Сын героя

– Безобидный малый, мухи не обидит..

– А чего это у него ножик в руках?

– Может, рыбу чистить хочет, а может и что другое. Хобби у него такое, товарищ бывший лейтенант, ножичком по дереву вырезать. Вот у Иван Иваныча любимое занятие – охота, он с ружьем забавляется, а про вас говорят, что вы рыбак, верно?

– Есть такое дело, – усмехнулся Сорокин.

Прокопьич непрерывно улыбался, и улыбки, посылаемые им, тянулись на многие метры. Несколько метров улыбающегося воздуха.

– Только рыбку в реке вы динамитом глушите, а может и по-другому. Склад с пластидом при вас брали?

Глаза у Сорокина стали черными и злыми, такой ничего не скажет. А что тут говорить, когда и так все ясно? Шел сбор денег вскладчину, но у него не брали.

– С меня четвертной, – крикнул Вика, еле успел.

Праздновали возвращение Прокопьича из больницы.

– Подлечился?– всякий был рад пожать руку старику.

– На все сто!

– И что нам доктор прописал? – многозначительно кашляя.

– К сожалению, я не при деньгах,– и тот печально отводил взгляд в сторону.

На другом конце стола наливали, а он до речи желудочной не мог выносить, когда налито, руки его сами дрожали и тянулись к стопке. И губы уже сами собою жевали – с губами не было сладу.

– Я постараюсь что-нибудь сделать, – и Вика встал.

– Куда? – ему.

– Пойду,– настаивал тот.– Я уже столько раз собирался это сделать.

Столь решительно встал и отправился в сторону кабинок. Хватит догадок, ему нужны точные сведения. Возле маленькой двери он остановился, пожал плечами, потом постучал.

– Ну что, в чем дело? – спросила уборщица, а сама смотрит на него не без корыстного любопытства.

– Позвольте ручку, – твердо произнес Вика. – Что у вас? Никак кольцо обручальное? Чье? Полковника?

Теперь это не имело значения. Он хотел говорить с ней о муках совести и о радости служить людям. Именно к этому стремился Полковник. Его привлекала жизнь, если в ней было самопожертвование, даже если другие не могли его оценит. Могла ли понять его эта женщина? Между тем именно к ней он обратился за помощью, ни на кого другого он не мог уповать.

– Куда ж они, падлы, без меня денутся? Конечно, его. Хочешь выкупить его, я не возражаю.

– А ведь Полковник не просил у вас денег?

– Вчера он так надрался, что крыша у него окончательно поехала.

– Что он попросил вас сделать?

– Вы говорите так, словно все знаете, – удивилась уборщица. – Думаешь, что разживешься золотом? Как бы ни так! Я выполнила все, что он велел, и кольцо мое.

– Вы тогда здорово все провернули, – сказал Вика.

– Сейчас тоже. Если хочешь узнать, плати. Бери пример с покойника.

– Когда тебе что-то надо, просто бери его, – тихо заметил Прокопьич.

И вот на его ладони сверкнуло золотое кольцо, осталось только сложить пальцы – жест таинственный и неотвратимый – но ладонь его не закрывалась, потому что Вика не переставал говорить и мотать головой, оно и так, торопиться не следовало, хотя, конечно, если золото снять с пальца, в руках его не удержать.

– А что жена скажет? – волнуется.

– Это уж не ее дело, – ответил старик в тапочках. – Пусть других поклонников себе ищет. Бери мое золотишко, коли не лень.

Уборщица оценила ситуацию.

– Было пол-десятого вечера, когда он сюда заявился, – рассказывала она. – Тут уже был Сорокин, а с ним и весь балаган. Они смеялись над Полковником, говорили, что он попал в беду. Он вышел в туалет и пропал, я решила, что он заблудился. А он стоял у телефона-автомата, который уже год как не работает. Я с ним поговорила. Не такая уж я сволочь, чтобы отказаться человеку помочь. Я сказала, что позвонить он может с улицы, тут два квартала до почтамта, где работают круглосуточно. Но самому ему было не дойти.

– Вы отправились звонить, а в оплату взяли у него кольцо, – сказал Вика.

– В залог, только в залог. Он продиктовал мне телеграмму в Питер, что-то сложное, какие-то цифры – сам черт ногу сломит. Голова у него в тот миг хорошо работала, но писать он, конечно, не мог.

– Жаль, что вы не запомнили, кому он послал телеграмму.

– Если я что-то знаю, чего неизвестно другим, то я не задираю нос выше их, – скромно ответила она, и Вика отступил перед истинной кротостью.

– В Питере у него нет родных, – заметил он.

– Он послал телеграмму бывшему сослуживцу. КГБ, Лубянка. Полковнику Евгению Николаевичу Ореховичу. На почте сказали, что ведомство называется по-другому, но заверили, что и по этому адресу дойдет.

– Речь шла о пистолете, – сказал Вика, и кивок подтвердил, что он не ошибается.

…Прокопьич, слуга покорный, вот удивил, так удивил. Пошарив в карманах, он извлек на свет божий ножик. Он был маленький, изогнутый и очень острый. Вика увидел и остолбенел.

– А скажи мне, Прокопьич, не этим ли ты ножиком резал стул в буфете? – спросил он.

Прокопьич не сморгнул, так и сидел не шевельнувшись.

– Он по дереву вырезает, – сказал Иван Иваныч. – Это называется хобби.

– Знаю, что вырезает, – отмахнулся Вика. – А теперь давайте подумаем все вместе. Кто-то изрезал стул в буфете. На этот стул каждый день садился Полковник, но когда стул убрали, он остался стоять. Полковник не из тех людей, которые нарушают свои привычки.

– Прекрасно, а дальше? – кивнул Иван Иваныч.

– В окне была дырка от пули. Вы смотрите, что получается. Убийца – тоже человек привычки. Стал он отказываться от своего плана только потому, что Полковник не сел на стул, как полагается? Нет, он взял поправку на цель. Сменил положение, прицелился – и промахнулся. Ты порезал стул. Прокопьич?

Руки у того тряслись, и требовалось срочно поправить здоровье.

– Нет, вы уверены, что правильно сделали? – не унимался Вика.– Кольцо – это не шутка! Брак, святое таинство?