Триумф и прах

– Вздор! – сказала я, не придумав ничего существенного в свое оправдание. – Очевидно, вы плаваете на поверхности.

– А вы слишком глубоко ныряете без воздуха, – улыбаясь, Джеймс проникновенно взглянул на меня. – Как по-вашему, Микеланджело был хорошим человеком?

– Разве я могу судить Микеланджело? Где я, и где он?! Он выдающийся гений! Ему не было равных в искусстве скульпторы, и по сей день его место на пьедестале никому не удалось занять.

– Безусловно. Искусство его красит, как и он искусство. Но красят ли его методы достижения апогея? Всем известно, что Микеланджело создавал скульптуры людей, причём точность деталей тела была доведена до совершенства. Это стало возможным только благодаря работе с мертвыми телами. Прежде, чем возводить скульптуру, он дотошно капался в трупах, тем самым оскверняя память об усопших.

– Микеланджело – победитель; над победителями суд не вершат, – немного помолчав, я прибавила. – Стало быть, вы считаете его недостойным человеком?

– Я не думал об этом буквально. Вас занимают мнения, меня только противоречия.

Он замолчал. В ту минуту я не видела в нём отродья тартара, образ которого так сильно прирос к Джеймсу Кемелли. Он походил на увлеченного мыслителя в поиске ответов на бесконечные вопросы.

Намереваясь изменить течение разговора в сторону инцидента в доме Гвидиче, я рассуждала бесцеремонно.

– Итак, вам безразличны люди, мнения, добро и зло. Тогда зачем вы явились на ужин, куда идти не желали?

Джеймс пристально поглядел вдаль.

– Увы, в противовес личных желаний есть сила, над которой пока я не властен.

– И что это за сила?

Лицо Джеймса исказилось – ему стал неприятен разговор. Вставая, он сухо сказал.

– Желаю, чтоб этой ночью вы спали. Без чувств и мыслей.

– Ничего ужасней я не слышала! Разве в Лондоне не принято желать доброй ночи? Или вам в тягость соблюдать даже эту общепринятую формальность?

– Добро и зло – понятия относительные…

Не глядя мне в глаза, он приподнял шляпу в знак уважения и спешно удалился.

4

Два дня не видела я Джеймса Кемелли и семью Медичи. Погода ухудшилась. Тучи затянули небо, и назревал дождь. Ненастье сказывалось на моей хромой ноге, потому я долго не могла предаться забвению. В доме воцарилась тишина – спали все, кроме меня.

Не сумев победить бессонницу, во второй половине ночи я спустилась на веранду. Воздух был свежим и теплым. Ночь возлежала на холмах, и лишь тусклые фонари выполняли роль посланников дневного света, не отдавая землю царству тьмы. Мой взгляд жадно блуждал по плантации. Чинные виноградники сонно дремали, и вдруг посреди ровных кустов мелькнула тень. Я вгляделась в полумрак – тень была человеческая. Легким парением она скользила от ряда к ряду и периодически оборачивалась назад. Моё тело бросило в жар. Первой идеей, пришедшей в голову, было разбудить дядю Джузеппе, чтобы тот задержал вора. Но опасность миновала нашу плантацию: тень метнулась к дому Кемелли и, остановившись, стала озираться по сторонам. По чёрному длинному одеянию, скорее всего платью, я поняла, что это была женщина. Лица было не разглядеть: до самых глаз она прикрывалась чем-то похожим на чадру. Убедившись в отсутствии людей, она повернулась к дому и сразу исчезла на темной веранде.

Я была обескуражена. Кому понадобилось ночью идти в дом того, чьё имя не произносят вслух? Сперва возникло предположение, что это могла быть Тереза. Но та не стала бы прятаться; да и пышную фигуру Терезы ни с чем не перепутаешь. Я вспомнила, что в доме живёт Уильям Кемелли, которого ещё не видела. Будучи вдовцом, он вполне мог обзавестись любовницей… В догадках я вернулась в спальню.

На следующий день мы завтракали у Медичи. Глава семьи, Адриано Медичи, – человек неприметного роста с густыми, смоляными усами, хитрым взглядом и слишком шумный, говорил, не переставая, и потому составил прекрасную партию дядюшке Джузеппе. Дети Антонио, похожие на него от волос до кончика носа, вели себя неприлично: носились по дому, кричали, хватали грязными руками со стола булочки. Старшины семейств глядели на них снисходительно, а Доротея, преисполненная спокойствием, терпеливо улыбалась при взгляде на них. Признаться, более тихой и смиренной жены здесь я не встречала!

