Земля Кинешемская. Литераторы Потехины

А. Островский».

Театр отнимал у А. Потехина очень много сил и времени, причем зачастую возникали ситуации, требующие выбора – совесть, справедливость, разум или чувство долга и верность традициям.

Вот выдержка из Записки Островского (1884):

«Потехин позволяет себе учить на репетициях – кого же? – Стрепетову! Да еще покрикивает на нее».

Ученик выходит из повиновения учителя, что начинает раздражать Островского. Вероятно, между ними происходит разрыв. Об этом свидетельствует довольно жесткое письмо Островского Потехину (апрель 1885), где Островский обвиняет адресата в профессиональной непригодности:

«Любезный друг Алексей Антипович. И меня прости, что я причиняю тебе письмами огорчения и разочарования; не я того хотел, я весьма неохотно возобновил и так же неохотно продолжаю переписку, зная наперед, что из этого никаких (практических) дельных результатов не выйдет, а останется только одно мозолие, как говорили в старину. Я должен отвечать тебе и на второе письмо; иначе я могу ввести тебя в заблуждение; ты (можешь), пожалуй подумаешь, что письмо твое было убедительно и что перед твоими доводами я принужден был замолчать. А писать мне вдвойне (горько) неприятно; приходится и свои раны растравлять и тебе говорить горькие истины; да и затруднительна для меня переписка с тобой: мы стоим на разных ступенях понимания изящного вообще и сценического искусства в особенности, вследствие ли твоего упрямства, или уж я не знаю чего; я должен объяснить тебе такие положения, которые объяснения не требуют, и доказывать такие истины, которые уж стали аксиомами.

Ты пишешь, что ты привык уважать людей, достойных уважения, но мыслить и действовать всегда позволяешь себе независимо и самостоятельно. И прекрасно, на твою самостоятельность действий никто и не посягал; сделай милость, действуй самостоятельно. Но не в том дело!

Ты выступил на служение русскому искусству и обществу в должности очень ответственной, требующей твердых, определенных теоретических знаний – и, главное, знаний опытных, знания тех поистине мудрых артистических приемов, какими просвещенные (патриоты) деятели, подметившие редкую способность лицедейства в русском народе, – открывали эту способность, воспитывали ее и потом постоянным наблюдением и руководством уже на сцене развивали и доводили эту способность в артисте до возможной степени совершенства и создали в Москве небывалую в мире труппу; при таких серьезных требованиях (заявлять) вместо откровенного признания в своей несостоятельности, в своем бессилии удовлетворить им, заявлять о том, что ты привык независимо и самостоятельно думать, – небольшая заслуга, а хвастаться тут нечем.

В деле науки и искусства, где есть непреложные основы, где есть последовательное преемство добытых истин, составляющих постепенные завоевания ума человеческого, игнорировать основы и всю сумму приобретений, добытых исследованием и опытом, и доходить до всего собственным умом – есть самодурство, которое и в домашней—то жизни неприглядно, а уж в публичном служении никуда не годится.

Возьмем астрономию: уж на что самостоятельнее и независимее думать, что не земля вертится вокруг солнца, а солнце кругом земли и что земля стоит на трех китах. Да только эту думу надо думать про себя и держать для домашнего употребления; а ни на кафедру, ни на обсерваторию лазить с ней не следует.

Ты, может быть, скажешь, что это сравнение преувеличено? Нисколько. Разве твоя несчастная заветная мысль, что неумелые и неуклюжие любители лучше актеров, не те же киты? Если только хорошенько проникнуться этой мыслью, то вот и довольно, чтобы погубить самый лучший театр с отличными актерами и ансамблем. И откуда попала к тебе эта несчастная мысль, какими неведомыми умственными махинациями могло сложиться в твоей голове такое убеждение?

