Княгиня Ольга. Львы Золотого царства

– Теперь тебе должно это прекратить! – сказала Горяна.

Ее родители на рассвете уехали к себе домой, в Овруч. «Греческая дружина» Эльги, с которой княгиня так сжилась за этот год совместных испытаний, продолжала распадаться. При всех прежних несогласиях за время поездки Эльга свыклась с племянником Олегом и его женой и даже выучилась без затруднений понимать Ярославу, которая говорила по-ляшски. Но нельзя же вечно держать их при себе: у них свой дом. На киевских горах жизнь шла дальше; хватит оглядываться назад, на сказку мраморных палатионов, пора обращаться к насущным делам.

Зато Горяна не покинула Киева. На этом мягко, но решительно настояла Эльга, хотя знала, что моравское семейство будет недовольно. Несмотря на новое их единство во Христовой вере, причины для осторожности никуда не делись. Олег Предславич по-прежнему приходился родным внуком Олегу Вещему, а Горяна оставалась его единственной наследницей. Два года назад Эльга стремилась женить на ней Святослава, чтобы вновь слить воедино оба ручья Олеговой крови и предотвратить возможные в будущем раздоры. От племянника она зла не ожидала, но если мужем Горяны станет посторонний человек, это грозило бедами. За несколько дней обжившись заново дома, Эльга вновь осознала важность тех вещей, о которых за год в чужой стране, среди других понятий, совсем позабыла.

И вот перед княгиней снова встал вопрос: что с Горяной делать? Девушке сравнялось семнадцать лет, и держать ее при родителях – здоровую, хорошего рода, в доброй славе и с приданым, – больше невозможно. Да и отпустить с родителями в Овруч – тоже. Можно взять с Олега Предславича клятву крестную, что он не выдаст дочь замуж без совета Эльги. Ну а что если столь знатную деву ближайшим же летом похитит какой-нибудь удалец, чтобы потом требовать часть наследства Вещего?

– Хотела я увидеть Горяну моей невесткой, да Богу не поглянулось, – говорила Эльга своему племяннику. – Пусть хоть так со мной поживет. Я привыкла к ней, как к дочери родной.

– Мне она и есть родная дочь, и она одна при мне остается, – прямо сказала Ярослава.

Княгиня древлянская не скрывала своей обиды, но понимала: это ничего не изменит. Ее дочь, добрая девушка, всей душой преданная Христу, была опасна для княгини киевской из-за самой своей крови.

– Я ее не обижу, – мягко заверила Эльга.

Она понимала чувства Ярославы: помнила, какой ужас пронзил ее от одной мысли, что василисса Елена может потребовать к себе Браню. В тот день она порадовалась, что не взяла дочь в Греческое царство. Она оставила девочку дома, опасаясь трудностей пути, но там, как выяснилось, не ждало ничего особенно страшного. Скучая в разлуке, Эльга порой жалела, что не решилась взять ее с собой. Как бы хорошо они с Браней гуляли по саду палатиона Маманта, ели виноград, любовались душистыми цветами! А в зимний дождь сидели бы на «верхней крыше» и выдумывали всякие повести про каменных людей…

Теперь она могла лишь кормить девочку финиками да без конца расписывать царьградские чудеса.

– Бычка привели! – доложила Браня, вбежав со двора в избу. – И народу уже – множество! Святшу с Прияной ждут.

Она даже прыгала на месте от возбуждения.

Горяна отошла как можно дальше от двери и села на ларь в углу. Сложила руки на коленях и приняла замкнутый и отчужденный вид. Потом сморщилась с негодованием: из оконца понесло запахом дыма. Это вокруг жертвенника разложили шесть костров из дубовых поленьев. Долетал гул голосов.

– Ты не должна позволять это! – сказала Горяна, видя, что Эльга следит за ней. – Как ты теперь можешь терпеть, чтобы у самых дверей твоих стояли идолы?

– Я думала об этом, – Эльга кивнула. – Поговорю со Святославом: если согласится, перенесем святилище отсюда куда-нибудь еще. На Щекавицу или Воздыхальницу. Нам отсюда будет ничего не видно и не слышно.

– Нет, его не должно быть совсем, – настаивала Горяна. – Не может быть идолослужения в городе, где княгиня – христианка!

– Здесь княгиня – язычница. Это Прияна, – напомнила Эльга. – Мы так и договаривались, когда собирались креститься: Прияна остается вместо меня – и вместо тебя, поэтому мы можем следовать за Христом.

