Княгиня Ольга. Львы Золотого царства

Золотые львы шагали вереницей по полю паволоки, разложенной на ларе. Глядя на них, Эльга так ясно видела перед собой все оставленное позади: мраморные палатионы, светлые крины, алые «пунические яблоки» в саду, зеленоглазую царевну Зою, что сквозь них едва просвечивала изба на Святой горе. В следующие дни после приезда в Киев Эльга неспешно разбирала свои тюки и укладки. Их сложили в клети, и теперь отроки приносили по одной. Княгине помогали бывшие спутницы: как ни хотелось Ярославе и Володее поскорее отправиться домой, Эльга не велела им уезжать раньше пира. На этом пиру, который чуть раньше или чуть позже дать придется, ей очень пригодятся женщины, одетые в роскошные греческие паволоки. И чем их будет больше, тем лучше.

Два дня искали и тесали подходящую колоду – чтобы годилась по ширине и не качалась на дощатом полу. Глядя, как челядины ее устанавливают у стены между двух укладок, Эльга тайком вздохнула по ровным мараморяным полам палатиона Маманта. Но вот колоду покрыли куском полотна и водрузили на нее «Пастыря». По теплому времени дверь в другом конце избы и оконца открыли, в полутьме белый мармарос загадочно мерцал, но разглядеть изваяние было трудновато. Совсем не так эти вещи смотрелись на галереях и в палатионах, полных света!

* * *

…К тому дню Эльга уже привыкла и перестала вздрагивать при виде белых «идолов», день за днем стоявших все в том же положении. Даже полюбила сидеть на «верхней крыше», то есть галерее третьего яруса, глядя на узоры мощенного марамаросом двора, на сад, на небо вдали над Босфором. Какие виды на закат отсюда открывались – в смеси всех оттенков синего, черного и пламенно-золотого! Другие русы тоже больше времени проводили на воздухе. Летом снаружи душила жара и от нее прятались в прохладе каменного дома; и теперь снаружи оказывалось теплее, чем внутри, и на солнышко ходили греться. Впервые задумались: как же зимовать без печей? Мардоня, грек-управитель, успокаивал: в доме на первом ярусе есть какой-то «гипокауст» – трубы под полом триклиния, куда от особой печи проходит нагретый воздух. Ближе к Брумалиям, когда станет совсем холодно, можно будет начать топить.

По утрам Мистина гонял отроков по двору, будто в Киеве перед гридницей. Точно дома, Эльга поднималась и чесала волосы под доносящийся снизу стук дубовых палок по щитам и окрики: «Ноги согни… Ноги согни! Да шире ноги, тля!». Ута и служанки готовили еду, а по вечерам женщины собирались к единственному в доме очагу – в поварне. Сначала только вздыхали: а у нас-то уже лен обмяли, обтрепали… Потом раздобыли прялок, велели купить в предместье шерстяной кудели и стали прясть: руки скучали без привычной работы. Потом запели песни, и получились павечерницы. Жизнь пошла как всегда – словно и не занесло их за море, в чужое царство.

Когда сказали, что явился «царев воевода», Эльга велела позвать гостя сюда. Она уже заметила, как Савва со своими людьми въезжает во двор.

– Вижу, ты, королева, уже привыкла к статуям, – войдя на галерею, этериарх поклонился Эльге и поправил ус.

Сразу следом за ним вошли Святана и Горяна: тоже поклонились и скромно уселись поодаль, всем видом выражая готовность служить госпоже. Эльга не звала дев – кто-то другой послал их сюда, чтобы она не оставалась с Саввой наедине. Кто это сделал, Эльга знала совершенно точно.

– За эти пять месяцев они ни разу не шевельнулись и никого не укусили, – улыбнулась она, кивая на беломраморных людей. – Поэтому я почти начала верить, что и дальше все будет хорошо. Я видела немало таких в Мега Палатионе и даже в гинекеях. Если василевс позволяет держать каменных людей там, где живут его жена и дочери, надо думать, никакой опасности нет.

