся за вилку. – Та же биология – столько костей и областей мозга нужно выучить к итоговым, что я почти не гуляю.

– В самом деле? – миссис Галица косится на дочку. – По Эди не скажешь.

– Я эти темы и без школы знаю, – предостерегает она маму вилкой. – Даже не пытайся словить меня здесь.

– Ну да, ну да, —смиренно соглашается та. – Ребекка, у тебя есть мальчик?

«Ах, вот ты где поймать меня решила».

Чип под столом голодно поскуливает, но всё внимание Эди на Ребекке: её взгляд на секунду сползает, окунаясь в воспоминания, и брови неестественно застывают. Тише прежнего она отвечает:

– Нет, знаете, как-то сейчас… – она бросает взгляд на Эди, встречает въедливую пару глаз и больше на неё не смотрит. – Сейчас некогда. Экзамены на носу. А с парнями на свидания ходить надо…

– Ох, прямо надо, – хлопает себя по груди папа. – Эта тяжёлая участь привлекательных людей.

Ребекка смеётся этому чуть громче обычного – снимает напряжение от недолжи перед прозорливой Эди. Она быстро набивает рот едой, и хотя это обычная любовь между маминой едой и Ребеккой, даже Чип уже догадался, что она просто себя затыкает. Вместе с едой она прожёвывает волнение.

– А вы как? Как ваши дела, как… всё?

Можно ли сделать неловкость осязаемой? Ребекка на пути к успеху. Обычная Ребекка спросила бы, не заболела ли опять спина мистера Галица и не подсмотрела ли миссис Галица новый рецепт кофе в платном журнале. За десять лет знакомства она научилась не дрожать в компании взрослых Галица, насколько может быть комфортно подростку с людьми за пятьдесят. Именно это не сходится с Ребеккой нынешней, которая, словно на похоронах, боится специфицировать вопрос. Только с собственной тайной она, может, и справилась бы, но прятать своё знание о пожаре ей не удаётся. Слишком много для открытой Ребекки.

– А, – отмахивается папа, отпивая пиво. – Как дорогу на Западном шоссе отремонтировали, похуже с клиентами стало. Хоть сам иди молотком долби!

Похоже, он действительно не замечает. Выбирает не замечать. Ребекка для них последний зритель, и никто не стремится прогнать дымку иллюзии простым взмахом руки. Поэтому Ребекка внимательно слушает, поэтому папа живо рассказывает, поэтому мама держит уголки губ приподнятыми. Под шумок Эди бросает Чипу за скатертью пару кусочков мяса, но он всё равно обижено скулит.

– Вот скандалист, – вздыхает мама, откидываясь на стул – сегодня пиво расслабило её особенно быстро. «Потому что она почти не спала».

– А это всё потому, что ты его разбаловала, – наглоупрекает Эди.

– Да неужели, – вытягивается мамино лицо. – А кто же кормит его под столом прямо сейчас, когда мы разговариваем?

– Я вынуждена подстраиваться под режим этого дома, – ахает дочка, но руку из-под стола не убирает, пока Чип не доест.

– Это очень смешная история, Эди, – строго указывает ей мама, но в глазах смешинки, когда она поворачивается к Ребекке: – Однажды, в детстве, я отобрала у неё книгу, чтобы она не читала после отбоя, так на утро у моего стула не оказалось ножек. Как четырёхлетний ребёнок вообще может выдрать ножки стула?

– У меня ген упрямствадоминантный, – зыркает Эди на отца, а тот молчит и, будучи плюшевым, тщетно силится выглядеть сурово. – Спасибо, мама, спасибо, Бастер Китон. Нам пора, подростковые дела не ждут.

– Но я не доела… – тихо вставляет Ребекка, которую никто не слышит.

– Ни на секунду тебе не верю, – заявляет мама, но, конечно, отпускает. Держать Эди в стороне от её совсем-не-подростковых дел ей никогда не удавалось.

Втроём они прорываются сквозь лабиринт влажных, свежих простыней, ослепляющих на солнце. Эди блуждает среди них, окутанная любимым химозным запахом порошка, чуть дольше нужного, в ладонях мимолётного ребячества, а Ребекка едва за ней поспевает, и Чип, виляя хвостом, носится по пятам.

– Догоняй! – выбегая из лабиринта, кричит Эди, и с Чипом они бросаются за ворота.

– Я ненавижу догонялки! – кричит Ребекка, но бежит.

Земля за домами уходит вниз, расстилается пока ещё бесхозными полями, и они бегут по весенней траве настолько сочной, что от каждого шага поднимается свежий запах, их волосы рассыпаются на прохладном ветре, а шум человеческого быта отступает и отступает, пока не пропадает вовсе. За той чертой, где его не остаётся, Эди и останавливается: впереди синеет луг колокольчиков, чей медовый запах долетает порывами, сверху припекает солнце в чистом небе, вокруг носится Чип, а сзади подходит запыхавшаяся Ребекка.

– Я даже не знаю, благодарить тебя за то, что я бегу на полупустой желудок, или злиться на это.

Пускай Эди не видит красоты в поэзии и скульптуре, она видит её в природе и в Ребекке, в том, как весна играет с её веснушками на щеках и бёдрах под краешками шортов, как она поджигает тёмно-рыжие локоны, как подсвечивает янтарём глаза. Но то, что её собственные золотистые волосы и персиковая кожа горят в лучах, Эди не заметит ещё долго.

Пока Ребекка переводит дыхание, Эди достаёт из-за пазухи пакет с костями и полупустую бутылочку, скидывая куртку.

– Это ведь не самые грязные штаны, что у тебя есть, да? – замечает Ребекка.

Упав коленями в зелень, Эди выдирает её до тех пор, пока не получается маленький пятачок. Пара веснушчатых рук услужливо откидывает выдранную траву подальше.

– Я слышала, в городе продают духи с таким запахом, ужасно дорогие.

Со временем содержимое карманов поменялось: диктофон, колба, щипчики, спирт и салфетки, отмычки, фонарик, дневник, резинки, ножичек, лейкопластыри, верёвка и зажигалка. Она-то ей и нужна.

– Чип, ну подвинь же ты задницу.

Складывая домиком кости, Эди не может не отдать Чипу ещё одну, и тот так радостно скачет с ней по куртке, что Ребекка заливается смехом, пока Эди складывает остальное в притворную печку из кирпичей и поливает это бензином, украденным у отца. Одно точное движение по колёсику зажигалки, и домик загорается.

– Вот почему ты ничего не съела, – понимает Ребекка, и Эди наконец обращает на неё внимание. – Спрятала еду Чипа для эксперимента, поэтому отдала ему свою еду.