Сын героя

– Тоже мне фирма, ох, не могу,– покатывался со смеху буфетчик.

На катере были навешаны пестрые флажки – для привлечения пассажиров. Окна кают были занавешены, красивые пейзажи пассажиров не интересовали.

– Наш капитан – прекрасный человек,– изрек Вика,– чистая душа. Это не какой-нибудь проходимец. Иван Иваныч – настоящая фирма!

Катер прошел и остановился неподалеку, матрос перекинул мостки для пассажиров и замер бронзовым изваянием. Трудно было устоять перед искушением отправиться на речную прогулку. Вика устремился вперед, за ним и остальные. Возле киоска притормозили, все взяли по бутылке пива, и вот почему: Сорокин клятвенно утверждал, что именно здесь Полковник брал свой запас. Даже Костя согласился, что надо взять – для полноты картины.

На речном воздухе хорошо дышалось, а вот на борт катера с пивом не пускали ни под каким предлогом, слышать не хотели про следственный эксперимент. «Тут у нас свой буфет, хороший, посетители довольны», – возражал матрос.

– Ничего, ничего, нам много не надо, только бы только от ветра прикрыться, – уговаривал его Вика. – Все равно куда, Саш.

Ему уже было понятно – и понятней некуда, куда ни пойти, всюду наткнешься на Полковника, на его бессмертную душу, кружившей белой птахой. Полковник был с ними, ни на миг не выпуская их из виду. Он замер в ожидании чудесного в то время, как душа его бессмертная парила на просторе.

– Ничего страшного, чайка накакала, – сказал Прокопьич.

Иван Иваныч спустился сверху, как ангел с небес. Там, со своего мостика он видел все. Видел и молчал – господь бог и тот мог быть разговорчивее. Как свидетель он был просто наказание, каждое слово приходилось вытаскивать клещами.

– Послушай-ка, а ведь Полковник у тебя был,– наседал на него Вика.

– С чего вы это взяли? – Иван Иваныч настороженно косился на Костю.

И на его невозмутимом капитанском лице читалась тревожность и ожесточение, он решил стоять до конца.

– И ссоры промеж вас не было?

– Не было. Позвольте, зачем нам ссориться. У меня свой бизнес, не поймите меня превратно. Полковник это понимал. Он не какой-нибудь придурок с неуравновешенной психикой.

– Но кто поручиться, что вы говорите правду? – спросил Костя. – Как же так: видеться виделись, а не разговаривали?

И что им оставалось делать? И тут Вика был совершенно с ним согласен. Правильно, надо было найти человека, которого Полковник удостоил своего доверия. Он был тут рядом, собирал деньги с пассажиров за речную прогулку. И как кремень стоял на своем, заворачивая граждан, едущих на прогулку со своим пивом. Костя взошел по трапу без билета, пользуясь своим служебным положением, Сорокин прошел свободно, благо за двадцать лет работы участковым знал все ходы и выходы. Прокопьич терпеливо ждал у сходен, не последует ли приглашение пройти. А Вика замер в предвкушении ссоры.

– Саша, что же это делается, – обратился он к матросу. – Да это же беспредел называется. А если у меня принцип – ходить только со своим пивом?

– Со своим пивом не пущу, – стоял на своем тот. – У нас свой буфет на борту.

– Да ведь у вас с наценкой в два раза.

– Так ведь берут и не жалуются.

– Так это другие не жалуются, а я могу и сообщить, кому следует. Полковника ты пропустил, отчего же меня не хочешь?

– Ходите тут, грозите, – и матрос отступил. – Сообщите кому следует, а у человека потом неприятности.

Глаза у него сразу сделались понимающими, и он только что не закивал в ответ. Прямо в точку, шепнула чайка.

– Скажи, от кого у тебя неприятности? От Полковника?

– Ну, допустим, мне он ничего не сделал. Пригрозил, да я не из пугливых. Мое дело маленькое, Иван Иваныч велел пустить, я и пустил, – ответил Саша.

Вика так разволновался, что был готов прыгнуть в воду и вплавь добираться до катера.

– Прошу привести точные слова, свидетель, – вмешался Костя, забирая бразды в свои руки. Ему было сподручнее: тут и погоны, и должность и статья за сокрытие и дачу ложных показаний.