– Но нельзя же только нам самим следовать за Христом, а всем этим людям позволять погибнуть! – Горяна в негодовании махнула рукой в сторону оконца, через которое доносился гул большой толпы. – Ты же знаешь: все идолы – это дерево и камни, но кто служит им, тот служит дьяволу! Как ты можешь спокойно смотреть, как все они идут к своей погибели? Твой сын, его жена – мать твоего внука? Все другие? Твои же слуги, весь город!

– Горяна…

– Я Зоя!

Зная, что русским христианкам предстоит возвращаться в языческую страну, патриарх немало говорил с Эльгой и ее спутниками об идолах: и до крещения, и после, всю ту долгую осень, зиму и часть весны. Объяснял мертвую суть идолов, и то, что нельзя есть пожертвованное идолам, пусть они всего лишь камни и не могут причинить вреда; раскрывал опасность соблазна для других, кто увидит, как понимающие едят жертвенное мясо, и подумает, что идолы достойны почтения.

– Нужна любовь! – горячо повторяла Горяна, чья молодая память крепко усваивала услышанное. – Любовь, созидающая в пользу ближнего. Мы через Христа перешли от заблуждения к истине, сделались верующими, знающими единого истинного Бога. Мы должны помогать слабым, тем, кто еще не знает Бога. Господь же говорил: «Итак идите, научите все народы»[49 - Мф. 28:19]. Не будет ли греха, если мы будем молча смотреть, как они едят этого бычка, думая, что это приближает к их ложным богам, а на самом деле – к дьяволу? Нужно объяснить им, – сама увлеченная своей речью, Горяна встала. – Я пойду объясню: идолы – камни и деревья, Господь запретил поклоняться и служить им.

– Горяна…

– Я Зоя!

– Зоя, сядь!

Девушка села: когда наступало время, Эльга умела сделать свой голос твердым, как сталь, и одно слово действовало, будто крепкая рука на плече.

– Но если мы знаем, что Господь запретил и накажет детей их до третьего и четвертого рода, и ничего не скажем, соблазним их, тех, за кого умер Христос, тем мы согрешим против Христа! – сбивчиво выпалила Горяна.

Проклятье для «третьего и четвертого рода» на самом деле пугало Эльгу не меньше, чем ее собственный возможный грех. Ведь в эти роды-колена входил и тот внук, что у нее уже был, и все те, кому еще только предстояло появиться. Для кого она трудилась весь век, пытаясь из разношерстых племен, объединенных только русской данью, сделать державу, имеющую надежду хоть когда, хоть через триста лет, стать похожей на Романию? Для кого стараться, если ее внуки, призванные той державой править, поколение за поколением должны идти во тьму, отвечать за поклонение идолам?

– Апостол Павел говорил это про тех, кто ест идоложертвенное, пусть и со знанием, что идолы не боги, – снова мягким голосом напомнила Эльга. – А мы ведь не едим. Мы к Святославу на пир не пойдем.

– А он к нам ходил! – напомнила Браня.

– Святослав вчера приходил к нам и ел благословенное. Пока, для начала, я думаю, этого достаточно.

– Ему не будет пользы, если он ел без веры!

– Но и вреда не будет. Пока нам следует довольствоваться этим.

– Пока! Христос пришел уже почти тысячу лет назад! А люди все еще поклоняются идолам! – Горяна снова показала за оконце. – Сколько мы должны ждать их спасения – еще тысячу лет? Так и будет, если мы ничего не станем делать! Мы ведь принесли сюда весть о Христе – почему мы должны ее таить?

Эльга промолчала. Прежде чем что-то делать для распространения новообретенной веры, приходилось ой как сильно подумать. Для Горяны-Зои все просто: вот заповедь, вот грех, вот спасение. Но у нее ничего и нет, кроме души. Больше того: она не хочет иметь больше ничего! Мечтает быть как святая Фекла из Иконии – отказаться от замужества и проповедовать Христа.

А та Зоя, что осталась в Мега Палатионе… Эльга на миг представила зеленоглазую царевну – ту, что понравилась ей больше прочих, пусть и нос у нее великоват, – сидящей напротив, на скамье, под бревенчатой стеной… И едва не засмеялась. Если сама она дней десять в Греческой земле опомниться не могла, то Зое не легче удалось бы освоиться здесь. Только вообразить царевну в черной бане – ее, привыкшую к белому мармаросу, гладкому как шелк… Едва ли она нашла бы, чем восхититься. Так что Господь все устроил к лучшему… ну, пока. А там видно будет.