– Ты наблюдательна и мудра, – снова улыбнулся Савва. – Знаешь, многие люди глазасты: все примечают. Но только умные люди умеют делать из увиденного полезные выводы.

– Хотела бы я, чтобы насчет меня ты оказался прав, – Эльга подавила вздох.

Видела она очень много. Казалось, в одном только палатионе Маманта она увидела мир более широкий и наполненный, чем познала за тридцать шесть лет жизни на Руси. Но вот выводы… Выводы получались настолько простые, что она не верила этой простоте.

– Садись, – она показала этериарху на скамью напротив себя. – Но сколько смотрю на этих идолов, а все мне кажется, что они были живыми людьми.

Вблизи ее любимой скамьи сидела на мараморяной подставке белая женщина с царским венцом на голове. Закутанная в мафорий, она одной рукой опиралась о камень, а в другой держала пучок колосьев и пристально глядела куда-то вдаль. Эльге часто хотелось спросить у царицы: кого ты ждешь? Мужа из полюдья? Сына из похода?

Жутко и подумать, как давно царица ждет… Как бы то ни было, тот, кого она любила, давно уже мертв. Но встретились ли они?

– Ты ведь не знаешь сказания о девах Горгониях? – обратился к ней Савва. – И о той из них, что звалась Медуса?

– О Медусе… как ты сказал? – Эльга повернулась к нему. – Медуся? Это она? Ее так зовут?

Эльга кивнула на царицу с колосьями, но Савва покачал головой:

– О нет. Будь здесь статуя Медусы, она бы тебе не понравилась, хотя в Мега Палатионе есть ее изображения, ты могла их видеть. В давно минувшие времена, когда греки поклонялись ложным богам, морской владыка породил трех дочерей, и их назвали Горгониями, что значит «ужасные». Они поистине были ужасны, ибо на головах вместо волос у них росли ядовитые змеи. Они появились на свет, имея на себе род кольчуги: все их тело покрывала чешуя из меди, которую не брал ни один меч. Руки их были также из меди, а когти – из острого железа. Еще у них имелись крылья из золота, и на них они могли носиться быстрее ветра. Зубы их были подобны длинным ножам, губы – красны как кровь, а глаза горели такой яростью и злобой, что при виде них всякий смертный обращался в камень. Все окрестности их жилища полнились окаменевшими от ужаса людьми. Как тебе кажется: возможно ли, что эти люди, кого мы здесь видим в камне – жертвы дев Горгоний?

Эльга потрясенно смотрела на каменную стражу вдоль галереи. Так она и знала! Сразу же видно, что эти люди родились от живой матери, как всякие смертные. И теперь ясно, какое злое колдовство обратило их в камень.

– И г-где они жи… жили? – Она перевела взгляд вытаращенных глаз на Савву. – Эти Горгонии?

– Говорят, что обиталище их стояло на крайних западных пределах мира, на берегу реки под названием Океан.

Не сказать чтобы Эльга представила себе, где это, но боялась, что для таких чудищ, да еще крылатых, не слишком далеко.

– Королева, не тревожься! – Савва пересел ближе к ней и накрыл ее руку своей загорелой морщинистой рукой. – Я же сказал: это случилось в языческие времена, до того как родился истинный Бог. Но Иисус Христос, явившись к нам, лишил силы всех чудовищ и все зло древности. Ты уже вошла в Христову дружину, и теперь Он защищает тебя от всего этого. Ни Горгонии, ни иные старые демоны не могут подступиться к тебе, защищенной силой святого креста.

Он перекрестился второй рукой, побуждая Эльгу сделать то же самое. И ей стало легче: и впрямь, ведь святое крещение очищает и ограждает человека от зла старого, безбожного мира.

– И как Христос победил их? – спросила она, ожидая узнать еще что-то новое о Боге-Сыне, совершавшем подвиги на земле.

