Пандемия любви

– Да. Повезло. Я думала, в этот раз на меня расписать не успеют.

– Да, девчонки из бухгалтерии сейчас молодцы, стараются. Знают же, что деньги нужны. Как-никак кризис.

Лена аккуратно убрала в стол остатки печенья.

– Ну не знаю, Ираида Григорьевна. По-моему, этот кризис – для кого-то идеальное средство наживы. Если бы о нём столько не трубили, многие бы его даже не заметили.

– Может быть. Только это пока не уволят, – сокрушённо вздохнула редакторша. – Про эпидемии тоже трубят надо и не надо. А мы злимся, пока сами не заболеем. Да, что-то уж слишком много проблем сейчас навалилось…

Лена пожала плечами.

– К сожалению, единственное место, у обитателей которого нет проблем, это кладбище.

– Чур, чур! – замахала руками Ираида Григорьевна. – Что-то вы, деточка, сегодня слишком агрессивно настроены.

– Да так. Настроения нет. Если честно, у меня всякие неприятности. Потом расскажу как-нибудь. Что называется, прогноз «будет хуже» оказался оптимистическим. Как вы думаете, если я сегодня сбегу пораньше, ничего страшного не случится? А то мне ещё к маме заехать надо. Хотя, честно говоря, даже не уверена, что сегодня получится. Что-то я немного замоталась.

– Конечно, идите. Я вас прикрою. Найду что сказать, если спросят.

Ираида Григорьевна с сочувствием покачала головой. Лену она любила, относилась как к дочке. По крайней мере, ей так казалось, и она тянулась к ней всем своим невостребованным женским существом, ибо собственных детей у неё не было, и как к ним следует относиться, она доподлинно не знала.

* * *

Целый день Коновалов провёл в клинике. Дежурство выдалось очень нелёгким. Как назло, тяжёлых больных привозили одного за другим, и ещё более тяжёлыми оказывались их родственники, на которых приходилось тратить больше времени, чем на больных. Коновалов едва сдерживался, но вовремя брал себя в руки, понимая, что это тоже часть его работы, и никуда от этого не денешься.

До обеда он провёл две сложные операции и результатом вроде бы остался доволен, однако, настроение было ни к чёрту, с самого утра одолевали беспокойные мысли и какие-то смутные предчувствия.

Когда он появился в ординаторской, единственным желанием было выпить стакан крепкого кофе и потом спокойно выкурить на лестнице сигарету, не отвечая при этом ни на какие вопросы и не решая ничьи проблемы. Всю дорогу до ординаторской его сопровождала жена пациента из пятой палаты, какого-то средней руки чиновника, и он терпеливо объяснял ей, что сегодня все боксы заняты, и её мужу придётся провести день-другой в двухместной палате, а как только хоть один из них освободится, его немедленно переведут в одноместную. А до этого он с этим вопросом помочь не сможет, и ей абсолютно незачем нервничать, так как рано или поздно всё устроится наилучшим образом. Его всегда удивлял тот факт, что совершенно нормальные, вменяемые люди, стоит им только оказаться в непривычной для себя ситуации, моментально превращаются в невменяемых, и общаться с ними приходится с учётом этого превращения.

Почти вся жизнь Коновалова проходила в этой клинике, где он оперировал, а на другом этаже вёл приём, его личное пространство ограничивалось столом в ординаторской, куда без конца заходили люди, и всем чаще всего нужен был именно он, Коновалов, так что спрятаться было практически негде, его находили везде: в палатах, в коридоре, сестринской и даже в мужском туалете. К вечеру он выматывался до тошноты и, приходя домой, в основном спал или рассеянно щёлкал пультом, – самый ясный, доступный и безотказный мужской способ восстанавливать силы. Силы, которые он, Коновалов, так неэкономно растрачивал, разбазаривал направо и налево, вечно думая о ком угодно, только не о себе.

Поэтому для общения он был человеком не очень удобным, и в плане времени на него было трудно рассчитывать, а на дружбу, как известно, требуется время, которого у него нет, не было и вряд ли появится в обозримом будущем.

Вот и жена тоже не выдержала вечных его заморочек, поздних приходов домой и собственных ожиданий перед накрытым столом. Сама она, Анна, эстетка и острословка, эталон красоты и предмет восхищения всех без исключения особей мужского пола, тоже вечера проводила дома нечасто, но если уж это случалось, и она ждала его, то обязательно готовила что-нибудь изысканное. За такие вечера Коновалов, как правило, платил высокую цену. Потому, что совершенно забывал восторгаться хрустящей корочкой и изящно разложенными листочками рукколы, голова его была занята совсем другим, и вообще от усталости он зачастую абсолютно не чувствовал вкуса того, что ел.

Расстались они по обоюдному согласию, без истерик, слёз и дележа имущества. Анна просто собрала свои вещи и переехала в оставшуюся от матери квартиру, а Коновалов с тех пор стал бывать дома ещё реже.

– Владимир Олегович, – заглянула в ординаторскую постовая сестра Даша, – так что, готовить на завтра новенького из шестнадцатой? Вы просто ничего не говорили, и анализы его ещё не пришли.

– Нет, Даш, на завтра не надо, – отозвался Коновалов. – Принесите его историю, я распишу. На завтра – кардиограмму, и ещё захватите, пожалуйста, снимки, если высохли.

– Хорошо, Владимир Олегович, сейчас принесу. А с Поповой-то что? Готовим на выписку?