Ты пишешь, что действуешь по внушениям «совести и сознанного долга». При чем тут совесть? Чего нет в сознании, того нет и на совести; если ты не сознаешь вреда, который ты причиняешь своими действиями, так тебя и совесть не тревожит. А вред-то между тем все-таки остается, и никому от того не легче, что твоя совесть покойна. Что же касается сознания долга, я могу сказать, что степени сознания у разных людей различны. По-моему, чем ответственнее, важнее должность, за которую берешься, тем требования долга должны быть строже. В управление сценическим искусством в двух (главных) столичных императорских театрах, которые должны служить образцами для всех театров России, ты вступил совершенно неподготовленный, не зная этого искусства ни теоретически, ни практически, потому что нельзя же считать за практику постановку нескольких своих пьес. Для того, чтобы хорошо изображать жизнь, надо ее видеть и слышать. Ни близорукий, ни глухой или человек с фальшивым слухом не могут быть актерами».

А вот что перед этим А. Н. Островский пишет своему брату Михаилу (апрель 1885):

«…вдруг получаю письмо от Потехина. Надо тебе заметить, что уже полтора года мы не видимся и не переписываемся. Вот что он пишет: « Я люблю тебя как человека и уважаю как писателя, творца целой школы, патриарха современных русских драматургов, и ожидаю от тебя только сохранения любви твоей и прежней приязни. В доказательство чего посылаю к тебе дочь мою, новую актрису Московского театра, которую ты должен, во имя нашей продолжительной приязни, сердечно благословить на предстоящий ей тернистый артистический путь».

Чтобы ты понял всю прелесть этого манифеста, я объясню тебе, что за актриса Раиса Потехина. О негодности и дрянности побуждений, вызвавших это распоряжение, распространяться нечего, это само собой ясно. Всеволожский знает, что за актриса Раиса, его Григорович еще два года тому назад возил смотреть ее игру в какой-то клуб, кажется в Немецкий. Это был ее дебют в Петербурге. Несмотря на то, что Григорович и Потехин единомышленники, что, ко вреду русскому театру, они действуют по соглашению и, как говорят юристы, с заранее обдуманным намерением, Григорович не скрывал впечатления, произведенного на них неуклюжестью Раисы, говорил об этом громко, при свидетелях, при Всеволожском, и тот хоть и не поддакивал, да зато и не отрицал ни одного слова в неодобрительных отзывах Григоровича.

Если директор полагает, что у Потехиной явился талант, так и оставил бы ее для петербургской сцены, и Раису там мало знают (для нас же и талантливая будет лишняя, потому что будет четвертой; а бесталанных у нас и без Раисы хоть пруд пруди). А Москва знает Раису хорошо: она целую зиму играла у Бренко, которая по доброте (и по глупости) приютила ее, да потом чуть и не взвыла с ней: публика смотреть ее не желала, а актеры отказывались играть с ней. (Раиса мало того, что бездарна, а еще зла, капризна и лютая интриганка.) Она принесет московской сцене много вреда своими интригами, а еще более – тем, что испортит нам репертуар. Во-первых, она переиграет все главные роли в пьесах своего отца; значит, в третий раз перед московской публикой возобновится полный комплект скучных и всем надоевших произведений Потехина; во-вторых, откроется легкий доступ на сцену пьесам бездарных писак <…> всякий понимает, что стоит только отдать главную роль Раисе – и пьеса будет одобрена Комитетом, и последует приказ от директора немедленно ставить ее… да не одна Потехина, на масленице принята еще серия любителей (и им тоже за семь месяцев даром жалованье отдадут).

…Принимают (всякую дрянь) с улицы, а своих, готовых и ловких, увольняют, и они голодают, чуть не умирают с голоду. Господи, когда же кончится издевательство над русским драматическим театром! Пора уж несчастным московским артистам и отдохнуть от разных мытарств, от злых и неразумных мудрований сначала Потехина, а потом Черневского и Погожаева…»

Письма Островского историки литературы и театра толкуют довольно однозначно: Островский прав, а Потехин оказывается непорядочным человеком, более того корыстным. Думается, все было сложнее: великого драматурга одолевали страсти: первенствовать в театральном деле он хотел безоговорочно, да и о своей выгоде он пекся не менее конкурентов.

