Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 2. Колхоз

Тётя Катя снова покачала головой:

– Так-то оно так… Токо мне тут одной оставаться несподручно. Хоть бы и меня тогда уж забрали.

Женщина говорила о колхозе, как о призыве в армию: обречённо и на выдохе. В двери появились Малыгин и Андронов и тут же попросили к омлету ячневой каши, отодвинутой минутой ранее. И кофе с молоком. И даже булок.

– Спал как никогда, – признался Малыгин. – Может, мне всё-таки в общагу попроситься?

– Давай! – кивнул Игнат неопределённо, посмотрев на часы и напомнив об электричке.

После завтрака они с Леной проводили Малыгина до станции, прошлись по магазинам и рыночным рядам, и, без сапог, побрели обратно в институт. Под их ногами тихо шуршали листья, сорванные ночью ветром. Андронов наступал в самую гущу сложенных кучек. Николина игриво ворошила их ногами, глубоко вдыхая запахи остывших за ночь земли и терпкой, с дымком, коры деревьев, сплетающихся в непередаваемый аромат сентября. Она с упоением смотрела в небо, тут синее, низкое, там голубое, высокое, пронизанное солнцем. И даже далёкие тучи на юге не пугали. Ей хотелось поскорее бежать, ехать, лететь туда, где уже были все. Ах, как сейчас Николина понимала Марину и Любу, рвавшихся на волю полей, в компанию студентов. Она принимала листья с улыбкой и складывала в букет, внимательно слушая историю Андронова. Но чем больше слушала, тем меньше улыбалась.

Родом Андронов был из Нижнего Тагила; там жили его родители, старшая сестра Катя и много родственников. Семья Андроновых была дружной и весёлой. Юноша рос в любви, а воспитывался, как настоящий мужчина: сильным, честным, гордым. Два года назад, на всероссийских сборах прыгунов от общества «Динамо», Игнат познакомился с девушкой из Орла. Наталья прыгала в длину и была на год старше. Со сбора Андронов уезжал влюблённым. Целый год после этого молодые люди переписывались, и, когда Наталья поступила в ГЦОЛИФК, высотник тоже засобирался в Москву. Он уже был тогда членом сборной юниорской страны; в его активе уже были на тот момент преодолённые два метра восемнадцать сантиметров. Вот только Наталья подвела: променяла его за год на одногруппника-москвича.

История была некрасивая, и Николина искренне сопереживала новому знакомому, потерянному и обманутому, брошенному в чужом городе. Но теперь всё будет хорошо! В их группе девушки совсем иные. Ответ обозначил дистанцию между ними. Андронов, желая удостовериться, что понял её правильно, протянул очередной лист:

– Лена, а разве мне нужна остальная группа?

Узкое худое лицо Игната в ожидании ответа заострилось ещё больше, глаза пронзали насквозь выраженным доверием. Такие взгляды были Лене знакомы. Она покачала головой:

– Даже не начинай эту тему, Игнат. Ты – друг. Понимаешь? И это – всё.

– А кто «не друг»? Он? – высотник кивнул в сторону оставшейся далеко станции. Малыгин на прощание поцеловал девушку – хотя криво и где-то за ухом, но с придыханием. Глядя в глаза Игната, карие, влажные, ожидающие, Лена покачала головой. – А тогда кто?

Игнату хотелось сразу со всем определиться, но девушка пошла вперёд и больше до самой кафедры не проронила ни слова. И только открыв дверь помещения и удивившись Бережному, словно присутствие там преподавателя было чем-то странным, Николина поздоровалась и сразу же сказала, как ей поскорей хочется в колхоз.

– Тю. Вылечилась, значит? – Рудольф Александрович задержал взгляд на лице девушки – от ходьбы и свежести воздуха Николина полыхала. – Или не выздоровела? – он потянулся рукой ко лбу студентки, но она увернулась.

– Всё в порядке, Рудольф Александрович. Вот, познакомьтесь, это наш новый студент Андронов Игнат.

– Знаю, знаю. Привет, Игнат! – Бережной подал руку. – Всё нормально?

Вопрос был задан осторожным тоном. Андронов смутился.

– Я вас там подожду, – Лена указала на коридор.

– Не задерживайся. Ждём ещё одного, и – по коням, – предупредил Бережной, бросив взгляд на свои наручные часы.

– Да, Рудольф Александрович, – вспомнила Николина на ходу, – с нами в колхоз хотят ехать две молодые поварихи. Вместо того чтобы тут, без студентов, бока наедать, пусть помогут стране.

Бережной кивнул:

– А кто против? Пусть едут. Только санкцию на это должен дать Орлов. То есть согласие, – поправился он, вспомнив, про тюрьмы и ссылки Урала, откуда Игнат приехал.

18

В восемь утра по Москве на бане включился репродуктор и забили куранты Спасской башни Кремля. Студенты, кто мгновенно открыв глаза и встряхнувшись ото сна, кто раскачиваясь, кто – перевернувшись с боку на бок, медленно осознавали, где они. Бодрый Евгений Александрович Молотов и угрюмая Гера Андреевна Зайцева, сменив Джанкоева и Иванову, забрали ключ от здания и пошли по коридору в разные концы, проговаривая одну и ту же фразу:

– Подъём! Уже восемь утра.

Мало-помалу в туалетах и умывальных комнатах воцарились суета, шум, недовольные переговоры. Первое пробуждение заняло в общей сложности более четверти часа.

