Пандемия любви

– Что ж за чертовщина такая? Ну вот почему у тебя от баб одни проблемы и ничего, кроме проблем? Нет бы нашёл чего попроще, а то, чувствую, и эта опять с вывертом будет. Да ещё с каким! Вот не люблю я этих дел до ужаса. По мне, знаешь, лучше синица в руке, чем утка под кроватью. Ну ты же светлая голова, умница, железный мужик, зачем тебе вся эта муть? Только от одного ярма избавился, и на тебе – новое нашёл. И что главное – прямо, можно сказать, под моей дверью! А теперь выясняется: она, видите ли, не обращает на него внимания. Да где это видано? Если хочешь знать моё мнение, так я скажу: это тянет на «Оскар». Или она первостатейная артистка или ненормальная. Другая бы уже вся слюнями истекла.

– Вот именно поэтому мне нравится она, а не другая, – устало заметил Коновалов.

– А, так ты и мазохист к тому же? – притворно восхитился Глотов. – Ну, брат, тогда не знаю. Смотри сам. Тогда я умываю руки. И вот тебе мой совет от всей души: завязывай с этой петрушкой, пока не поздно. А кстати, сегодня-то она где, наша принцесса Грёза? А то принц Очарованье весь в томлении.

– Глотов, ты осёл, – со вздохом сказал Коновалов. – Да как ты не понимаешь, её некому защитить.

– Робин Гуд, ядрёна корень! – вытаращил глаза Игорь, отшвырнув тарелку на угол стола. – Ты, блин, неисправим. Поэтому бабы будут всю жизнь помыкать тобой, удобно сидеть на твоей лохматой башке и болтать ногами. Вот где она сегодня, скажи мне, пожалуйста?

– Поехала к маме.

– Отлично. А ты говоришь – защитить некому. Сам же рассказывал: у неё отчим и братья. Не сирота ведь. Ты ж так угробишь себя. Лучший способ продлить жизнь, Коновалов, – не укорачивать её!

– Слушай ты, любитель афоризмов, – разозлился наконец Коновалов, – воистину у оптимистов сбываются мечты, а у пессимистов – кошмары. Зато, знаешь… поговорив с тобой, я точно понял одно: я женюсь на ней. Обязательно женюсь, Глотов, и ты напьёшься у меня на свадьбе как свинья.

Глотов заржал так, что у Коновалова заложило уши.

– Как же я люблю тебя, скотина! Ну куда я от тебя денусь? Буду делать всё, что скажешь. Любой каприз за ваши деньги. Хочешь, завтра принесу ей в зубах букетик фиалок? Растоплю её ледяное сердце, и она сбросит тебе с балкона кружевной платочек. В конце концов, мы же тоже не хухры-мухры, Олегыч, и кое-что умеем, знаем, как растапливать девичьи сердца.

Коновалов хмыкнул и показал ему свой пудовый кулак.

– Ты настоящий придурок.

– Да-а, – задумчиво заключил Глотов, – а ведь, знаешь, мы с тобой стареем, брат. Даже вторую бутылку не добили.

* * *

В пятницу Лена выбралась наконец к маме.

У них в квартире было непривычно пусто и тихо. Плиточник отпросился до понедельника, а мальчишки с отчимом вырвались на свою любимую «Горбушку», и теперь их скоро не жди. А им с мамой, впервые за много месяцев, удалось наговориться всласть. И это было такое счастье, что даже глаза щипало. Тишина, вкусный обед, мамины глаза и горячий чай необыкновенно располагают к откровениям, и Лена сама не заметила, как выложила маме абсолютно всё: и про мужа, и про Коновалова, и про всё остальное, хотя в первоначальном замысле делать этого не собиралась – хотела ограничиться версией «для всех». Всем, кроме Светки, она озвучивала дежурный вариант «ушла от мужа и снимаю комнату».

Лена, ожидавшая нравоучений и упрёков, была так удивлена реакцией мамы, что не знала, что и думать. Мама сказала: отлично; мама сказала: умница; мама сказала: всё правильно. И ещё мама сказала: ничего страшного. И Лена, пребывающая всю эту неделю в постоянном напряжении, впервые расслабилась. Потому что с поддержкой мамы всё стало совсем по-другому, проще и легче. Потому что с поддержкой мамы она всегда ощущала свою абсолютную и безоговорочную правоту. Так было всегда – с самого детства, а потом в школе и в институте.