Каприс, на удивление, была молчаливой и более дерганной, чем обычно. Её руки дрожали, что сильно бросалось в глаза. Она вертела в руках салфетку, поочерёдно столовые приборы, то и дело поправляла лёгкий палантин на шее. К чему она укуталась в него – было непонятно. Солнце разогрело с утра, и духота изнуряла и без дополнительного слоя одежды.

За столом не сидела Летиция, и я осведомилась у Каприс, где она.

– Ей не здоровится. К обеду будет.

Разговаривать Каприс была не настроена.

После завтрака, когда мужчины уединились, раскуривая самокрутки на улице, а женщины и дети отправились дышать воздухом плантаций, я решила проведать Летицию.

Трехэтажный дом Медичи мало отличался от дома Гвидиче. Белые потолки были высокими, а выбеленные стены добавляли просторным комнатам немалого света. Дом украшали изыски декора, помпезные вазы, ковры, репродукции картин эпохи Возрождения и всякая подобная мелочь, способная внести уюта в любую обстановку.

Комната Летиции располагалась на втором этаже. Окна выходили во двор, тесно граничащий с верандой дома Кемелли. Я постучала в дверь – никто не ответил; я повторилась, и тихий, слегка хрипловатый голос разрешил мне войти. Я отворила дверь и увидела, как Летиция лежит на кровати ничком в подушку; руки вцепились в неё безжалостной хваткой. Белокурые, нечёсанные волосы небрежно прикрывали плечи, а согнутые ноги скрадывала длинная сорочка.

– Ты заболела, Летти?

Ответом мне послужили громкие внезапные рыдания. Недоумевая, я подскочила к ней и пала на колени.

– Что с тобой?

– Я ненавижу её! Она специально это сделала!

– О ком ты? И что она сделала?

Летиция зарыдала ещё хлеще, стискивая подушку пальцами. Я была растеряна. Моя склонность к состраданию никуда не годилась, зато в тот момент я искренне прониклась к Летиции и стала гладить её по волосам, понимая, что ей необходимо время успокоиться. Я выжидала. Рыдания не прекращались несколько минут, после чего Летиция присела и повернулась ко мне лицом. Её стройное тело как прежде передёргивалось – некогда уравновешенная девушка больше не выглядела таковой. Опухшие от слёз веки демонстрировали фиолетовые прожилки, благодаря которым узкие, красные глаза имели лихорадочный вид, а круги под ними напоминали тёмные колодцы. В ту минуту никто б не нашёл в ней сходства с шедевром Рафаэля. Она страдала поистине нечеловеческой болью.

– Каприс уничтожила меня, – жалобно лепетала Летиция. – Прошлую ночь она провела с ним!

Я вспыхнула щеками, понимая, что обсуждение перетекает в русло тайных отношений между женщиной и мужчиной, которые ранее я ни с кем не затрагивала. Мне едва удалось взять себя в руки.

– С кем с ним?

– С Джеймсом Кемелли конечно!

Она продолжала всхлипывать, уронив взгляд на руки, перебирающие сорочку. Откровенные подробности тоже вгоняли её в краску, но её лицо и без того пылало красными пятнами, чтобы выдавать стыд. Она говорила ломанным, срывающимся голосом, и каждое изречение заставляло её свежую рану на сердце кровоточить.

– Не может быть! – успокаивала я. – Каприс, верно, пошутила или захотела тебя подразнить.

– Нет! Вчера она отправила ему письмо, предлагая встречу. Не простую встречу…

Измученные слезами глаза Летиции переполняла влага.

– Откуда тебе известно о письме?

– Она хвасталась, что написала Джеймсу, а потом дала прочитать его ответ.

Летиция приподняла подушку и протянула мне конверт, весь помятый и влажный от слез. Я взглянула ей в глаза, выражая сомнение и нерешительность. Читать чужие письма – дурной тон. Во мне боролись нравственность и любопытство, затуманивающее рассудок. Мне представилось, что там обнаружится хоть малая доля романтизма, которую, возможно, Джеймс Кемелли прячет от посторонних глаз. Эта мысль подкупила меня, и я, вскрыв конверт, прочла.

«В полночь приходи на веранду. Я спущусь.

Джеймс Кемелли. »

Не обнаружив любовного признания, я испытала искреннее разочарование.

– Теперь ты убедилась?! – Летиция снова залилась слезами. – Боже… Как мне это пережить?!