Пандемия любви

– Ну не каждый день всё-таки…

– Не каждый, так через день. Вспомни лучше, как ты со своей женой познакомился. Ту и вовсе из воды выудил. Есть в графском парке старый пруд, там лилии цветут. Русалка, мать её. Уму непостижимо.

– Ладно, теперь ты не начинай, – поморщился Коновалов. – Что бы там ни было, я всё-таки с этой женщиной семь лет прожил.

– Ох, благородный ты наш, – отмахнулся Глотов. – Кто бы, кроме тебя, ещё такое выдержал? Это ж Колыма в чистом виде. Как говорится, она последовала за ним в Сибирь и отравила ему всю каторгу.

– В Сибирь, говоришь? – засмеялся Коновалов.

– Ага, в Сибирь, – тоже заржал Глотов. – А знаешь ли ты, братец, что настоящая каторга у декабристов началась только после приезда их жён? Сколько она тебе крови попортила, ты хоть помнишь?

– Помню.

– Тавра ей на плече не хватает. А ведь я тебя сразу предупреждал, – от таких добра не жди.

– Да, с борщами была напряжёнка, – усмехнулся Коновалов, – это факт.

– Да при чём тут борщи? Про них я уж вообще молчу. – Глотов стукнул себя в грудь кулаком. – Она прежде всего – стерва. И в грош тебя не ставила. Это же за версту видно было. Я как мужик тебя просто понять не мог, если честно.

– Знаешь, Игорь, она невероятная… – вдруг задумчиво произнёс Коновалов.

– Кто, Анна? – вытаращился Глотов, едва не выронив вилку, но вовремя подхватил ее и кинул на клеёнку.

– Да нет же. Лена, – вздохнул Коновалов, проведя ладонью по небритому подбородку.

– Ну начинается! Принцесса была прекрасна и лежала в хрустальном гробу. Её требовалось всего лишь поцеловать. Так что вперёд, идальго! Знаешь, – перебил самого себя Глотов, – мне иногда за тебя просто страшно становится. Ну не может же человек без конца наступать на одни и те же грабли! Ты вообще хоть иногда в зеркало смотришься? От тебя же бабы челюсти по пыльной дороге собирают. Только мизинцем шевельни, и они за тобой хоть на край света. Вот скажи мне, у тебя сейчас есть кто-нибудь?

Коновалов снова поморщился.

– Игорёк, вся моя жизнь у тебя как на ладони.

– Это ясно. И всё-таки ответь, – перегнулся через стол Глотов, внимательно вглядываясь в лицо товарища.

Тот равнодушно пожал плечами.

– Ладно, раз просишь, отвечу. Что ты понимаешь под словом «кто-нибудь»?

– Под словом «кто-нибудь», Олегыч, – прошипел Глотов, – я понимаю бабу, а больше ровным счётом ничего. И ты это отлично знаешь. Три месяца уже в бобылях кукуешь, это как вообще? Про одноразовых я не спрашиваю, хотя как доктор усиленно рекомендую.

– Это потому, что ты не венеролог, – хмыкнул Коновалов.

Глотов подпрыгнул на стуле и возмущённо засопел.

– Это потому, что ты придурок. А что ты предлагаешь – правую руку на досуге разрабатывать? Так для этого ловчее эспандер.

– Ну, это уже схоластический спор, Глотов.

– Не дури ты мне голову своей бессмысленной философией! Ответь лучше просто и ясно: одноразовые у тебя хоть есть?

– Есть, – равнодушно кивнул Коновалов и подцепил вилкой грибок.

– Это уже обнадёживает, – расплылся Глотов, откидываясь на спинку стула.

– …но именно одноразовые, – добавил Коновалов, обмакнув хлебную корочку в подливку. – Двухразовые грозят перерасти в многоразовых. А это в мои планы пока не входит.

Глотов изобразил на лице восторг.

– Браво. Ответ, достойный истинного арийца. Тут я как женатый человек с тобой совершенно согласен. Пакт о ненападении должен быть заключен сразу. Праздничный оздоровительный секс не помеха семейному счастью. – Он подложил в свою тарелку мяса и принялся усердно жевать.