Мама внимательно слушала, склонив голову набок, а Лена всё рассказывала, рассказывала. Мама кивала, то хмурясь, то улыбаясь, и время от времени задавала вопросы. Лена отвечала и от этого успокаивалась, а в голове у неё постепенно всё раскладывалось по полочкам. Они сидели на диване, тесно обнявшись, и мама гладила её по голове, перебирая пальцами волосы. Так у них было раньше, в детстве, когда Лена доверяла ей свои секреты, а мама кивала и гладила, гладила по волосам.

– Может, всё же переберёшься к нам, детка? Уж как-нибудь да разместимся, а? Так мне будет намного спокойнее. Всё-таки совершенно незнакомый мужчина…

– Пока нет, мамочка, ладно? – Лена потёрлась носом о мамину щёку. – Он правда ужасно добрый. Да мы почти и не сталкиваемся, он всё время на работе, и вечерами тоже не всегда бывает, вот сегодня, например, поехал к другу. За неделю мы всего два раза ужинали вместе.

Мама вздохнула.

– Не так-то ты ещё хорошо разбираешься в людях. Тебе ничего не стоит ошибиться. Нет, я не хочу сказать, что он плохой. Просто как-то это всё… не очень правильно, что ли.

– Мамочка, – откликнулась Лена после некоторой паузы, – я почти пять лет жила очень правильно. Но тебе это тоже не нравилось, правда ведь?

Лена с грустью заметила, что вокруг глаз у мамы прибавилось морщинок и седины стало чуть больше. Её волосы, тёмные и пышные, заплетённые в толстую косу, были уложены вокруг головы. Она их никогда не красила, а несколько седых прядей являлись скорее украшением прически и совсем не прибавляли возраста. Когда Лена была ещё маленькая, она, подперев кулачками подбородок, могла подолгу любоваться маминым точёным профилем, склонённым над тетрадками в вечернем свете лампы.

Мамой она всегда очень гордилась. Когда Евгения Дмитриевна, высокая и статная, с горделивой осанкой и устремлённым вверх подбородком, двигалась по школьному коридору, зажав под мышкой классный журнал и указку, Лена частенько ловила на себе завистливые взгляды одноклассников. Евгению Дмитриевну Рассказову в школе обожали и побаивались.

Отца Лена помнила плохо. Ей было всего четыре года, когда его не стало, – погиб вследствие какой-то страшной аварии на их комбинате, крупнейшем в отрасли. Был большой скандал, и послетало много ответственных голов. Тогда об этом писали, и пожелтевшие газеты до сих пор хранились где-то в мамином архиве.

Они прожили вдвоём шесть лет, и Лена была очень счастлива. А однажды, когда она училась в четвёртом классе, услышала на перемене, как кто-то из девочек сказал: «Слыхали, Рассказова замуж выходит за физика?» И это стало отсчётом её новой жизни.

Она тогда сделалась пунцовой как свёкла, и в класс не вернулась, а спряталась во дворе за гаражами, где рыдала до вечера.

Николай Иванович Огнев был хмурый, худой и высокий, он носил строгие костюмы, мало говорил, общаясь, в основном, с учебниками, и никогда не повышал голоса, но в его присутствии Лена шуметь не решалась. Он редко делал замечания, просто смотрел поверх очков, и этого было достаточно. Не только для неё, Лены, но и для всех, кто оказывался в поле его зрения. Он не делал попыток сближения и не старался расположить к себе Лену, но всегда бывал удивительно справедлив, чем неизменно вызывал уважение всех окружающих. И её, Лены, тоже.

А через два года родились близнецы, Виталька и Волька, и стало совсем не до детства. Она словно перешагнула через него, сразу сделавшись взрослой, рассудительной и самостоятельной. Примером для братьев. Мальчишки Лену обожали, лезли на колени и наперебой чмокали в нос. Она таскала их на руках и учила всему на свете. Клеила с ними самолётики и строила крепости из песка. Читала им вслух книги и разыгрывала целые театральные представления. И очень гордилась своим званием старшей сестры.