Патриарх ей про бой Христа с Горгониями не рассказывал.

– Силой Христа были побеждены две из них – до того бессмертные. Но одна, по имени Медуса, родилась смертной. Она умела обращать всех встречных в камень: для этого ей хватало лишь прямо взглянуть на них. Но ее одолел один человек, его звали Персей. Прежде чем идти к ней, он навестил норн, и они дали ему три сокровища: обувь с крыльями, волшебный мешок и шапку, которая делала невидимым всякого, кто ее наденет. Когда пришел он в западные пределы мира, то увидел множество окаменевших людей: юных дев, зрелых мужей, жен с малыми детьми и отважных юношей, которые тоже хотели уничтожить Горгонию, но плохо подготовились к походу. Ты ведь знаешь, я думаю, что без хорошо подготовленного оружия и снаряжения в дальнем походе и доблесть мало поможет, – добавил Савва, на миг вернув мысли Эльги в привычный круг дружинных разговоров и понятий. – А один человек подарил Персею кривой нож – единственное на свете оружие, которое могло пробить медную чешую Горгоний. Еще он взял с собой медный щит, который ему вручила одна мудрая женщина. Он надел свою крылатую обувь и невидимую шапку, взлетел в воздух и стал наносить удары Медусе, глядя на нее не прямо, а через отражение в медном щите. Таким образом он избежал ее губительного взгляда и смог отрубить ей голову. Но хуже всего было то, что голова ее не умерла. Она по-прежнему могла превращать людей и животных в камень своим взглядом. Думаю, после смерти хозяйки голова ее стала еще ужаснее и свирепее. Персей положил эту голову в свой волшебный мешок и взвился в воздух. Сестры Медусы погнались за ним, желая отомстить, но он в своей крылатой обуви несся быстрее, чем они на золотых крыльях. И вот Персей завладел головой Медусы и потом еще много чудовищ и злых людей превратил в камень с ее помощью – даже ее мать, ужасную морскую богиню. Об этом деле рассказывают еще много всякого, но главное тебе уже ясно: вот какие страшные дела творились тут, пока не пришел Иисус Христос и не спас людей.

Эльга слушала, застыв и не отрывая глаз от статуй. Теперь она знала их ужасную судьбу. Вот какое зрелище сделало их глаза слепыми и белыми.

И эта царица… Наверное, ее сын был из тех отважных юношей, что хотел убить Медусу. Но не преуспел, и мать ждала его так долго, что сама обратилась в камень. И сидела так сотни лет…

– Но почему же… – подавляя дрожь в голосе, Эльга повернулась к Савве. Его светло-серые глаза смотрели на нее дружелюбно и пристально. – Почему же Христос не оживил их вновь, ведь он всемогущ?

– Он не стал их оживлять, и в том сказалось милосердие Божье! – Савва похлопал ее по руке. – Ведь к тому времени как пришел Христос, эти люди были каменными уже много веков. Все их друзья, родные и близкие давным-давно умерли. Помнишь сказания о людях, которые оказывались в стране альвов и, думая, что провели там всего один день, пропадали на сто лет? Я всегда жалел их: они возвращались чужаками в родную страну и незваными гостями в собственные родные дома. Христос не стал подвергать этих людей ужасам одиночества. Он оставил их каменными в назидание нам и доказательство своей великой силы…

А зимой, когда греки отмечали праздник Рождества: в церквях отправляли службы, василевсы давали пиры в триклинии Девятнадцати лож, где гости вкушали пищу не сидя, а возлежа, – Савва снова приехал в палатион Маманта и привез Эльге подарок. Это оказалось что-то очень тяжелое, в большом деревянном ящике, но этериарх приказал обращаться осторожно. Сняли крышку, развернули рогожу; по мозаичному полу триклиния рассыпалась солома, и Эльга ахнула: перед ней очутился беломраморный юноша с ягненком на плечах, только величиной с шестилетнего ребенка.