Матрос на пристани смерил младшего лейтенанта взглядом – с головы до ног, но возражать не стал.

– «Пропусти-ка Полковника, Саш»,– так сказал мне капитан.– «Где у нас тут бесплатные билеты для трижды героев Советского Союза?»

– Нет, уж ты все говори, – настаивал Вика, всем сердцем трепеща, потому что они приближались к истине.

– «Работенку бы мне на пару тысчонок», – вот что сказал Полковник. Весь сказ.

Матрос потерял интерес к разговору, вмиг осознав, сколько же у него еще дел: он поднял трап и шваркнул им со всего размаху о палубу. У кого сердце слабое – тот бы лег наповал. Все, кто мог, заняли места на катере, и лишь бедняга Прокопьич схватился за сердце, отшатнувшись от края бездны, он остался на берегу. А катер, наконец, развернулся возле пристани, и волны ну нахлестывать. Волны, да его разве остановить!

Добросовестное наблюдение дало результаты: неистовость работы матроса, преувеличенная старательность имела целью избавиться от мыслей, скрыть прошлое событие, которое он не мог забыть. Вика мог поклясться, глядя в его глаза, что они бегают, как клопы, охваченные страхом. Он был на пути к расследованию.

Иван Иваныч глубоко вздохнул от удовольствия и замер, не выпуская воздух – так и стоял навытяжку. Свой катер он берег, как белую виолончель, и с осторожностью прислушивался к звукам – к чистым звукам, к которым было столь привычно его ухо, примешивались резкие немелодичные голоса, но и среди нестройного речитатива брани не переставало звучать нечто, подобное струнному инструменту.

– Вас-то я и ждал,– говорил он вполне дружелюбно, принимая младшего лейтенанта Костю вместе с улыбкой и рукопожатием. И добавил великодушно: – Бури больше не будет.

Он просвистал, разгоняя хулиганистых мальчишек и любуясь ими, и заскользил по белизне палубы, увлекая за собой Костю.

– А, по-моему, так нет ничего красивее этих мест,– говорил вслух Костя,– и если б не это, разве бы сюда приезжали столь многие?

Катер благоухал свежестью, и от капитана пахло чем-то душистым. Он снял китель, остался в одной рубашке – кожа его казалась прозрачной.

Вика беспрепятственно миновал те сто метров, которые отделяли его от кабины матросов. Он смеялся над собой: до чего же простая мысль, а никому, кроме него не пришла в голову. В кабине было пусто, и он мог рассчитывать на несколько свободных минут. Собственно, искать тут было негде – в кабине не было мебели, кроме замызганного дивана и торшера, которые Иван Иваныч постыдился держать дома. В углу стояло ведро с тряпкой и нескольких пустых бутылок. Вика решил проверить ведро и сразу попал в точку. Руки нащупали знакомые очертания предмета, холод стали пронзил левый бок, волосы зашевелились. Только вот развернуть тряпку он не успел. Дверь дернулась, загремела, голос произнес:

– Не трогай пушку, не твоя.

Клопы в глаза Саши были дохлыми и не шевелились.

– Пусть кто-нибудь посмеет меня остановить, – с вызовом произнес Вика. – Иди работать, если не умеешь воровать. Давно это у тебя?

– Я нашел пушку в коробке с макаронами, – ответил Саша. – Она моя.

Он страдал втихомолку, как человек, отчаявшийся найти понимание у людей: все тщетно, ему не верили. Вика тихо выворачивал ему руку. Оба покраснели и возились, как два щенка. Наконец, один из них не выдержал и сдался.

– Хотел заработать, – признался Саша. – Полковник просил продать за пятьсот рублей.

Он тревожно поводил ушами, прислушиваясь к любому шороху. Вике надоел этот трусливый парень.

– Знаешь что? Ты отдай пушку мне или спрячь куда-нибудь, пока не поздно, – сказал он.

Матрос отдернул руку. Он чувствовал отвращение к оружию. Шорох выводил его из себя, внушал ему ужас и отвращение к жизни. Он настороженно смотрел в окно иллюминатора.

– Там этот человек, бежим, – и он стал мелко перебирать пальцами, нащупывая рукой фуражку речфлота, которую боялся потерять.

– Что там за человек?