Пандемия любви

Улыбка сразу сбежала с круглого Валюшиного лица.

– Да что ж ты каркаешь, как ворона! – немедленно возмутилась она. – Ничем не угодишь прямо! А ещё утверждаешь, что тебе всё по фигу.

Тут и я призадумалась.

– Знаешь, это, наверно, только когда всё плохо – мне по фигу, а если всё хорошо – выходит, не по фигу. У меня просто опыта нет на такие ситуации, поэтому в этом пространстве пока не ориентируюсь. Мне очень долго тренироваться придётся. Да, если честно, я и привыкать-то побаиваюсь. Уж больно потом от хорошего отвыкать трудно.

– Бог ты мой, – снова нахмурилась Валька. – Откуда такие упаднические настроения?

– Не знаю, Валь, сама удивляюсь. Я словно вчера от многолетней спячки проснулась. Слишком многое я за последние годы упустила. Пять лет моего летаргического брака, очевидно, очень плохо сказались на умственной активности. Совсем на себя рукой махнула. Маленькие радости придётся осваивать заново.

– «Рондо». Свежее решение, – тихо отозвалась Валюша, и я поняла, что мои откровения привели её в сильное волнение. Впрочем, это легко объяснялось – моё уныние для неё было внове. Равно как и для меня самой. Поэтому дольше, чем на пять минут, в этой роли меня не хватило.

– Именно, Валечка! Какая разница? Реклама так реклама. Где наша не пропадала?

* * *

В понедельник я проснулась раньше будильника, и меня очень удивило собственное приподнятое настроение.

«Просто первое сентября. Не хватает только огромного букета гладиолусов», – думала я, ожесточённо атакуя дёсны зубной щёткой.

Первый раз я споткнулась, когда выходила из ванной, второй – в подъезде собственного дома, ведя Эльзу домой с прогулки, третий – зацепившись за порог «тойоты», когда усаживалась в машину. После того, как мне удалось попасть ключом в зажигание только с третьей попытки, я была вынуждена признаться себе, что волнуюсь.

Под этим знаком и прошёл мой первый рабочий день. Я была напряжена, улыбалась, хорошо выглядела и ничего не понимала.

Шеф на работе так и не появился, зато со мной имел повторную беседу его заместитель Андрей Львович. Он был очень мил, тоже улыбался и сообщил, что после обеда мной займётся некто по имени Артём, который и введёт меня в курс дела. Потом он препроводил меня в довольно большую комнату, на двери которой висела табличка «редакторы».

В комнате сидели три женщины. Мой провожатый указал на свободный стол и сказал, что мне следует здесь временно обосноваться. Затем он громогласно представил меня присутствующим и чинно удалился.

Никогда не думала, что это такое трудное занятие – улыбаться. К концу дня у меня болели все лицевые мышцы, словно мне надуло из форточки, вследствие чего возникло воспаление тройничного нерва. Артём так и не появился, и мне абсолютно нечем было заняться.

Сотрудницы то и дело выходили из комнаты, а когда возвращались, лучезарно мне улыбались, так как мой стол находился прямо напротив двери. А я, естественно, улыбалась им в ответ. Таким образом, этот день я про себя окрестила «американской трагедией» и вздохнула свободно только усевшись по окончании рабочего дня на сиденье собственной машины. Ну не собственной, а Вениковой, конечно же.

Справедливости ради следует отметить, что бездельничала, на самом деле, одна я, остальные работали: что-то писали, щёлкали клавишами компьютера, звонили по телефону и обменивались репликами типа: «Бураков совсем сбрендил. Подавай ему две полосы. Да кто с ним будет разговаривать по таким расценкам?» или: «Какой псих привёл эту корову? С такой задницей только несмываемую помаду рекламировать!»

Честно говоря, я не совсем уловила связь между упомянутой частью тела неизвестной дамы и губной помадой, но вопросов не задавала, ибо никто из присутствующих ни разу не выразил желания сойтись со мной покороче. До какой-то степени меня это пока устраивало, я листала проспекты, просматривала каталоги и курила сигарету за сигаретой.

Забыла упомянуть, что это явно был вагон для курящих. Чтобы легче представить обстановку, могу сказать, что она в общем была близка к редакционной, а атмосфера лучше всего характеризовалась выражением «хоть топор вешай».

Дам я всё же исподтишка разглядывала. Самой старшей на вид было около пятидесяти, и она явно пользовалась авторитетом у двух других. Они называли её Вероника Павловна и, когда та говорила, не перебивали. Дама была невысокой и полной, со взбитой причёской и очень напоминала нашу завуч Гориллу, в миру Анну Гавриловну, славящуюся патологической любовью к своему сиамскому коту Мурику, отвратительному, злобному созданию, о чём свидетельствовали многочисленные отметины на руках и лице его хозяйки.

Вероника Павловна страдала одышкой, что не мешало ей не выпускать изо рта сигарету. Голос у неё был низкий, с приятной хрипотцой, но характером, судя по всему, она обладала не сахарным, и девицы, похоже, её слегка побаивались, во всяком случае, перечили редко. Между собой же они то и дело переругивались, правда, совсем беззлобно, словно от нечего делать.

Одна из них, Алёна, была довольно высокой, едва ли не моего роста, но гораздо упитанней, волосы красила хной, обходилась без косметики и коротко стригла ногти. На ней было платье свободного покроя и босоножки на плоской подошве с высокой греческой плетёнкой. На протяжении всего рабочего дня она грызла хрустящие круглые вафли, и издаваемый при этом звук создавал впечатление, что в комнате полно мышей.