А потом мальчишки подросли и пошли в школу. Они были совсем не такие, как мама и Лена, – зевали за книгами и хихикали над стихами, вечно гремели какими-то железками, а, став школьниками, с упоением спорили над отцовскими формулами и затирали в дневнике двойки по литературе. Мужскую часть семьи Лена с мамой называли «физиками».

Лена поправила подушки и спустила ноги с дивана.

– Мам, что-то «физики» на этой «Горбушке» окончательно застряли. Так я их и не увижу, наверное. Собираться пора, а то у меня там Вова скоро лопнет, как воздушный шарик, и всех обрызгает.

В дверь позвонили, и Лена пошла открывать.

– Ой, здрасте, Амалия Павловна! Как давно я вас не видела! – поцеловала она соседку в румяную щёку.

– Ну, здравствуй, девуля, здравствуй! – Соседка уютно обхватила Лену полными руками и прижала к внушительной груди. – Наконец-то о матери вспомнила, она уж тут скучает.

– Да всё никак. Я и сама очень соскучилась. Вот приехала.

– Ну и слава богу. Рада тебя видеть. – Соседка протянула Лене тарелку с домашними рогаликами. – Давайте-ка, пробуйте.

– Проходите, я сейчас чайник согрею, – махнула рукой Лена и умчалась в кухню.

Евгения Дмитриевна расставила чашки, и они втроём уселись за маленьким столиком.

– Ну как у тебя на работе, кризис не замучил?

– Да нет, Амалия Павловна, – покачала головой Лена, – вроде пока нормально. Кое-кого, конечно, уволили, но это, мне кажется, просто повод искали.

Соседка недовольно нахмурилась, отчего вокруг глаз собрались морщинки.

– Да, сейчас всё удобно списать на кризис. Вот они свою нерадивость и прячут. Глупыши-немцы твердили в прежние времена, что нельзя, мол, победить народ, который в сорокаградусный мороз ест мороженое. Да разве это главное? Это ерунда по сравнению с тем, что действительно доводилось всем нам, обычным людям, проживать каждый день. И, между прочим, мы отнюдь не считали это большим подвигом. Просто жили и всё. А у них, видишь ли, мировой экономический кризис! Те же немцы теперь к нам рекомендуют обращаться, – у нас якобы накоплен гигантский опыт выживания в кризисных условиях. Слыхали вы? Вот нам бы в советские времена такой кризис! Хоть отъелись бы! – Она возмущённо заёрзала на табуретке.

– Я то же самое нашим дамам в редакции сказала, – согласилась Лена. – Меньше бы трубили, и люди бы не нервничали.

– Конечно, – кивнула соседка. Отличный способ маскировать свои валютные махинации. Для нас это всё – детский лепет. Да что там мороженое! Разве можно победить народ, который ножки кровати погружает в банки с водой, чтобы клопы не заползали. Вот это действительно сильно! Поэтому то, что для немца кризис, для нормального здорового россиянина – благодать божья.

– Всё это так, – присоединилась к разговору Евгения Дмитриевна. – Только, несмотря на безумия тех лет, всё равно мы по ним действительно ностальгируем.

– А наши чудесные мужчины, оказывается, в особенности, – засмеялась Амалия Павловна.

– Они у нас, как всегда, впереди планеты всей. Вчера в новостном блоке НТВ прошла информация о том, что школьная форма советских времён теперь продаётся в секс-шопах. Представляете? Ну уж, думаю, молодых это явно заинтересовать не может, так что рассчитано исключительно на козлов нашего поколения, а то и старше. Тем уж хоть вприглядку, просто полюбоваться! Умнички наши. В этом плане можно быть совершенно уверенным, что мальчуковая школьная форма в таких магазинах не продаётся. Она бы аудитории явно не нашла. Хотя…. ох, боюсь, я ошибаюсь! При чём здесь женщины? Для тех же козлов, по ходу, и сгодилась бы. Какая же я несовременная!

– Амалия Павловна достала из рукава блузки носовой платочек и вытерла лоб. – Ну и духота тут у вас, с ума сойдёшь!