Однако Потехин, как театральный деятель, современниками воспринимался по-иному, нежели Островским.

Л. Н. Толстой

Вот что говорит Л. Н. Толстой в одном из писем А. А. Потехину 18 февраля 1887 года (драматург, по словам окружающих, более всего дорожил лестным признанием его литературного труда со стороны Л.Н.Толстого):

«Полагаю, что в драматическом и театральном деле после Островского нет знатока лучше Вас; то же, что в деле народного быта нет знатока равного Вам, это я уж сам знаю; и потому за все, что вы делаете, распределяя роли, ставя, изменяя, сокращая пьесу, я буду Вам всей душой благодарен».

Речь в этом письме идет о постановке в Александринском театре пьесы Л. Н. Толстого «Власть тьмы» и участии в спектакле известной актрисы М. Г. Савиной, которая готовилась к бенефису и выбрала для этого одну из ролей в новой пьесе Толстого (вскоре по указу Александра III постановка была запрещена).

Более того, не щедрый на похвалы Лев Николаевич пишет в том же письме, что:

«Дорогой Алексей Антипович… Я всегда чувствовал близость с Вами по Вашим произведениям, которые любил и люблю, и по коротким и случайным встречам у меня составилось о Вас представление как о вполне близком и родственном человеке <…> Будьте так добры, делайте во всем – в изменениях, в назначениях ролей, как вы найдете нужным и удобным…»

М. Г. Савина

Артистка Александринского театра в Петербурге М. Г. Савина сообщила Потехину о полученном ею разрешении Толстого на постановку в ее бенефис драмы «Власть тьмы» и о просьбе Толстого, чтобы все изменения и сокращения, которые могут потребоваться ввиду цензурных условий, были бы сделаны Потехиным по его усмотрению.

Вот это письмо:

«Посылаю вам, Марья Гавриловна, свою пьесу. Очень желал бы, чтобы она вам понравилась. Боюсь, что она покажется петербургской публике и вам слишком грубою. Четвертый акт с того места, где отчеркнуто красным карандашом, много изменен. Вариант этот, если не будет готов нынче печатный, то я пришлю его вам завтра. Все, что найдет нужным театральная цензура изменить, чтобы смягчить, я на все согласен, если такие изменения будут одобрены А. А. Потехиным, которому я вполне доверяю. Роль ваша мне представляется – Марина. Желаю быть вам полезным и приятным».

Драмы Потехина бесспорно оставили свой след в истории русского театра и драматургии. Они дали возможность проявить драматические дарования таким великим актерам на комические роли, как П. М. Садовский (Николай Спиридонович в драме «Суд людской – не Божий») и А. Е. Мартынов (Михайло в драме «Чужое добро впрок нейдет»). Роль Матрены в «Суде людском» была одной из первых драматических ролей Л. П. Никулиной-Косицкой в современном русском репертуаре, подготовившей ее к созданию образа Катерины в «Грозе».

«Мужицкие» драмы Потехина находятся в ряду произведений Некрасова, Тургенева, Даля, Григоровича. По сравнению с фальшивыми фигурами, нарисованными предшественниками Потехина, по сравнению с карикатурно-анекдотическим изображением простого люда в водевилях типа «Филатки и Морошки», драмы Потехина означали значительный шаг вперед.

В. Н. Давыдов в роли Михайло («Чужое добро впрок не идёт»)

Да, в истории русского драматического театра отношение к драматургии А. А. Потехина было не однозначным. Н. А. Добролюбов, нещадно высмеивавший комедии Соллогуба и Львова, отдавал должное достоинствам «Мишуры», хотя и ясно видел ограниченность идейно-эстетических позиций Потехина.

Потехин показал, что взяточничество не только не единственное, но даже и не главное зло в мире чиновной бюрократии. Герой его комедии молодой и преуспевающий карьерист Пустозеров взяток не берет из принципа:

«Высоко наслаждение чувствовать себя бескорыстным, – самодовольно заявляет он в самом начале комедии. – Для этого чувства я готов все перенести, готов умереть, но и существовать на 900 целковых в годы самой пылкой молодости… поставленному на вид в целой губернии, развитому и образованному человеку, видеть беспрестанно возможность обогатиться и отталкивать все соблазны с презрением – это не последний подвиг».