Коновалов налил себе водки и выпил.

Игорь был его лучшим другом, с ним всегда было о чём пить, и за все годы они наверняка уже выпили маленькое море. Они могли позвонить друг другу ночью или ранним утром, не рискуя нарваться на недоумение принимающей стороны. И то, что они были устроены абсолютно по-разному, никогда не мешало отлично понимать друг друга.

С первого дня Игорь не выносил Анну, и, надо сказать, взаимно, но и это не являлось помехой их дружбе, все рифы и мели удавалось обходить искусно, не раня друг друга и не переходя грани разумного.

И Анна Кельми, красотка и язва, учитывала это и, не желая утратить влияние на собственного мужа, придерживала язычок в относительных рамках и давала ему волю только в кругу своих близких подруг.

Неразлучные с первого курса, Коновалов и Глотов были гордостью и грозой факультета. Они чудили и бузили на славу, но когда касалось дела, им не было равных. Их любили, восхищались, побаивались и завидовали.

После института оба сильно не рвались к карьерному росту, хотя кандидатские защитили в разумный срок, но оба тянули с докторскими и всячески отбояривались от руководящих постов. Они работали в разных отделениях, Коновалов в травме, а Глотов в общей хирургии, но всегда были в курсе проблем друг друга, как профессиональных, так и личных, и могли рассчитывать на поддержку и помощь в любую минуту.

Глотов тоже был верзила и косая сажень в плечах, но не обладал убийственным шармом Коновалова, отчего нисколько не страдал, потому что вообще не имел привычки заморачиваться по пустяшным поводам. А этот повод он считал именно пустяшным. Собственная жена не сводила с него глаз, сформировав тем самым его самооценку в правильном ключе, а остальных женщин он по большей части не замечал, и если и позволял себе нечастые заходы налево, то ценил их не выше хорошей лыжной прогулки.

– Да-а-а… – протянул Глотов, закончив жевать и сделав изрядный глоток сока. – Очень мне интересно, чем же это она тебя так зацепила? Не одними же ресницами? Ресниц вокруг хоть пруд пруди.

Коновалов провёл ладонью по лбу.

– Понимаешь, она не такая, как все. Веласкес на твоём месте не задал бы мне подобного вопроса. И Байрон тоже. Потому что она просится на холст. Или в поэму.

– Что за хрень? – изумился Глотов. – Да ты, братец, и вправду сбрендил. Здоровый лось, и такую чушь городишь. В нашем возрасте пора уже о душе задуматься.

– Вот о ней я как раз и думаю. А ресницы у неё не те что вокруг. Не как у пошлых Барби. Они просто невероятные, я таких ещё не видел, – тряхнул гривой Коновалов. – Да она и косметикой почти не пользуется, а лицо прозрачное, словно из фарфора. И волосы цвета шоколада. Таких не бывает.

– У-у-у… это уже серьёзно. Экзитус леталис. Ты знаешь, друг мой, что незнание диагноза не освобождает от лечения? Да тебе впору уже санитаров заказывать – и в палату. И сиделку приставить с большими сиськами, чтоб отвлекала от грустных мыслей.

Коновалов не улыбнулся, он сидел, задумчиво глядя перед собой. Было видно, что реплика друга не произвела на него ни малейшего впечатления. Заметил это и Глотов, и его лицо приняло обеспокоенное выражение.

– Да, похоже, судьба – это не дело случая, а вопрос выбора. Тебя снова затягивает в воронку, и ещё неизвестно, чем всё это кончится. Помяни моё слово… а, ладно, – махнул он рукой, – не хочу каркать… – Он налил себе водки и опрокинул в горло одним махом.

Коновалов продолжал сидеть, машинально покачивая ногой.

– «Мама, ваш сын прекрасно болен… у него пожар сердца…» – пробормотал он и криво усмехнулся.

– Это ещё что за бред? – поднял брови Глотов.

– Игорь Андреевич, это Маяковский, – равнодушно заметил Коновалов.

Глотов страдальчески повёл бровями, а потом долго сидел молча, курил и хмурился, думая о чём-то своём. Наконец он снова взглянул на друга.