Наконец, группы студентов из обоих бараков выстроились на площадке, каждая со своей стороны. Неровные ряды качались, молодые люди осваивались с сумраком над полями, тучами с дождём, с лицами напротив и сонно смотрели на красивого блондина на трибуне в кирзовых сапогах, плотной ветровке и широкополой шляпе. Там, кроме Горобовой и Печёнкина, стояли дежурные преподаватели. Остальные остались под навесами террас, наблюдая за вверенными четырьмя сотнями подопечных с тыла.

Незнакомый блондин выглядел моложаво и подтянуто. Его длинные светлые локоны спускались из-под полей шляпы, загорелые и крупные кисти рук то и дело поправляли выбивавшиеся пряди. Студенты, принявшись гадать, работник ли он колхоза или заезжий, как они, зашуршали голосами. Долго ждать ответа не пришлось. Подняв высоко руку и дождавшись тишины, Горобова без микрофона поприветствовала всех и указала на своего собеседника:

– Товарищи, это – Сильвестр Герасимович, местный агроном. Сейчас товарищ Эрхард расскажет вам, как вы будете работать.

– Предлагаю звать дядьку Сталлоне, – тихо шепнул Стас, шаря глазами по рядам девчат, над которыми возвышалась Кашина. Ира тут же поняла его. После Олимпиады в Москве видеомагнитофоны стали частью жизни советских людей, позволяя молодёжи прорываться к просмотрам таких запрещённых в СССР шедевров Голливуда, как «Рокки», «Агент 007», «Крёстный отец», «Челюсти» и другие. Галицкий, тоже понявший, о чём речь, хмыкнул:

– Нет, лучше будем звать агронома Герасим. Судя по его сурьёзному виду, он не одну Му-Му утопил.

Грустное примечание вызвало смех. Блондин медленно оглядел студентов по обеим от себя сторонам, словно запоминая их лица, и оглянулся на руководство:

– Наталья Сергеевна, может, пусть ребята сначала позавтракают? А то, боюсь, на голодный желудок им никакие указания не полезут, – голос мужчины, зычный, звонкий, показался внушающим доверие. Толпа удовлетворённо загомонила и, по сигналу декана, пошла: половина к столовой, другая – к дальнему бараку.

– Значит, всё же, Сталлоне, – подвёл итог Стальнов относительно кликухи для агронома.

– Вовочка, а тебе бы тоже подошло имя Сильвестр: ты высокий, красивый, осталось кудри отрастить, – поравнявшись со старшекурсником, маленькая Рита мягко взяла Стальнова под руку.

– Ритуля, разве мы с тобой не все вопросы выяснили? – тихо спросил он, высвобождаясь. Их нагнала Кашина и громко засмеялась:

– Ты бы ему, Чернухина, ещё кирзовые сапоги предложила и звание агронома.

Стальнов, уходя вперёд с поднятыми вверх руками, оставил двух «кусачек» на месте.

– Стремишься быть первой? – Рита указала взглядом на спину Володи.

– Нет. Стремлюсь быть лучшей. Я ведь не из Засранска, как ты, а из Москвы, – Ира смотрела на Риту, надменно усугубив разницу в росте гордо задранной головой. Коверкание названия родного Саранска вызвало у Чернухиной гнев. Ей захотелось схватить наглую девицу за косу и потаскать по земле; сил на это у маленькой прыгуньи в длину, судя по бицепсам на руках, хватило бы.

– Смотри не грохнись с пьедестала, на который громоздишься. Ма-а-асвкичка. – Зуб за зуб, глаз за глаз, и, уж если нельзя было кощунствовать над названием столицы, поглумиться над говором москвичей казалось возможным. Ускорившись, Рита оставила Иру позади.

– Мордва вреднючая, – мотнула Кашина косой. Гена Савченко, наблюдавший за этой перепалкой красавиц, выставил ей большой палец.

Большой квадратный зал столовой пролиновали четыре стола на пятьдесят человек и лавки при них. Стена с окошком для раздачи делила столовую на обеденный зал и кухню. Местный кочегар затопил общую котельную, из трубы бани повалил дым, и уже скоро нагрелись печи, а в бараки пошло тепло. И если вчера отопление кому-то показалось излишним, то сегодня Кашина потрогала батарею с удовлетворением, а в жарко натопленную столовую вбежала тоже с радостью.

Расшнурованные отношения студентов-физкультурников радовали персонал кухни. Ребята перемигивались между собой и с кухарками, кто-то махал рукой из одного конца зала в другой, кто-то кричал, задавая вопросы или отвечая. Определившись с местами в столовой ещё вчера за ужином, сегодня студенты рассаживались, обмениваясь шуточками по поводу рациона – на завтрак подали пшёнку.

– Щи да каша – пища наша – продекламировал Галицкий, с аппетитом набрасываясь на еду.

– Каша – это всегда хорошо, – поддержал Стальнов, улыбаясь и дважды подмигнув Кашиной. Это заметил Добров и закапризничал:

– Только вот жирная она какая-то.

– Ложки тоже жирные. На, протри, – Кашина вытащила из кармана куртки бумажный платок и протянула Стасу. Тот сразу подобрел.

Посреди завтрака в обеденный зал вышла повариха, полная женщина, какими зачастую бывают работники общепита, и с добрым лицом. На её голове возвышался белоснежный колпак, талию огибал такой же белизны фартук.

Голос у женщины был низкий, привлекающий внимание.