Отказываясь от предложенной ему взятки, он восклицает:

«Когда же, наконец убедится этот дикий народ, что могут быть на Руси чиновники совершенно неподкупные?»

Для Сологуба или Львова этих фраз было бы достаточно, чтобы герой мог претендовать на симпатии зрителей. Потехин же показывает Пустозерова человеком сухим, эгоистичным, равнодушным к делу, жестоким, способным на любую подлость ради карьеры. Привычка к лицемерию настолько вошла в его плоть и кровь, что он лицемерит даже наедине с самим собой.

Так, обольстив дочь своего секретаря, он оправдывает себя в собственных глазах высокими побуждениями: «Жениться на ней? А карьера, а служба, а общественная польза, для которой живу…»

Критика того времени считала, что пьесе Потехина повредил налет «мелодраматизма», вообще свойственный манере этого драматурга.

Совершенно в духе мелодрамы звучат, например, в финале пьесы слова обесчещенной Пустозеровым Дашеньки: «Пусть же мое проклятие преследует тебя всю жизнь, на каждом шагу».

Потехин, по словам Добролюбова, посвятившего «Мишуре» обстоятельную рецензию в «Современнике», «воспитал в душе своей чувство желчной ненависти к тем гадостям, которые вывел в своей комедии, и подумал, что этого достаточно. Однако комедия вышла горяча, благородна, резка, но превратилась в мелодраму».

1860—1870 годы – это период расцвета русского театра. В эту пору Островский и Потехин были самыми репертуарными драматургами. Своими пьесами они сформировали канон русской реалистической сцены. Один из основополагающих – центр спектакля – актер, актерский ансамбль. Потехин принимает участие в формировании репертуара театра. Прекрасно распознавая творческую природу актеров, Алексей Антипович часто сам намечал исполнителей, нередко содействуя тем самым выявлению новых сторон их таланта.

Немалую роль он сыграл в сценической биографии Александра Астафьевича Мартынова, раскрыв в знаменитом комике трагический талант, настояв на исполнении им роли Мишани в своей пьесе «Чужое добро впрок нейдет». Герой драмы Потехина «Суд людской – не Божий», крестьянин Николай Спиридонович, стал первой драматической ролью Прова Садовского.

П. В. Садовский

С произведениями Потехина связано выдвижение и таких выдающихся артистов, как Модест Иванович Писарев и Мария Гавриловна Савина.

В эти годы в пьесах Потехина были задействованы талантливые актеры. Актер Малого театра С. В. Шумской (ученик Щепкина) играл в пьесе Потехина «Новейший оракул» (1861) гипнотизера-шарлатана и обедневшего барона, пытающегося поправить свои дела женитьбой на купчихе в пьесе «Дока на доку» (1861г.). В «Выгодном предприятии» С. В. Шумской сыграл роль Ковырнева, приживала из дворян. Он сквозь «какую-то детскую и чрезвычайно смешную веселость, безобидность и душевную простоту» давал почувствовать «правду этой жалкой личности».

С. В. Шумской

Н. Г. Федотова, дебютировавшая в 1862 году в Малом театре. Она исполнила с большим успехом роль Верочки в «Мишуре» Потехина, где сохранила сценическую правду даже в передаче заключительных трагических сцен, в которых Верочка понимает, что обманута любимым человеком. Федотова утверждает стиль реализма.

Яркой игрой отличалась Ю. Н. Ленская – актриса Александринского театра. Современники считали, что ее «талант, более разнообразный, чем все женские дарования, какие действовали до того на русской сцене». Ленская играла в пьесах Потехина «Отрезанный ломоть», «Виноватая», «В мутной воде». Она легко перевоплощалась, выводя на сцену разнообразные современные характеры, меняя и походку и манеры, и голос, она находила жизненно достоверные и в то же время театрально яркие комические черты.