Сколько раз она видела, как живые пастушки носят так ягнят – и славяне, и греки. На этом юноше была рубаха по колено, на боку висела сумка, длинные кудри красиво рассыпались по плечам. Руками он с двух сторон держал ягненка за ноги, а взгляд его устремлялся вдаль – то ли искал верную дорогу к стаду, то ли высматривал опасность. Даже ягненок, весь в завитках каменного руна, бодро воздел хвост кверху и вытянул шею, по виду довольный своим положением. Шероховатый мармарос от времени приобрел серо-желтый оттенок, но по-прежнему дышал жизнью в каждой черте.

– Ох, этот из них! – воскликнула Эльга. – Тех несчастных…

Ей сразу представилось, как все произошло. Ягненок отбился от стада и скрылся в лесу; отрок пошел его искать и уже нашел, но на обратном пути был застигнут Медусией или какой-то из ее злобных сестер – и окаменел…

* * *

И вот теперь каменный юноша, бережно перевезенный через море в числе других греческих сокровищ, стоял на дубовой колоде в княгининой киевской избе, между двух укладок, и на лице его в полумраке читалось новое чувство: изумление. Он будто спрашивал себя: куда это я попал? Что за темная дыра?

– Ты в Киеве, дружок, – мягко сказала ему Эльга. – На крайних северных пределах, как у вас говорят, хотя мы-то знаем, что на север до краю еще ехать и ехать.

Она погладила каменную складку рубахи, будто хотела поправить. Вспомнилось, как рука этериарха Саввы лежала на ее руке: успокаивая, прогоняя страх, внушая твердую убежденность, что она поступила верно, нашла именно ту защиту от всякого зла жизни этой и будущей, какая только может быть…

И, как ни мало сходства замечалось меж этим кудрявым юношей и седоусым этериархом, при виде Пастыря она всегда вспоминала сначала Савву, а потом уж Христа. И почему-то казалось, что в этом мараморяном юноше сохранилась частичка человека, которого ей не увидеть больше никогда в жизни.

Эльга сама не очень понимала, почему жалеет об этом. Почти с первой встречи Савва так смотрел на нее, будто желал ласковым взглядом коснуться души; в глазах седого царьградского льва архонтисса росов представала еще молодой, прекрасной, мудрой и добродетельной. Он ничего не знал о ее прошлой жизни: ни о Князе-Медведе, ни об Ингваровом кургане. Он видел в ней деву, спасенную святым Георгием из пасти змея, и радовался, что обрел в ней попутчицу на дороге в царство небесное.

Какой-то частью своей сути Эльга и впрямь была этой девой. Но, оставаясь княгиней, не могла стать только ею. Жалела ли она об этом?

А есть ли смысл жалеть?

– О боже Перуне! – раздался вдруг рядом изумленный голос. – Это что такое?

Эльга обернулась: перед ней стоял Святослав. Обрадовалась: ей казалось, что в прошлую встречу они поссорились, ну, то есть не поняли друг друга, и она не решалась больше идти к молодым, хотя ее тянуло к внуку. Как хорошо, что Святослав пришел сам! Она хотела его обнять, но остановилась: взгляд Святослава был прикован к Пастырю.

– Отрок каменный! – Вытаращив глаза, князь рассматривал диво, не приближаясь. – Это кто? Это их бог? Идол?

– Это не идол, поклоняться идолам Господь запрещает, – мягко пояснила Эльга. – Но это сам Бог Иисус Христос.

– А почему с овцой?

– «Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец»[43 - Евангелие от Иоанна (10:11).], – так он говорил. Как всякий пастух заблудших овец в чаще находит, из волчьих зубов изымает и на чистый луг выносит, так и Христос души наши из тьмы извлекает и в райский сад помещает. Потому и Христовы люди в давние времена поклонялись ему в образе пастыря.