Вторая, наоборот, была худенькая, крошечная и воздушная как эльф. Я подумала, что ей самое место порхать на лугу с цветка на цветок, а не сидеть целый день за столом в прокуренном кабинете. Товарки звали её попеременно то Олей, то Лёлей, то Люшей. Светлокожая блондинка, она обладала ангельским голоском, однако, меня поразило, что смолила она почище всех нас вместе взятых.

Я не сомневалась, что будущие коллеги изучают меня столь же пристально, как и я их, но почему-то ни о чём не расспрашивают, а лишь ограничиваются улыбками, от которых у них, наверное, тоже болят мышцы лица. Я решила пока не навязываться с разговорами и предоставить событиям развиваться своим чередом.

Часа в четыре дверь в очередной раз отворилась, и я мужественно приготовилась улыбаться, но, к моему удивлению, этого не потребовалось. В комнату вкатился этакий профессор Груша, который улыбаться и не думал, а, наоборот, был страшно хмур и не выказывал ни малейшего намерения здороваться. Тут мне пришло в голову, что это, вероятно, оттого, что мыши съели его скрипку, сделанную из половинки сочной груши, и я совершенно неуместно хихикнула. «Профессор» всё-таки кивнул дамам, потом обернулся ко мне и произнёс без выражения:

– Оболенский. Вас как звать-величать?

– Марианна Сергеевна, – степенно представилась я

Он качнул головой, потом собрал со столика у двери какие-то бумаги и молча вышел. Я решила про себя ничему не удивляться и снова углубилась в изучение красочных проспектов, стопкой лежащих на моём столе.

* * *

Когда я на следующее утро, снова настроившись лыбиться, появилась в нашей комнате, то застала там жуткий переполох, и проблема голливудских оскалов отпала сама собой.

Дамы что-то бурно обсуждали, в комнату то и дело забегал тощий лохматый тип и, размахивая руками, кричал о головотяпстве, ротозействе и наплевательском отношении к работе. Прислушавшись, я поняла, что запороли какой-то ролик для предвыборной кампании кандидата в губернаторы Аграновского, и готов разразиться большой скандал, если не принять срочные меры.

В двенадцать часов появился Артём и немедленно принял участие в общей суете. Страсти несколько улеглись только к обеду, и он, присев на край моего стола, устало сказал:

– Пойдёмте ко мне пить кофе.

Его кабинет был маленьким, светлым и довольно уютным.

– Дурдом. Привыкайте, – пояснил он, поставив передо мной банку растворимого «Чибо» и разливая кипяток в чашки. – Вам с сахаром? Не выношу сладкий кофе. Как вам у нас?

– Я, знаете ли, ещё не успела…

– И не успеете, – мотнул головой он. – Здесь никто ничего не успевает. Стремительная гонка вооружений. Как в НАТО. Ничего, привыкнете.

Артём был худощав, среднего роста и одевался с нарочитой элегантной небрежностью. На первый взгляд ему можно было дать лет тридцать, и он то и дело запускал пятерню в длинные, тёмные, зачёсанные назад волосы.

– Что вы умеете делать?

– Да я, собственно… – начала было я.

– Ничего, научитесь. Здесь никто ничего не умеет делать. – Он поставил чашку и окинул меня цепким взглядом. – С шефом уже виделись?

– Пока нет… – отрицательно покачала я головой.

– Ничего. Здесь никто не видится с шефом. Он редко бывает. У него таких фирм несколько. К тому же сейчас он в отъезде. Надеюсь, вы быстро освоитесь.

Был самый разгар июля. Из окна тянуло настоящим московским летом. Запах нагретого асфальта мешался с перегарными автомобильными выхлопами, не оставляя шансов выжить одурманенной пыльной листве деревьев и жухлой траве. Запах был родным, успокаивающим, и я подумала, что в конце концов всё устроится, всё будет нормально и переживать совершенно незачем.

Так и оказалось. Вообще это лето, не в пример предыдущим, выдалось для меня особенно удачным. Привыкнуть к такому положению вещей было пока ещё сложно, и каждое утро, пробудившись, я щипала себя за нос, дабы удостовериться, что я действительно проснулась, а не продолжаю парить в тумане утренних грёз.

Во-первых, июль был прежде всего славен тем, что меня бросил муж. Представляете? Ну кто бы мог на такое рассчитывать?

Однако это принесло изрядные хлопоты, так как мне пришлось сильно беспокоиться из-за плачевного состояния Валюши, как раз поселившейся у меня на время отсутствия своих домочадцев. Мне с большим трудом удалось вывести её из шока, в котором она пребывала с момента объявления приговора вплоть до самого «выноса тела» вместе с последними пожитками, принадлежавшими моему бывшему благоверному.

Всё произошло так стремительно, что я до последней минуты не смела верить в собственное везение, и, когда всё завершилось, я, чуя в себе силы недюжинные, обратила свою энергию на восстановление душевного равновесия моей милой подруги. Как все чувствительные натуры, она плохо справлялась с нестандартными ситуациями.

Впрочем, расскажу по порядку. Нет, пожалуй, на это у меня терпения не хватит, поэтому изложу события с максимальными сокращениями, задержав внимание лишь на самых ключевых позициях.