Нет, Костинтин повел себя неразумно. У Эльги нашлось время все обдумать спокойно, и она была убеждена в этом. Отказывая почти во всех ее просьбах, василевс – самолично и через доверенных людей, – все это время пытался ей внушить: получив крещение из рук ромеев, русы должны почитать его как отца и повиноваться, как отцу. То есть прислать людей для войны с сарацинами, на тех условиях, которые приняты в Романии. Но Эльга не могла согласиться с тем, что Русская земля теперь должна стать служанкой земли Греческой и забыть о собственной пользе. Вера ценна сама по себе, но Эльга обратилась к ней, видя в этом средство сделать русь равной грекам, в то время как греки, наоборот, видели в своей вере средство подчинить все прочие народы. И пока греки не примут необходимость считаться с русами, Эльга полагала не слишком-то добрым делом увеличивать здесь число людей, повинующихся греческим пастырям.

Когда она думала об этом, ей казалось, что вместо прежней, одной-единственной Эльги теперь существуют две: княгиня и христианка. Их желания и обязанности уже столкнулись и противоречили друг другу. Она колебалась, не зная, которой из них слушаться. Нет ничего важнее спасения души – но ведь и власть над русью ей дал Бог, желая, чтобы она распорядилась этим даром как можно лучше. И если она станет заставлять русь кланяться грекам…

Олег Вещий этого не одобрил бы. Сожалея о его душе, – он ведь умер язычником, – Эльга тем не менее не отреклась от главного его завета. Сделать Русь сильной. Ставить ее как равную каганам и василевсам. Не уступать. Приняв веру греческую, она осталась княгиней русской.

В оконце долетел громкий крик множества мужских голосов. Эльга знала, что он означает: Святослав вышел в середину круга перед камнем-жертвенником. Здесь уже стоит рыжий бычок из княжьих стад, его держат двое отроков, а рога у него увиты жгутами из цветов и зелени: Прияна сама собирала на заре. Сейчас подошла молодая княгиня, в руках у нее горшок масла и метелочка из перун-травы. Вот она мажет маслом лоб бычка. Потом чертит Перуновы знаки на его боках… Святославу подают молот…

Стой! Эльга опомнилась и затрясла головой. Сколько раз она сама проделывала все это – в прежние годы, когда на площадке святилища стоял с молотом и жертвенным ножом в руках Ингвар, потом, после его смерти, Мистина или Асмунд, в последние два-три года – Святослав. С того дня, как окрепшему отроку впервые хватило сил своей рукой оглушить жертвенного бычка, он и стал перед богами князем на деле, не только по званию. Столько раз Эльга была при этом, что сейчас отчетливо видит каждый шаг, совершаемый на площадке, даже сидя к ней спиной, за бревенчатой стеной и тыном.

Но нельзя об этом думать. Она должна стыдиться того, что столько лет служила бесам, а не участвовать в этом деле и сейчас – пусть лишь в уме.

Однако удержать мысль удавалось с трудом. Там, за тыном ее двора, собрались все, с кем она всю жизнь была неразделима. Ее сын – наследник мужа. Асмунд – ее брат. Мистина – зять, с которым они, к счастью, и после ее крещения продолжали понимать друг друга с полуслова. Улеб, почти все бояре и воеводы. Как и предки их, они все вместе обращались к своим богам… ложным, каменным идолам, мертвому дереву… своим прямым предкам.

Навалилась растерянность и тоска, на сердце будто давило холодное железо. Эльга не знала, кого жалеет: близких, идущих во тьму кромешную, или себя, новой верой оторванную от них.

«Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…»

Сосредоточившись на молитве, она едва расслышала за оконцем многоголосый ликующий вопль. Это Святослав перерезал горло лежащему на земле бычку, кровь хлынула в поднесенное Прияной ведро.

– Вчера у тебя на пиру сидели, а сегодня на идольский пир пойдут, – проворчала Горяна.

– Помнишь притчу о гостях на брачном пире? Когда Царь послал рабов своих на распутья, они ведь звали гостей. А не тащили их силой.

– Но Царь послал войска убить тех, кто не послушался его приказа, и разорил города их! – с мстительным чувством возразила Горяна.

– Но только после того, как они убили его посланцев и среди них Сына. А Павел что говорил о званых? «Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение»[50 - Кол. 3:12]. Слышишь? Милосердие, кротость и долготерпение! Вот – оружие христианина.