– Да. Вы не знаете, за ней приедут? Я хотел бы обязательно поговорить с кем-то из родственников.

– Приедут, Владимир Олегович, это я точно знаю, – кивнула Даша. – Вчера дочка её приезжала, вас спрашивала. Но вы уже ушли.

– Пусть завтра зайдёт обязательно. Дольше Попову мы держать не можем, но ей уход требуется, нельзя на целый день оставлять одну. Все рекомендации я напишу в эпикризе, но пусть всё-таки зайдёт

– Хорошо-хорошо, – часто закивала Даша и, немного помявшись, спросила: – Владимир Олегович, а вы когда в следующий раз дежурите?

– В четверг, кажется. Не помню, а что?

– Ой, хорошо, в мою смену. – Даша смущённо одёрнула халатик. – Я спросить хотела… вы братика моего, оболтуса, не посмотрите? Руку уделал, а мне кажется, у него срослось неправильно. Посмотрите? Днём же всё некогда, а я ему скажу, чтоб вечерком подъехал, ладно?

– Да нет уж, пускай лучше с утра заедет, когда рентген работает. Давай к девяти, до операций.

– Как скажете, Владимир Олегович, – обрадовалась Даша, – спасибо большое! Будет как штык! Ну я побегу, ладно? А то у меня ещё писанины…

– Беги, – усмехнулся Коновалов. – Ты сегодня в ночь, что ли?

– В ночь. Вот как раз покажу вам его утром и сменюсь. А вы ещё в девятую зайдите, там вас этот, у окна, спрашивал. Которого вчера положили, ну, со смещением отломков, помните?

– Помню. Хорошо, зайду. – Коновалов отодвинул стакан и направился к двери. В кармане затренькал мобильный, и он на ходу прижал трубку к уху.

– Слушаю. Коновалов. Да. Ну я же сказал – везите! Чего вы ждёте, пока разнесёт? Давайте, жду. – Он дал отбой, но телефон тут же зазвонил снова.

– Да.

– Привет, Олегыч, – сказала трубка голосом Глотова.

– Да, Игорёк. Ты где, в отделении?

– Нет. Я в «Медтехнике». Слушай, ты в пятницу когда сменишься?

– Как обычно, а что там у тебя?

– Да ничего. Я подумал, может, отоспишься и подскочишь ближе к вечеру? Возьмём шашлычку да накатим помаленьку, разговор есть. Мои как раз на дачу собираются.

– Ладно, посмотрим ближе к делу, если жив буду, – кивнул Коновалов. – Может, действительно… Честно говоря, я и сам думал заскочить, перемолвиться надо. В общем, я позвоню. Давай.

– Счастливо.

Он сунул телефон в карман зелёной робы и отправился в девятую палату.

…Когда Коновалов вернулся домой, Лена, похоже, уже спала. Во всяком случае, света видно не было, только слышалась тихое Вовино сопенье и возня под самой дверью. Он прошёл в кухню, верхний светильник зажигать не стал, а включил боковую лампу. Попугай моментально зашелестел крыльями и затренькал на манер детской балалайки.

– Тихо, брат, не шуми, – Коновалов подошёл к клетке и просунул палец сквозь стальные прутья. Попугай защёлкал клювом, осторожно прихватывая его за ноготь. Он открыл дверцу и подсыпал птице зёрен.

– Ешь, и мне бы чего-нибудь глотнуть не мешало.

Он подошёл к плите и, увидев сковородку, приподнял крышку. При виде котлет у него набежала слюна, но греть было неохота, он сунул в рот холодную котлету и вслед за ней отправил несколько ломтиков картошки. Долго жевал, потом открыл холодильник, достал томатный сок, налил себе полстакана и выпил одним глотком, потом подумал и отправил в рот вторую котлету.

– Теперь, бог даст, до утра доживу, – пробормотал Коновалов и, сполоснув стакан, решительно направился в свою спальню.

Сон не шёл, несмотря на усталость. Перед тем, как заснуть, он чаще всего мысленно возвращался в клинику, оценивая день прошедший и размышляя о завтрашнем, но сегодня заметил, что его мысли, против обыкновения, крутятся не только вокруг пациентов. Ещё днём заметил. Ему всё время виделось узкое личико в форме сердечка и удивительные глаза, такие печальные и такие серьёзные. Тонкая гибкая фигурка с трогательно прямой, как у балетных, спиной и устремлённый вверх подбородок – признак достоинства. Именно достоинства, а не чванства и пустого превосходства, от которых он ещё не успел отвыкнуть. И ни грамма кокетства. Ни грамма женских ухищрений. Это поразило его ещё там, в чужой квартире, когда она не побоялась ранним утром впустить его в свой дом в весьма неприглядном виде и проявляла доверчивую заботу до тех пор, пока сама не оказалась в ещё более затруднительной ситуации, чем он. И после всего этого она сохранила те же достоинство и рассудительность, хотя большинство женщин на её месте повели бы себя совершенно иначе.

Он попробовал представить в подобной ситуации собственную жену, и губы искривила усмешка. А тут – ни единой жалобы, ни единой претензии. Он прекрасно видел, как ей было страшно, но ни одной секунды не помышляла она воспользоваться им, извлечь хоть малейшую выгоду. Эта девочка проста и естественна, как травинка или цветок, растущий у пыльной дороги. И так же беззащитна. Одно неверное движение, и она окажется под колёсами. Он всем своим существом чувствовал, что не может допустить этого.